Концерт классика
Фото: Валентин Барановский, Коммерсантъ / купить фото
232-й сезон в Мариинском театре открылся премьерой прошлого декабря — оперой "Трубадур" Верди под управлением Валерия Гергиева в постановке Пьера Луиджи Пицци. Перед спектаклем художественный руководитель Мариинки дал пресс-конференцию. О том, хорошо ли, когда много, или "лучше меньше, да лучше", задумался АЛЕКСАНДР РЯБИН.
Про свой новый сезон Валерий Гергиев говорил как умеет — долго, подробно и, кажется, с большим удовольствием, особенно про большие возможности театра. Это был повод сказать как можно больше: о вредности не санкций, а нас самих, о нашем потенциале сделать все очень хорошо, о русской провинции, о том, что надо обмениваться солистами и спектаклями внутри страны, и о том, что вообще-то стыдно сыграть с оркестром в Пекине и не заехать в Иркутск.
Как всегда, у театра миллион планов и тысяча и одно событие только в Петербурге. Много будет Чайковского, которому 175 в этом году, а еще — программы для детей и молодых музыкантов, бесплатные концерты по средам, органный фестиваль, "Лики пианизма", "Белые ночи" и так до головокружения. А еще — премьеры новых опер, вот, например, "Убийство в соборе" Ильдебрандо Пиццетти или "Правдивая история о Золушке" нашего современника Владимира Тарнопольского. А еще — балетов пачка. Поэтому совсем неудивительно, что открытие сезона прошло буднично: на старой сцене, которая, может быть, закроется на реконструкцию через два сезона, показали "Лебединое озеро", а на новой — Гергиев сыграл "Трубадура".
В "Трубадуре", где персонажи, как полагается, пребывают в экстремальных условиях или любви, или ненависти, или и того и другого сразу, а либретто тянет на кровавый триллер (сожженный младенец, цыгане, драки, похищения, суицид), по-итальянски легкая, простая и эффектная музыка. Несмотря на все это, вышло скучно.
Постановка Пьера Луиджи Пицци, титулованного итальянского ветерана оперной сцены, была представлена в конце прошлого года, к 200-летию Верди. Ставить пришлось в спешке, но для Пицци "Трубадур" не впервой. В черновой отделке спектакль перекочевал сначала на фестиваль "Звезды белых ночей", потом — на открытие сезона.
На сцене царство условности (сценографию Пьер Луиджи Пицци делал вместе с Массимо Пицци Гаспароном): пространство чистенькое, но скупое. Сценические решения не отклоняются от текста. На заднике два раза загорается видеоогонь: в него кидают трупы в начале второго акта, потом пламя сообщает о душевном катаклизме Манрико (ведь внутри все кипит). Иногда из пола вырастает двухэтажный прямоугольник. Темный сизо-серый свет, бледные красные и черные костюмы — любовь и смерть. Сумрак.
Пицци устранился от большой работы: он лишь расставил певцов да дважды оживил статические картины незамысловатыми танцами. На одаренной техническими возможностями сцене почти ничего не происходило. Все стремилось к неподвижности. Это могло бы сойти для Вагнера, но в опере Верди мариинским певцам пришлось огненными партиями топить ледяную неподвижность мизансцен. Абсурда в сюжете "Трубадура" хватает и без того — певцы же были вынуждены бороться с абсурдностью своего присутствия на сцене.
Манрико (Ованес Айвазян) блестяще пел из-за кулис, но стоило ему выйти на сцену, как голос становился грузным и неповоротливым. К финалу оперы он все-таки прогремел вместе с Азученой (Екатерина Семенчук) и Леонорой (Татьяна Сержан). Граф ди Луна Алексея Маркова при первом появлении окинул голосом зал с солидной претензией на бурного ревнивца, но вдруг обернулся холодным и отстраненным тираном с глубоким баритоном. То и дело возникала надежда, что вот-вот, уже сейчас грянет кровавая рвущая интонация, но напрасно. Любил и ревновал он по долгу службы.
Сумрачный пульс трагедии ускоряли женщины: Татьяна Сержан пела Леонору с уверенными страданием, любовью и жертвенностью. Екатерина Семенчук (Азучена) справилась и с материнским, и с мстительным чувством, представ сильной и хитрой цыганкой.
В оркестре багровых рек тоже не случилось. Играл он без задора и плотности, иногда перекрывая певцов, хотя в целом Валерий Гергиев чутко следил за балансом между сценой и ямой. Второй акт набрал обороты, оживился музыкально. Но опера мужских поступков свалилась на женские плечи, а триллер оказался одышливой драмой без гнева и бурлящих страстей, запрятанной в сценической пустоте.