Выход в прокат «Такси» Джафара Панахи, увенчанного берлинским «золотом»,— может быть, главное событие киносезона. Другое дело, что отделить политический контекст от художественного текста фильма невозможно
Не только выдающийся режиссер, но и оппозиционер иранскому режиму, Панахи с момента своего ареста в марте 2010 года превратился в символ. Это превращение, очевидно, заслуженное, но обидное: Панахи — в "Такси" он играет самого себя, притворяющегося ради съемок таксистом, в машину к которому подсаживаются всякие колоритные типы,— обаятелен и как-то уютен. Амплуа символа ему не к лицу. Но на главных кинофестивалях ему зарезервировано пустое кресло члена жюри или участника: "Такси" — уже третий фильм, снятый им в статусе репрессированного и неисповедимыми путями (говорят, флешку с его фильмом "Это не фильм" 2011 года вывезли из Ирана спрятанной в торте) попавший на фестиваль.
Символическая составляющая контекста кристально ясна. Панахи — хотя вместе с ним или чуть позже в Иране арестовали еще режиссеров восемь, и их имена отнюдь не на слуху — воплощает сопротивление мракобесию. Но понять его современный статус, честно говоря, невозможно.
Иран — крайне двусмысленная страна. С одной стороны, больше, чем там, казнят людей только в Китае: об этом откровенно говорится в "Такси". С другой стороны, похоже, власть более симулирует, чем вершит тотальный контроль. В том же "Такси" якобы из-под полы, но почти в открытую ушлый карлик торгует нелегальным видео (хоть о зомби, хоть Вуди Аллена, хоть раннего Куросавы) и хвастает, что может достать, пожелай клиент, даже еще не снятое кино. То же и с алкоголем: неверные имеют право производить и употреблять его в религиозных целях, но и правоверным от армянских, скажем, щедрот перепадает.
Статус Панахи — двусмысленный, как сам Иран. В 2010 году его приговорили к шести годам, очевидно — хотя апелляцию суд отклонил — замененным на домашний арест. Ему запрещено покидать Иран, давать интервью и снимать кино до 2030 года. Однако же работают лишь запреты на путешествия и интервью. Кино он снимает, пусть и на любительскую технику: в "Такси" это, среди прочего, видеорегистратор. Если "Это не фильм" и "Закрытый занавес" (2013) были сняты в микрокосме домашнего ареста, в квартире и на даче Панахи, то в "Такси" он уже спокойно разъезжает по Тегерану, где каждая собака знает его в лицо.
"Такси" — фильм без титров. Говорят, Панахи оберегает от репрессий соратников. Но актеры не прячут лиц. Когда женщина-адвокат, также подвергшаяся запрету на профессию, гневно обличив кровавый режим, требует от Панахи вырезать ее слова, остается только развести руками. Наверное, такое грубое кокетство Панахи в его положении простительно, но от этого оно не перестает быть грубым и, очевидно, не слишком рискованным.
Говорят, любой тегеранский цирюльник или чистильщик сапог способен часами обсуждать достоинства «Броненосца "Потемкин"»
Щелкни кровавый режим пальцами, сообщники Панахи очнутся в зиндане, но этого не происходит. Режим дозволяет режиссеру играть с собой, возможно оговорив правила этой игры. Во имя вящей славы иранского кино, что ли? Но тогда проще амнистировать Панахи. Впрочем, синефильское объяснение репрессивных странностей не стоит сбрасывать со счета.
Иран — страна синефилов. Говорят, любой тегеранский цирюльник или чистильщик сапог способен часами обсуждать достоинства "Броненосца "Потемкин"". Кино в "Такси" снимает добрая половина персонажей. Ошеломляющая бешеным, но совершенно органичным напором маленькая племянница режиссера, строящая планы снять фильм, который победит на школьном конкурсе и выведет ее в настоящие режиссеры. Устами ребенка произнесены совершенно безумные и очень трезвые рассуждения о религиозной цензуре, предписания которой — выходит, в Иране это понимают даже дети — никакого отношения к реальности не имеют и никак на нее не влияют. Начинающий режиссер просит у "таксиста" мудрого совета. Друг демонстрирует ему съемку разбойного нападения на него. Воры, в финале похищающие камеру Панахи,— конечно, метафора режима, но не только. Легко предположить, что камеру они не отнесут барыгам, а используют как надо. Тема воровства проходит через весь фильм, придавая вроде бы случайному импрессионистическому действию что-то вроде саспенса. Она не только заставляет героев задуматься о социальных корнях преступности, но и вспомнить формулу Годара: любой режиссер — "вор", ворующий чужие жизни. "Воровство" чужих жизней — принцип иранского кино, работающего, как правило, с непрофессионалами, часто играющими самих себя.
Вырвавшись на мировой уровень в 1969 году, это кино своих позиций не сдает. Хотя при шахе режиссеров не только сажали, но и расстреливали, в революцию (1978-1979) сожгли большинство кинотеатров, а в начале правления Хомейни казалось, что кино в Иране запретят как таковое. Однако же национальная школа уже побила все известные рекорды продолжительности цветения: Панахи олицетворяет ее третье поколение. Это, конечно, здорово, но в достаточно замкнутом мире национального кино — при всей высочайшей культуре иранских режиссеров — неизбежно творческое "кровосмешение". "Такси" можно принять за фильм и Аббаса Киаростами, и Мохсена Махмальбафа — символов предыдущих режиссерских поколений. В Иране "дети" не бунтуют против "папиного" кино, а хранят ему верность.
Технический аскетизм изображения при доминирующей роли диалогов — не следствие (голь на выдумки хитра) ущербного статуса Панахи. Это родовая черта иранской школы. Можно сказать, что Панахи вынужден снимать, не покидая салона такси, чтобы не попасться на глаза каким-нибудь стражам исламской революции. Но это будет неправдой. Он так снимает, потому что так снимал "Вкус вишни" (1997) и "Десять" (2002) Киаростами, его наставник.
И то, что Панахи снимает кино не столько о положении режиссера в обществе, сколько о смысле режиссуры, так балансируя между fiction и non-fiction, что вымысел и явь неразличимы,— тоже родовая черта. В "Крупном плане" Киаростами (1990) жулик втирался в доверие к людям, выдавая себя за режиссера Махмальбафа. В "Жизни и ничего более" (1992) и "Сквозь оливы" (1994) экранная съемочная группа возвращалась в сметенные землетрясением селения, где Киаростами снял знаменитый фильм "Где дом друга?" (1987). Понять, где кончается вымысел и начинаются реальные психодрамы, спровоцированные режиссером, где замысел переходит в умысел, было невозможно.
Махмальбаф сыграл самого себя в "Миге невинности" (1996). Готовя фильм о своей боевой юности исламиста-подпольщика, отбирал актеров на роль полицейского, которого некогда ранил ножом, за что получил нешуточный срок. Обнаружил среди претендентов свою жертву.
С иранцами надо держать ухо востро. Это только на первый взгляд они снимают очаровательно кустарное, социально озабоченное, наигранно простое кино о сельской любви ("Сквозь оливы") или о столь же депрессивной, сколь и забавной, и сюрреалистической атмосфере Тегерана ("Такси"). Их синема только прикидываются верите: моргнуть не успеешь, как закрутят, заморочат, запорошат глаза, увлекут в зазеркалье, где никто никого вроде бы и не играет, но все при этом оказываются не вполне самими собой.
В прокате с 17 сентября