В канун Нового года по китайскому календарю в театральном пространстве «Скороход» состоялся премьерный показ балета «Записки сумасшедшего» по рассказу китайского писателя Лу Синя в постановке хореографа Владимира Варнавы и режиссера Жени Анисимова. ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО считает: этот проект «обречен» быть лидером отечественного танцевального авангарда нынешнего театрального сезона.
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Владимир Варнава, двукратный лауреат «Золотой маски» как исполнитель, методично нарабатывает репутацию одного из самых любопытных и прогрессивных хореографов. Хотя определение «методичный» явно не для него: творческая манера господина Варнавы кажется менее всего подчиненной занудному умствованию, математическому расчету или стремлению к эпатажу. Она импровизационна, затеяна на пластической игре смыслов и подтекстов. Спектакль не набит под завязку танцевальными экзерсисами, кабриолями и фуэте, но и не пугает не искушенную современным танцем публику пластическими загадками в виде, скажем, долгого глубокомысленного сидения на корточках. Сценография «Записок сумасшедшего» (художник Женя Анисимов) намеренно аскетична, обходится нарочитым минимумом декораций — завесы из полиэтиленовой планки, несколько столов с прозрачными поверхностями, которые помимо основной функции то складывают клетки, то изображают аквариумы, то трансформируются в модельные подиумы.
В коротеньком рассказе Лу Синя, послужившем сюжетной основой спектакля господина Варнавы, герой на страницах дневника изливает страх за свою жизнь, опасение быть съеденным окружающими. Он ищет в любом взгляде, шепоте, действиях окружающих подтверждение страшной догадки: его окружают людоеды и он сам их ближайшая жертва. В своем спектакле Варнава материализует эти болезненные мутации психики, выдвигая на первый план не действие, а эмоциональное состояние загнанного в угол и запертого в клетке человека, напряженно видящего в каждом источник своих мучений. Танцевальное повествование кажется бессвязным, словно бормотание сумасшедшего, но психологическая аура «Записок» Лу Синя — страх, подавленность, подозрение, двуличие людей вокруг, выстраивает в спектакле Варнавы весьма стройную и логичную пластическую картину индивидуального погружения в бездну. Монологи главного героя в буквальном смысле вывернуты наизнанку: его соло конструируются на основе пластического «ракохода» и зеркального отражения движений «нормального» мира, который в красивейшем танцевальном legato не без определенного самолюбования поедает себе подобных.
Четкие, словно вырезанные на деревянных дощечках иероглифы, вербальные формулировки Лу Синя, обретают плоть в спектакле Варнавы. «Вымазанные человеческим салом» губы рождают проходящую через весь балет жутковатую пластическую метафору плотоядного смачного вытирание рта. Или образ лусиневской толпы — где «у одних совсем нельзя различить черты лица, словно они закрыты покрывалами; у других темные лица с оскаленными клыками» — перекочевывает в спектакль прямой пластической цитатой кордебалетных метаморфоз, прослаивающих сценическое действо. Немногочисленный ансамбль (всего пять человек) то угодливой «восточной» пластикой создает лубочные туристическо-танцевальные картинки из серии «Добро пожаловать в Китай!», блаженно жмуря глаза и растягивая губы в гипертрофированной голливудской улыбке, то внезапной проверкой на прочность зрительских нервов хищно взбрыкнет в агрессивной пляске современных людоедов. Спектакль Варнавы полон иносказательных эпизодов. Здесь и пародия на бытовое сумасшествие — пресловутые «шапочки из фольги», которые примеряет каждый участник действа. И танцевально-политическая карикатура на нескончаемые войны как разновидность людоедства, решенная в стиле комиксов из жизни Астерикса и Обеликса. И фантасмагорическая пластическая метафора самоубившегося и самонанизанного на шампур человечества, смело интерпретирующая верещагинский «Апофеоз войны».
«Как трудно встретить настоящего человека»,— печалится герой Лу Синя. Владимир Варнава в своей полуторачасовой танцевальной притче, замешанной на китайской философии, бытовом сумасшествии и глобальном людоедстве как способе человеческого существования (но не жизни), все еще надеется его найти.