В разное время в различных культурах существовали свои представления о маскулинности, о том, каким должен быть "настоящий мужчина", какую роль он играет в обществе; эти представления и их изменения наглядно отражены в изобразительном искусстве, литературе, театре и кино.
Фото: DIOMEDIA/ Heritage Images / Fine Art Images
Фото: DIOMEDIA/ NordicPhotos RM / Chad Ehlers
Фото: DIOMEDIA/ Photos 12 - Cinema / Archives du 7e Art/MGM
Фото: DIOMEDIA/ Insights
Фото: DIOMEDIA/ Heritage Images / Fine Art Images
Фото: DIOMEDIA/ DeAgostini / G. NIMATALLAH
Фото: AFP/The Kobal Collection
Фото: AFP/ The Kobal Collection
Фото: Fotodom/Sherman, Cindy (b.1954) / Brooklyn Museum of Art, New York, USA / Gift of Mr. & Mrs. Charles
Фото: Fotosearch/Getty Images/Fotobank.com
Фото: Fotodom/Cahun, Claude (1894-1954) / Detroit Institute of Arts, USA / Albert and Peggy de Salle Chari
В европейской традиции — традиции преимущественно патриархальной — типично мужскими характеристиками являются сила, отвага, агрессивность, амбициозность, соперничество и эмоциональная сдержанность. Мужчина — это властитель, герой, добытчик. Это Одиссей, Тарзан, Зорро, Джеймс Бонд, Индиана Джонс. Уже с раннего детства мальчиков учат "быть мужчиной", культивируя в них любовь к острым ощущениям, смелость, самостоятельность и способность постоять за себя ("а ты дай сдачи") и одновременно критикуя проявления слабости, страха или нежности, которые считаются типично женскими чертами ("что ты как девчонка"). Они должны интересоваться "мужскими" занятиями — машинками, а не куклами, карате, а не бальными танцами, научной фантастикой, а не лирикой. За образным подтверждением этих социальных установок даже и ходить далеко не нужно, вспомним хотя бы сериал "Друзья", в котором Росс не соглашался нанять для своей дочери в качестве няни молодого человека по имени Сэнди (несмотря на то что тот справлялся с задачей лучше любой из кандидаток женского пола) потому, что это "странно и не по-мужски", и оттого, что тот казался Россу "слишком чувствительным" — ведь он пел песни, играл на флейте, а однажды вообще расплакался. Мужчина должен постоянно доказывать, что он мужчина — мужчиной становятся, в то время как женщиной достаточно просто родиться. Тут же стоить заметить, что женщинам не предосудительно обладать некоторыми "мужскими" чертами — например, словосочетание "мужественная женщина" не окрашено негативно, оно не означает мужеподобности, в то время как назвать мужчину женственным — это практически оскорбить его. В женском образе, как правило, на первом месте стоит красота, образ же мужской в первую очередь опирается на его репутационные характеристики — честь, социальный статус. Впрочем, нельзя сказать, что мужская внешность никакой роли не играет — античные герои не только бесстрашны и благородны, они неизменно хороши собой. В средневековом германском эпосе "Песнь о нибелунгах" о непобедимом Зигфриде сказано: "Казался он картиной, которую нанес художник на пергамент искусною рукой. Мир не видал еще красы и статности такой". Другими словами, красивый, как картинка. И все же его невесте Кримхильде достаточно было быть невероятной красавицей, в то время как Зигфриду пришлось еще и победить дракона.
Интересно, что в античной традиции воинственная Афина Паллада, богиня войны, то есть исконно мужского дела, никогда не изображалась обнаженной. Зато позже в живописи она предстает на суде Париса нагой, как и Афродита и Гера, ее соперницы в типично женской борьбе за звание "прекраснейшей". Мужское тело, согласно аристотелевской теории, считалось отражением божественной сущности, в то время как женское до божественного и героического идеала не дотягивало (женщинам запрещалось не только участвовать в Олимпийских играх, но даже присутствовать на состязаниях). В средневековой христианской традиции героический мужской образ на время потерял свою актуальность и уступил главенствующую роль образу женскому — мадонне, символу чистоты и абсолютной благодетели. В Средневековье и нагота как таковая приобрела скорее негативное значение и осталась прерогативой Адама и Евы до грехопадения, то есть до познания стыда, или же, наоборот, признаком исключительной греховности. Но уже в эпоху Возрождения культ красоты обнаженного мужского тела в сочетании с культом героики снова становится центральным в изобразительном искусстве — даже по количеству женские изображения в нем уступают мужским. Маскулинизация в искусстве хорошо прослеживается на примере статуи Давида Микеланджело. Великий итальянский скульптор изобразил героического, но совсем еще молодого юношу гораздо более мужественным и мощным, нежели Давида изображали ранее. Достаточно сравнить его с почти субтильным Давидом Донателло. К тому же Микеланджело "лишил" своего Давида одного позвонка и непропорционально увеличил ему голову и руки. И мир получил не только один их самых известных мужских образов в истории европейского искусства, но и один из бесспорных символов маскулинной красоты.
В период XVIII-XIX веков картина начинает существенно меняться — вместо гендерного аспекта или религиозной значительности на первый план выходит социальный статус, причиной чему отчасти служит образование в европейском обществе среднего класса. C одной стороны, патриархальные традиции в изображении мужчин и сексизм и шовинизм в отношении женщин никуда не уходят — взглянем, например, на "Рынок рабов в Риме" Жан-Леона Жерома, где обнаженная рабыня, просто товар, беззастенчиво рассматривается толпой потенциальных покупателей. С другой же стороны, уже в 1720 году членом Французской королевской академии художеств впервые становится женщина. Вместе с тем на рубеже веков в моду входит романтизм, проникнутый одновременно пафосом протеста, воспеванием свободы и разочарованием в обществе. Главный герой этого времени (как, впрочем, практически всего XIX века), ярче всего отраженный в образе Байрона в Европе и Лермонтова в России, скорбит о несовершенстве окружающего мира, пишет стихи и борется за права угнетенных. Он благороден, склонен к сомнениям, скорее печален, чем нет. Он же и князь Болконский — герой войны, влюбленный в молоденькую и, будем откровенны, довольно легкомысленную Наташу, мечтающий о ней под вековым дубом. Еще один, как мы сейчас сказали бы, тренд XIX века — дендизм, который был практически синонимом маскулинности. Быть одетым по последней моде, аккуратно причесанным, ухоженным, пользоваться парфюмерией и косметикой для мужчин не считалось признаком "женственности". Именно в это время с живописных полотен практически пропадает мужская нагота, хотя женская поэтизируется и в изобразительном искусстве, и в литературе и поэзии.
С наступлением XX века привычная патриархальная расстановка сил между полами начала стремительно меняться, чему активно способствует наконец докатившаяся и до России революционная волна. На тропу войны с доминирующей мужественностью выходит эмансипация, женщины постепенно начинают отвоевывать до этого чисто мужские территории: борются за право голосовать, садятся за руль, надевают брюки. Вопрос различия понятий "пол" и "гендер" начинает обретать все большую актуальность — в это время, например, появляются "неженственные" автопортреты Фриды Кало и работы Клод Каон, на которых зачастую невозможно понять, изображен ли мужчина или женщина. В противовес этому процессу складывается и образ брутального "настоящего мужчины", который активно культивируется в околовоенной прозе первой трети XX века — хемингуэевский герой с его стремлением познать некую настоящую жизнь (the real thing), который знает толк в рыбалке, корриде, крепком алкоголе и женщинах. В тоталитарных государствах на передний план выходит культ атлетического тела, в котором горит героизмом идеологически крепкий дух. В немецком (да и не только) культурном поле это расово чистые новые олимпийцы Лени Рифеншталь, в советском — рабочие и спортсмены Дейнеки или поэт Маяковский (о котором, кстати, уже пожилая Лиля Брик, глядя на памятник на Триумфальной площади, говорила: "Володенька ведь был совсем не таким, он был мягким").
Постепенно оправившись от послевоенного шока, Европа входит в эпоху постмодернизма с его стиранием каких бы то ни было социальных и культурных границ, схем, стереотипов и правил. На смену общества классов приходит общество потребления, на смену элите — гламур, на смену живописи — рекламные плакаты. То, что считалось "запретным", маргинальным, постепенно становится полноправным и модным, остро встает вопрос о том, является ли понятие маскулинности синонимом гетеросексуальности. Синди Шерман и Диана Арбус снимают трансвеститов, Роберт Мэпплторп, вдохновляясь работами античных скульпторов и Родена, создает скандально откровенные снимки, о которых до сих пор не утихает спор: не порнографичны ли они. Финский художник Tom of Finland с его рисунками гипертрофированно мускулистых парней в полицейских фуражках и аккуратно подстриженных усах до сих пор остался чуть ли не талисманом в движении "борьба за права сексуальных меньшинств". С другой стороны, в дело вступает и индустрия рекламы с ее новыми героями: успешным лидером в идеально скроенном пиджаке и дорогих часах, мускулистым мачо в спортивной машине, бесстрашным и брутальным ковбоем "Мальборо". Субкультура рождает своих героев — панков, хиппи, рок-звезд, реперов, скейтбордистов, хипстеров, коммерчески ориентированный глянец недолго думая выводит и их из общественной полутени в пространство билбордов, на экраны телевизоров и страницы журналов. Казалось бы, границы маскулинности расширились настолько, что "превратились в точки", как сказал герой одного комедийного сериала. Но вместе с тем понятие "настоящий мужчина", потеряв четкие очертания, не стало менее актуальным. Скорее, наоборот, попытка стать "настоящим" героем нашего времени превратилась в квест без правил. Безупречный Джеймс Бонд, может, и пьет "сухой мартини", но вот над главным героем сериала "Клиника", талантливым молодым врачом, все смеялись из-за того, что пиву он предпочитал "яблочный тини", хотя он умел дружить и не был лишен поклонниц.