По направлению к вине

Премьера театр

Московский художественный театр имени Чехова открыл новый сезон подготовленной еще в прошлом сезоне премьерой — "Трамваем "Желание"" великого американского драматурга Теннесси Уильямса в постановке главного режиссера Красноярского ТЮЗа Романа Феодори. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Декорация Николая Симонова — установленный на поворотном круге сцены двухэтажный деревянный дом с галереями, чем-то похожий если и не на огромный трамвай, то хотя бы на паровоз,— досталась режиссеру Роману Феодори вместе с великой пьесой Теннесси Уильямса и уже сделанным распределением: другой режиссер, собиравшийся ставить в МХТ имени Чехова "Трамвай "Желание"", незадолго до начала репетиций от работы отказался. Для молодого режиссера, в последние годы ставшего известным благодаря поставленным им в Барнауле и Красноярске спектаклям, мхатовские репетиции наверняка стали хорошей школой — когда еще получишь столь яркие актерские индивидуальности в дополнение к предлагаемым в тексте обстоятельствам.

Пьеса Уильямса тем и соблазнительна, что крепко, прямо-таки по-бродвейски прописанный сюжет оставляет простор для тонкой нюансировки характеров — потому, наверное, и не сходит уже больше полувека "Трамвай "Желание"" во всем мире с накатанных репертуарных рельсов. Все знают, что главная тема пьесы — столкновение хрупкости и грубой, животной силы, конфликт одиноких человеческих надежд и будничной правды жизни. Но внутри темы возможны разные вариации.

Знаменитые исполнители главных ролей играют в новом спектакле похвально, с полной отдачей, в соответствии с расхожими представлениями о том, как нужно играть пьесу, которую до этого переиграли хорошие актеры во всем мире. В труппе МХТ, конечно, первый, кто приходит на ум при мыслях о Стэнли Ковальски,— Михаил Пореченков. Он абсолютно убедителен не только в своей кряжистой мужской основательности и грубоватой приземленности, но и в намеках на то, что Стэнли не так уж прост, что право быть сильным и безжалостным он не присвоил, а перед самим собой заслужил. Совсем иной характер — Митч, которого Михаил Трухин не боится иногда сделать смешным; пожалеть его зрители всегда успеют — ну хотя бы когда услышат, что ухаживания за Бланш вызваны не столько его затухающим мужским рвением, сколько стремлением утешить умирающую мать. Здесь же хлопотливая, шумная, самозабвенно погруженная в семейную жизнь Стелла Ирины Пеговой — отличная иллюстрация поговорки про ночную и дневную кукушек. Залетевшая дневная кукушка — ее сестра Бланш, столь отличная от Стеллы, что в их кровное родство трудно поверить. Марина Зудина срисовывает образ Бланш с лучшей американской иконы — образца по имени Мэрилин Монро, добавляет по вкусу недорогого кокетства, неуверенности, нервического надлома — и бережно проносит приготовленную смесь до самого финала спектакля.

Эти персонажи встретились в спектакле МХТ, но могли встретиться и в "Трамвае" какого-то другого маршрута. А путь, который хотел продолжить Роман Феодори, виден не столько внутри, сколько вокруг главного сюжета. Особенно внимательно режиссер прочитал два места в пьесе Уильямса — во-первых, поэтичную ремарку-пролог, в которой описана окраина Нового Орлеана, где живут Стелла и Стэнли и где вечерами всегда из-за угла слышны звуки разбитого пианино. Во-вторых, признание Бланш — ее воспоминание о том, как она когда-то застала своего мужа в постели с другим мужчиной и как после этого муж застрелился на шумной вечеринке.

Три пианино режиссер вернул из-за углов Нового Орлеана прямо на сцену и щедро прослоил действие музыкальными (композитор Ольга Шайдуллина, кстати, сидит за одним из инструментов) и танцевальными номерами. Та самая роковая вечеринка, на которой танцуют красивые молодые мужчины и женщины, где отринуты пуританские нормы приличий и все буквально пропитано порочными соблазнами — одежд на героях становится все меньше и меньше, иные мужчины носят женские одежды, а в танцевальных дуэтах, напротив, обходятся без женского пола,— вот эта вечеринка до сих пор не отпускает Бланш Дюбуа. По пятам за героиней даже дома у сестры ходит тот самый несчастный, которого она называет мальчиком: он и остался мальчиком, невидимым для окружающих. И звук выстрела звучит вновь и вновь, притворяясь другими звуками.

Так что не потеря родительского дома, не отсутствие денег и не репутация распутницы преследуют Бланш, а самоубийство мальчика. Именно от этого воспоминания, по Феодори, бежит Бланш — и хотя меняющая платья героиня Марины Зудиной не выглядит жертвой мании преследования, мы понимаем, что она в своем страшном трамвае действительно доехала уже до последней станции. Чувство вины — страшное наказание для человека. Вот и в финале спектакля Романа Феодори мы видим воющую в одиночестве на луну Стеллу, которая, очевидно, в конце концов сошла с ума из-за того, что сдала сестру в сумасшедший дом. А Бланш в это время, точно памятник непокоренным, возвышается над ней в белом платье — может быть, из какого-то другого спектакля.