Выставка история
Русским визитерам в швейцарском «щастье виделись в первую очередь туристический комфорт и сытая буржуазная размеренность
Фото: Mike Gorsky/Museum of the Swiss Abroad
В женевском Musee des suisses dans le monde проходит выставка "Русская Швейцария. Художественный и исторический диалог 1814-2014" — проект музейно-выставочного центра РОСИЗО, объединивший 16 российских музейных и архивных собраний. Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Приурочена выставка к 200-летию установления дипломатических отношений между Российской империей и постнаполеоновской Швейцарией, и европейскому контексту 1814 года — казаки в Париже, Венский конгресс и так далее — уделен должный почет (тем более что это Александр I в тот момент защитил конфедерацию от аппетитов ее влиятельных соседей, которые были не прочь в порыве континентального переустройства оттяпать себе по несколько кантонов).
Но за фактическую точку отсчета взяты мирные екатерининские времена. Вот путешествие "графа и графини Северных" — будущего Павла I со второй супругой. Они, правда, в Швейцарии пробыли не так долго, но зато чувствительные французские записочки (он ей: "Курочка моя", она в ответ: "Мой Павлушка"), которыми обменивалась великокняжеская чета в дороге, трогательно перекликаются со сладкими восторгами Карамзина. Вот карамзинские "Письма русского путешественника", где Швейцария впервые в отечественной словесности выведена земным раем ("Щастливые швейцары!.. Вся жизнь ваша есть, конечно, приятное сновидение"). А вот швейцарец Фредерик Лагарп, воспитатель юного Александра I, с одобрения бабушки-царицы прививавший будущему императору руссоистские идеалы.
На какое-то время гражданская подоплека в образе "русской Швейцарии" отходит затем на второй план — примерно до 1870-х русским визитерам, очевидно, в швейцарском "щастье" виделись в первую очередь туристический комфорт и сытая буржуазная размеренность. Кто-то (как Достоевский) брюзжал, остальные, как водится, получали удовольствие: часть экспонатов составляют дорожные принадлежности, заметки, письма и сувениры, принадлежавшие русским постояльцам швейцарских отелей и курортов. И безвестным, и знаменитым — Толстому, Достоевскому, Чайковскому, писавшему в Швейцарии "Евгения Онегина" и "Орлеанскую деву". Впрочем, помимо историко-документального колорита выставка не без блеска разыгрывает занятный художественный подсюжет — зачарованность отечественных художников соответствующего поколения не только швейцарскими пейзажами, но и швейцарскими живописцами. Кто помнит ныне, скажем, Александра Калама (1810-1864) — а между тем в свое время его боготворили, и сопоставление его пейзажей с пейзажами Шишкина, Саврасова и Лагорио говорит об этом исчерпывающе.
В принципе эту идиллическую тему "прекрасного далека" выставка перебрасывает и в ХХ век, показывая живопись Алексея Явленского и Марианны Веревкиной, личные вещи и бумаги Рахманинова и самиздатовские "Другие берега" Набокова. Но только перед этим добросовестно и подробно рассказывает о том, как так получилось, что Рахманинову, Набокову и тысячам других пришлось искать приюта у "щастливых швейцаров" совсем не по своей воле. Соответствующая документальная сага начинается издалека, с массового наплыва в швейцарские университеты русских эмансипе и с переезда в Женеву из Лондона "Вольной русской типографии" Александра Герцена в 1865 году. А заканчивается секретной перепиской относительно отъезда Ленина из Цюриха весной 1917-го и моделью пресловутого пломбированного вагона. В интервале — мириады писем, полицейских донесений, фотографий, протоколов, книг и статей: все так или иначе связаны именно со Швейцарией, за редчайшими исключениями бдительно охранявшей права политэмигрантов, и все складываются в хронику отечественного социалистического движения. Карамзин и все остальные, полагавшие, будто природные красоты и горный воздух немало способствуют умягчению нравов человеческих, оказались не совсем дальновидны — но что поделать, если, как писал тот же Карамзин, "в вольной земле всякий волен дурачиться и писать, что ему угодно".