В "Новом издательстве" вышла составленная Еленой Нусиновой книга избранных статей поэта, переводчика и нашего близкого друга Григория Дашевского. Последние восемь лет жизни Дашевский был книжным обозревателем Weekend и постоянным участником других проектов нашей редакции — журналов "Книжный квартал" и Citizen K. Вошедшие в книгу тексты в подавляющем большинстве были опубликованы в этих изданиях
Фото: Виктор Горбачев
Когда-то давно я читала книжку — что-то вроде истории философии "для чайников",— и там экзистенциалистская мысль о том, что мы осознаем как "существующее" только "существенное", иллюстрировалась так: "Если ты влюблена и ждешь звонка от предмета своей страсти, ты можешь весь вечер "слышать" только одно: он не звонит". Меня тогда поразила не философская, а именно человеческая истинность этого примера — множество вечеров своей юности я провела, прислушиваясь к "незвонку".
Сейчас я так же отчетливо слышу Гришин "незвонок". И не только я. Именно так сейчас отчетливо слышно отсутствие голоса Григория Дашевского. Только это даже еще более громкое отсутствие звука — потому что с каждым изменением нашей общественной ситуации, с каждым сдвигом в сторону идиотизма, злобности и просто путаницы, нехватка этого голоса и невозможность ему замены становится все более очевидной.
Что было в этом голосе? Ну или так: что было главное в этом голосе (кроме ума, знания, тонкости, не злой — это важно — иронии, прямоты)? Ну да — трезвость. Трезвость была, можно сказать, коронным номером Григория Дашевского, его уникальным предложением. Редким из его восхваляемых другими достоинств, которое он признавал за собой сам. Тем, что он выработал в себе с годами.
Я дружила с ним почти тридцать лет и могла изо дня в день наблюдать эту работу. Но даже те, кто не знал его лично, но знал его стихи и статьи, могли наблюдать за этими переменами. За тем, как его речь из образной и многословной превращалась в скупую и сдержанную, совмещавшую глубокое, иногда даже таинственное содержание с полной прозрачностью.
Его "публицистическая" речь менялась так же, как речь поэтическая (это очевидно, стоит только сравнить его статьи середины девяностых и те, что он писал в двухтысячных). И ровно так же менялся его подход к миру, к людям, к окружающей действительности. Он научился — научил себя — глядеть совершенно незамутненно и прямо. Такой взгляд (ценный во все времена) особенно необходим в теперешней российской ситуации. Пропаганда, часто впрямую выдающая черное за белое, но при этом бесконечно имитирующая множественность оценок, и бесконечные интернет-дрязги практически дезавуировали понятие "правды". Истины нет — есть только множественность высказываний по всякому поводу.
А Григорий Дашевский знал правду. Он знал правду — что правда есть. Правда факта, правда этическая, правда искусства, правда чувства. Правда, не поддающаяся трактовкам. Что цель не оправдывает средства, что человеческая жизнь драгоценна, что любование злом — вещь вредная. Все эти простые вещи, которые мы боимся сказать, чтобы не показаться недостаточно изощренными и не понимающими тонкости.
Тут надо сказать, что "недостаточным" Дашевский не мог бы показаться ни при каких обстоятельствах. Не только из-за очевидного для всех масштаба его личности, но и потому, что его прямота и его простота были явлениями как бы "следующего уровня". Не "просто" простота, а простота, выкристаллизовавшаяся из сложности, прошедшая очистку ею. Простота мудрости, а не наивности.
И если уж пытаться найти в его позиции, в его взгляде хоть какой-то ущерб, то можно сказать лишь вот о чем: Гриша, который никогда не позволял себе самообмана, обманывался, как мне кажется, в одном. Он всегда, всегда считал, что можно объяснить. И что всякий — при нужном стечении обстоятельств — способен понять.
И какой же это прекрасный самообман! Насколько он дороже ставшего теперь рефреном и, может, более практически верного "если надо объяснять, то не надо объяснять". В этом самообмане есть вера в людей, от которой мы уже почти отвыкли, и именно этому самообману мы обязаны Гришиным статьям, редким выступлениям, постам в фейсбуке и вообще всему, что складывалась в его "голос".
Голос, в отсутствие которого начинает казаться, что сцепка интеллектуального и нравственного если и возможна в принципе, то только "в комплекте" с морализаторством и напыщенностью. Голос, без которого мы все ближе подходим к высокомерному разделению и взаимной глухоте. Сквозь которую, правда, прорывается звук отсутствия этого голоса.
М.: Новое издательство, 2015