Любовь, похожая на дрон

Вышла новая книга Виктора Пелевина "Любовь к трем цукербринам". Обозреватель "Огонька" обнаружил у автора отсутствие любви к чему бы то ни было — кроме самого себя

Андрей Архангельский

Уже лет семь или восемь поражаешься упорству, несгибаемой верности одной и той же сюжетной конструкции у Пелевина: "мы — это не мы, а тот, кто нам навязывает и нас контролирует". В этой книге речь об открывшейся у героя (ему дают имя Киклоп) способности гипертрофированного ясновидения (по перышку из подушки он может отследить печальное состояние птицефабрики и даже убийство посредством удушения в курином бизнесе). Дается эта способность избранным, чтобы поддерживать мир в равновесии (речь не о равновесии добра и зла, а о балансе боли и радости — мысль небанальная, но уже была в предыдущем "Бэтмане Аполло"). То есть то, что Сорокин в "Норме" (1982) высмеивал — что каждый советский человек обязательно должен хлебнуть говна,— у Пелевина совершенно всерьез возведено в конституционную норму для всего живого; без сомнения, это славный итог развития русской общественной мысли за 30 лет.

С помощью ясновидения Киклоп проникает в любой человеческий "подвал" (в частности, смотрит на все глазами сотрудника сайта "Контра.ру" по имени Кеша). Понятно, что он видит — "в сердцах и душах людей довольно однотипный мусор, различается лишь форма куч". Но мы видим мир глазами не только Кеши, но и его двойника много лет спустя. Заботу о балансе боли и счастья полностью взяли на себя социальные сети, которые заменяют человеку все; вся его жизнь проходит там; там есть симуляторы всего, что нужно, физическое тело без надобности. Взамен Сеть питается от человека энергией, высасывая из него все, что можно. Там, в будущем, очень смешно описано существование хипстеров (в боксах на огромных сваях, уходящих в небо,— без телесного контакта и без связи с землей), где такой же Кеша живет такой же растениевидной жизнью, что и теперь. Соцсети кормятся нами как хотят — Пелевин об этом; но интересно, какую он совершает подмену. Условный хипстер сидит в сетях не потому, что он бессилен, а потому, что общественная жизнь сегодня существует только там. Это следствие, а не причина. Удивительно, как человек, который всегда в каждом романе упорно докапывается до первопричины, такого логического бревна в своем глазу не замечает.

"Брошенный с киевского балкона окурок попадает на воротник сотнику Гавриле, переходящему дорогу, он отряхивается; его сбивает грузовик с покрышками; Гаврило в тот вечер не выходит на трибуну майдана, Янукович еще полгода сохраняет свой золотой батон. Крым остается украинским, Обама не называет Россию региональным бастионом реакции" — киевские события нашли отражение в романе именно в качестве "нелепой случайности". Позднее майдан становится сюжетом для интерактивного шоу "Революция", а также приобретает мифологические черты (трехголовая собака, которая в зависимости от цвета луны начинает выть то за свободу, то за справедливость, то за равенство). Каждого из нас сейчас можно отнести к тому или иному сетевому типу — все очень упростилось, ведь там тоже война. И у Пелевина в Сети тоже есть двойники. Это те, кто говорят и пишут, что все социальные потрясения есть некая игра (например, игра Запада или игра Америки), в которой люди — только подсобный материал. Экономист, который говорит, что "причина всему — борьба за рынки",— это, в общем, такой один из тысяч маленьких пелевиных, которым невыносима сама мысль о том, что у человека могут быть сверхмотивы или ценности. И все они, как и Пелевин, транслируют в общем-то одну простую мысль. Что ничего от человека не зависит, что он жертва всемирного заговора (только у Пелевина этот заговор носит мистический или информационный характер). А если что и происходит необычное, то только по случайности, которая на самом деле есть закономерность — в том смысле, что никакие революции не могут ничего изменить, и история все равно придет из точки А в точку Б, то есть дергаться бесполезно. Людям такого типа сложно поверить в то, что человек может изменять мир. Не говоря уже о том, что у него могут быть какие-то принципы — "прошло слишком много времени, чтобы можно было отличить скисшее добро от выдохшегося зла".

На конкурсе самых скучных работ Пелевина эта книга займет, пожалуй, второе место (на первом все-таки "Бэтман Аполло", а на третьем — S.N.U.F.F.). Собственно, именно проявление человеческого духа Пелевин описать не может, эта мысль ему невыносима, он не может ее "пережить", поскольку она разрушит прочный фундамент, его персональный и художественный мир рассыплется, если вдруг выяснится, что не "все равно всему".

На самом деле не Проханов или Лимонов имперские писатели, а именно Пелевин. Именно он отвечает сегодня за всеобщий релятивизм, за формулу "все одинаково плохи, так нечего нас упрекать", которая стала настольной для миллионов. Отличие новой книги от других, пожалуй, только в том, что автор еще и пытается убедить нас: он тоже не лишен человеческого, просто люди в основном не заслуживают такой милости. И тут происходит поразительное. Когда Пелевин отключает свой цинизм и включает, условно, свою душевность — это как если бы дрон-беспилотник включил бы режим самоуничтожения и в последние 15 минут произнес бы некий монолог, что роботы тоже люди. Язык, которым Пелевин это описывает, напоминает манеру советского детского писателя, что-то в духе "...Глава первая, в которой автор признается в том, что знал, что Маша не полила цветок, но не сказала об этом Максиму, которому поставили двойку". Цветок, конечно, завял, но зато расцвело хорошее чувство между двумя молодыми людьми и системой образования. Удивительно, что за сферу интимного у Пелевина отвечает "умалышивающий", плюшевый язык. То есть сфера душевного в представлении Пелевина — это пространство, уставленное какими-то детскими прописями, малогабаритными цветками в горшках и довольно простыми моральными поучениями. А рай наполнен персонажами из программы "Спокойной ночи, малыши", которые разговаривают человеческими голосами, цитируя китайских мудрецов и Фуко. Вывод тут напрашивается один: во взрослой жизни сфера душевного у автора никак не была задействована, поэтому он пользуется подсказками из детства.

В редакции портала "Контра.ру", по мнению автора, спасения заслуживает только скромная девушка Надя, экспедитор, которая поливает цветы и делает мир лучше. А остальные — все эти журналисты, поэты и деятели — не спасутся. По Пелевину главная ценность в человеке — тотальное равнодушие к общественному и забота о ращении собственного сада, так сказать, "спокойный среди бурь". Этот тип изредка возникает в книгах Пелевина, это высшая степень его искренности с читателями. Идеалом человечности для Пелевина являются люди, в которых не проникает никакая информация. Люди, которых не трогает никакая революция и ничьи порывы — и они благодаря этому сохраняют свою карму в чистоте. Именно они потом и спасутся и будут смотрящими за духовностью. Такое соседство фундаментального цинизма с обожествлением "простых людей" очень символично. Борис Гройс в своем труднопроизносимом труде "Gesamtkunstwerk Сталин" писал о том, что советский авангард 1920-х, по сути, и породил угрюмый соцреализм 1930-х. И в этом спорном до сих пор утверждении что-то есть: почему-то именно записные циники легко переходят к патриотической сентиментальности и теме служения народу. Некоторым за это даже вручают государственные награды.