25 декабря исполняется 100 лет со дня открытия Камерного театра — одного из самых знаменитых русских театров прошлого века, театра славной и поучительно трагической судьбы.
Спектакль "Оптимистическая трагедия" на сцене Камерного театра
Фото: РИА НОВОСТИ
История Камерного театра и режиссера Александра Таирова — великая история любви и предательства, история красивой театральной мечты и вынужденной борьбы за свою жизнь и возможность творить, история возвышенной фантазии и вынужденных компромиссов. Пожалуй, это еще и самая загадочная, и (в исторической перспективе) самая несчастливая из великих театральных судеб прошлого века.
Театр Станиславского — как идея, не как здание — живет, хоть и многократно перерождался и преображался, Театр Вахтангова тоже, хотя и трудно сказать, какое отношение к оригиналу имеют сегодняшние представления о нем. По театру Мейерхольда проехали катком, стремясь уничтожить и выкорчевать, но он, утратив свое физическое место развития, разлетелся семенами по другим театрам, так сочно напитал театральную традицию, что теперь уже и не скажешь, кто больше важен для русского театра — бережно культивируемый "реалист" Станиславский или некогда подозрительный и даже враждебный "формалист" Мейерхольд.
От театра Таирова мало что осталось, и не только материального — от театра вообще мало что остается. Никого в современном театре не назовешь последователем Таирова или хотя бы дальним родственником. Его странный, особенный способ творения словно был запрограммирован на невозможность воспроизводства, повторения, превращения в образец для подражания. И вместе с тем это был, возможно, самый яркий пример — если говорить об авторском театре. Причем не только в богатом на сильные индивидуальности русском театре XX века, но и в театре мировом. Таиров — гений одинокий и обособленный.
Камерный театр был рожден в любви: молодой режиссер Таиров встретил в недолго просуществовавшем Свободном театре ушедшую из Художественного театра актрису Алису Коонен. Он, уроженец еврейского местечка Ромны на Украине, хорошо образованный "отличник", и она, диковинных фламандских кровей по отцу, ни на кого не похожая, загадочная и легко влюблявшая в себя мужчин актриса сошлись в мечте о театре, далеком от подражания реальности, театре, внешне выразительном и требующем нового качества актерской игры. Им дано было реализовать свою мечту — в споре с историей и с властью.
Таких названий на афишах, как в театре Таирова, не было ни у кого. В конце первого года Первой мировой войны Камерный театр открылся "Сакунталой", драмой древнеиндийского писателя Калидасы, писавшего на санскрите. Кто бы знал о ней, кроме узких специалистов? Потом были "Покрывало Пьеретты" Шницлера и "Фамира Кифаред" Иннокентия Анненского, "Адриенна Лекуврер" Скриба и "Принцесса Брамбилла" по Гофману... Звучит как экзотика и поныне. И уже после революции, в 20-е годы,— "Синьор Формика", "Жирофле-Жирофля", "Человек, который был Четвергом" и так далее. Какие-то фантазии из иных миров — почти никаких пересечений с репертуарами прочих театров. Никакого психологизма по-мхатовски, никаких "вторых планов" и подтекстов, никакой мейерхольдовской задиристости. Только исследование того эфемерного вещества, которое и делает театр. Шекспир промелькнет в афише всего один раз, много позднее. Да и Чехова Таиров поставит однажды, гораздо позже, в 40-е годы — но его похожая на скорбный концерт "Чайка" с немолодой Коонен-Заречной останется недопонятой и недооцененной.
Театр, который создавал Александр Таиров, можно условно назвать синтетическим — он работал со смелыми современными художниками, каждый раз словно пересоздавал сценическое пространство, говорил о решительной "театрализации театра", любил чередовать чистые жанры, поэтому трагедии в его репертуаре естественно соседствовали с комедиями и даже цирком. Многие считали его стиль эклектичным — он находил удовольствие в резкой смене приемов. Другие называли режиссера эстетом — одни с восхищением, другие с пренебрежением. С высоты времени понятно, что Камерный театр был закономерным порождением общих поисков русского искусства начала прошлого века, когда сцена вдруг открылась плодотворным влияниям других искусств. Театру Таирова была уготована участь своего рода посланца той эпохи расцвета, посланца в будущее, которое оказалось театру враждебным.
Закрывали его, о чем мало кто помнит, дважды. Первый раз — в 1917 году, в межреволюционном безвременье. Через несколько месяцев Таиров предпринял отчаянную попытку возродить свой Камерный. Неизвестно, получилось ли бы, если бы не помощь Луначарского — самый "европейский" из высокопоставленных большевиков спас самый "европейский" из доставшихся Советам в наследство от старой России драматических театров.
Камерный театр был последним, кто пытался выстоять. В конце 40-х уже действительно стало почти не для кого играть
20-е годы стали не только опытом врастания в новые условия жизни. Три гастрольных турне, совершенных Камерным театром в это десятилетие по Европе (заехали однажды и в Южную Америку), принесли Таирову всемирное признание — именно Камерный, свой среди чужих, чужой среди своих, стал самым известным в мире советским театром. Юджин О'Нил считал таировские постановки своих пьес лучшими в мире, Бертольт Брехт сам отдал Таирову свою "Трехгрошовую оперу", критики соревновались в красивых комплиментах — "экспрессионистский стиль нашел в Таирове своего галантного освободителя", "Таиров вернул нашим разбуженным чувствам ту музыку сцены, которую мы называем искусством..." и т. д. Потом, конечно, этот успех Камерному театру на родине злобно припомнили те же, кто прежде записывал победы таировского театра в актив нового советского искусства.
Конечно, в 30-е их не могли оставить в покое, и Камерный театр искал способ наладить контакт со все более отдаляющейся от него повесткой дня. Один раз Таиров верно угадал — поставил "Оптимистическую трагедию" Вишневского и стал в момент обласкан и признан за своего, хотя даже по описаниям спектакля понятно, что вовсе не революционная героика вдохновляла режиссера. Когда через несколько лет вновь возникло ощущение, что пора сделать что-то "правильное", режиссер ошибся — опера-фарс "Богатыри" Бородина с написанным Демьяном Бедным новым либретто была обвинена в очернении славной российской истории.
Поучительны эпизоды травли Камерного театра: читаешь, и страшно становится от того, что пнуть Таирова не преминули тогда не только какие-то мелкие прихвостни режима, но и прекрасные артисты Яншин и Хмелев, и сам мхатовский небожитель Станиславский, и даже Мейерхольд, над которым вот-вот тоже начнут сгущаться тучи. Подставляешь к высказываниям фамилии современных режиссеров и их гонителей — диссонанса не чувствуется, и от этого становится еще страшнее. Участи Мейерхольда Таиров, к счастью, избежал — в конце 30-х годов театр не закрыли. Но не зря про Таирова говорили, что режиссер родился под несчастливой звездой, ему словно готовили еще одно испытание, которое предстояло пройти в конце 40-х годов, когда Камерный театр в год начала борьбы с космополитами (настоящая фамилия Таирова — Коренблит) все-таки решили закрыть. Испытание это — предательство учеников и актеров, поддержавших изгнание.
Вообще, есть какая-то жуткая закономерность в том, что Камерный закрыли именно в конце 40-х. Это произошло тогда, когда совсем кончилась та публика, которая помнила прекрасную эпоху, из которой вышел этот театр. Кончились его зрители — одни давно эмигрировали, других перебили, третьи умерли, четвертые просто переродились. Камерный театр был последним, кто пытался выстоять. В конце 40-х уже действительно стало почти не для кого играть.
Александр Таиров не надолго пережил свой театр. В театральные апокрифы вошло, что он стоял на Тверском бульваре, когда рабочие сбивали с фасада буквы, составлявшие название "Камерный театр",— в этом здании открывали новый театр, Театр имени Пушкина. Через несколько месяцев Таиров умер от скоротечной и мучительной болезни мозга, а Коонен пережила его и их общее дело почти на четверть века. Выступала с чтецкими программами, но в спектаклях больше никогда не играла. Говорили, что она прокляла Пушкинский театр — и в нем действительно долгие годы творческая жизнь никак не могла наладиться, режиссеры были там несчастливы.
К нынешнему художественному руководителю Евгению Писареву тень легендарной актрисы явно благоволит — театр в последние сезоны работает очень успешно, а сам Писарев, вовсе не являющийся продолжателем таировского дела, много делает для того, чтобы его великих предшественников помнили и чтили. Хотел вот к 100-летию Камерного установить на здании мемориальную доску. Но городские власти не сочли повод достойным.