"Мы живем в мире, где все подстроено"

Сергей Рахлин беседует с режиссером Гильермо дель Торо

Когда от новостной программы кровь холодеет сильнее, чем от фильма ужасов, король жанра "хоррор" Гильермо дель Торо объяснил, что он думает о людях вообще и о политиках в частности

Сергей Рахлин, Лос-Анджелес

Судя по всему, Гильермо дель Торо интересуется ужасами не ради их самих, как это принято в американских фильмах популярного жанра. Он исследует природу страха и ужаса как такового. Ужаса как порождения природы человека и условий его существования.

Для понимания особого, весьма хитроумного способа художественного мышления дель Торо стоит внимательно посмотреть на его внеголливудский (копродукция Мексики, Аргентины и Испании) фильм "Хребет дьявола" (2001). В нем он умело и тонко соединил ужасы последних дней гражданской войны в Испании с популярной историей о привидениях, преследующих военных сирот и брошенных детей.

Но и в коммерческих американских проектах дель Торо типа "Хеллбой: Герой из пекла" (2004) можно увидеть и услышать отзвуки мировых политических потрясений. Здесь титульный персонаж актера Рона Перлмана создан нацистами из пепла Второй мировой войны. Ужасы войны отчетливо просматриваются и в одном из самых успешных в художественном отношении фильмов дель Торо "Лабиринт Фавна" (2006), где действие происходит по окончании гражданской войны в Испании.

"Лабиринт Фавна" был оценен номинациями на "Оскар" за лучший оригинальный сценарий и лучший иностранный фильм. А "Хронос" получил на Московском международном кинофестивале 1993 года "Золотого Георгия" как лучший фильм.

Кстати, именно этот псевдостаромодный, а на самом деле новаторский фильм ужасов про вампиров, снятый в Мексике за 2 млн долларов, открыл дель Торо дорогу в Голливуд и определил его дальнейшую творческую линию навсегда.

Голливуд всегда по-вампирски питался свежей кровью зарубежных творцов. Так беженец из оккупированной нацистами Европы режиссер Билли Уайлдер ("В джазе только девушки") прославили себя легкими, но умными комедиями из жизни состоятельных американцев. А современные немцы Вольфганг Петерсен ("Троя") и Роланд Эммерих ("День независимости") стали мастерами американского блокбастера.

В 90-е годы появился новый феномен. Американскую кинематографическую границу пересекли сразу несколько режиссеров-мексиканцев — Алехандро Гонсалес Иньярриту ("Вавилон"), Альфонсо Куарон (ныне лауреат "Оскара" за режиссуру кассового блокбастера "Гравитация" (2013)) и Гильермо дель Торо.

В отличие от своих коллег и друзей Иньярриту и Куарона, которые вместе с дель Торо были в своем роде "новой волной" мексиканского кино и перенесли многие приемы и методы артхаусного фильма в свой американский репертуар, дель Торо "отклонился" от курса и выбрал свою особенную дорогу. Да, его американские фильмы и телесериалы претендуют на коммерческий успех и часто его достигают. Тем более что работает он в популярных жанрах фильма ужасов и фэнтези (иногда успешно сочетая их в одном фильме).

Но никто при этом не может назвать дель Торо ремесленником, каких в Голливуде большинство. У этого почти 50-летнего художника свой почерк. Его без натяжки можно назвать красивым французским словом auteur. Этим титулом награждают тех немногих режиссеров, чье творчество стоит особняком и вносит вклад в искусство кинематографа.

Первые несколько эпизодов нового телесериала "Штамм", стартовавшего на американском кабельном канале FX, дают основания полагать, что и в своем телевизионном творчестве дель Торо, выступающий здесь как исполнительный продюсер и режиссер ряда серий, остается верен себе. В истории о вампиризме, который в наше кровожадное время стал особо популярен в кино и на телевидении, уже с первых серий прослеживается отсыл к нацистской Германии.

Об этом и других аспектах его творчества в прошлом и сегодня мы говорили с Гильермо дель Торо.

— Вы всегда успешно смешивали политику и ужасы, как, например, в "Хребте дьявола". Это потому, что вы считаете политику самым большим ужастиком?

— Да, считаю! Посмотрите, ничего нового в этом нет. Но я хотел сделать моих героев не теми, кто санкционирован на подвиги правительством. Я реально боюсь правительств и политиков. Мы живем в мире, где все подстроено. Это хорошо организованная политиками игра, в которой люди власти остаются у власти. А те люди, которые подмяты ими, остаются подмятыми. Меня пугает то, что все, что мы создаем, используется против нас, включая политическую корректность. Все превращено в форму подчинения. И это по-настоящему страшно. Меня страшит, что войны ведутся за материальные ресурсы, за нефть, за линии границ. Реальный мир настолько для меня страшен, что я нахожу утешение в монстрах. И стараюсь высказаться через них. Монстры и "хоррор" моя религия! Не то чтобы я этого очень хотел. Я считаю себя человеком начитанным. И все же я выбрал именно это направление потому, что реальный мир вызывает во мне и восхищение, и ужас. Мы живем в удивительное, но одновременно и ужасное время. Поэтому не ждите от меня, что я буду снимать "Анну Каренину". А вот "Мастера и Маргариту" — это другое дело!

Занять политическую позицию не так-то просто. Наш сериал "Штамм" не политический манифест, но он довольно агрессивно движется в направлении политической позиции. Хотя она не для всех будет приемлема. Некоторые зрители в сериале не увидят ничего, кроме брутальности. И для меня это о'кей. За 20 лет работы я научился расставлять политические акценты. Они своей тональностью дают понять, что у меня на уме. Да, я не снимаю "Гроздья гнева" с вампирами. Я стараюсь получить удовольствие, создавая "двойной гамбургер" с жестокостью и натурализмом. Но все же, надеюсь, люди найдут правильный ключ к пониманию того, что я хочу сказать.

Новый телесериал "Штамм" (канал FX) Гильермо дель Торо (на фото) балансирует между человеческой жестокостью и милосердием машин

— Кстати, о сериале... Что подвигло вас на "Штамм" — вампиры, зомби, пришельцы, дьявол?

— Я же говорю вам — политики! Я набрасывал заметки о вампирах с юных лет. Молодым человеком я был увлечен вампирами. Не в романтическом смысле. А вампирами как мифологией — в восточноевропейском ключе. В восточноевропейском фольклоре вампиры сначала уничтожают тех, кого любят, а потом терроризируют весь остальной свет. Мы надеемся подойти к тому, что любовь будет восприниматься с таким же ужасом, как и убийство...

— Любовь и без вампиров довольно опасная штука...

— Да... У нас будет эпизод, в котором один из наших персонажей говорит человеку: "На тебя напали, будь польщен".

— В "Штамме" самолет с мертвецами прилетает из Берлина. Один из центральных персонажей у вас — немец, есть в сериале и нацисты. С чем это связано?

— У меня этот персонаж не просто немец, а нацист. Если вы знакомы с моими фильмами, то знаете, что меня очень интересует период с 1939 по 1945 год. Возьмите хотя бы мои "Хребет дьявола", "Лабиринт Фавна" или "Хеллбой". Это было время, когда в котле выварили наш сегодняшний мир, время, в котором войны велись в таком масштабе, который мы и сегодня до конца не понимаем. После этого мир переменился навсегда. Подобно тому, как он переменился после 11 сентября (2001 года после террористической атаки на Торговый центр в Нью-Йорке.— "О"). Дело не в том, что персонаж немец. Я не говорю, что он представляет весь немецкий народ, так же как мексиканские бандиты не представляют всех мексиканцев. Для меня интересно говорить об одном зле в контексте другого зла.

— И все же, почему телевидение? Да, оно сегодня в фаворе у многих авторов большого кино, которым перебежали дорогу экранизации комиксов и другие мелкие темы для создания блокбастеров. Но вы-то сами не чужды блокбастерам, вспомним хотя бы ваш прошлогодний "Тихоокеанский рубеж"...

— Что интересно в телевидении, это то, что вы можете менять тон истории от сезона к сезону. Здесь спектр возможных трансформаций сюжета и характеров горазд шире, чем в мейнстримовском кино. Можно начать с героя, который просто герой, а потом, на третий сезон, с ним может произойти очень сложная метаморфоза. В телевидении не надо спешить. У тебя есть три-четыре часа, чтобы донести какую-то мысль. А в кино у тебя всего два часа для высказывания. Что касается меня, то привлекла сама возможность быть более смелым. И при этом обратиться к более широкой аудитории. И осмелиться забредать в небезопасные места. Я вижу, как многие мои друзья, например Альфонсо Куарон, идут на телевидение. Потому что именно на телевидении происходит самое интересное.

— Как один из столпов жанра "хоррор" скажите, что делает его столь стойким к переменам? Почему для себя вы выбрали именно этот малоприятный жанр?

— Знаете, что меня больше всего волнует? То, насколько у нас тонка кожа и насколько темна наша душа. Не устаю поражаться тому, как люди обижаются на какие-то слова, сказанные "не так", при том, что сами относятся друг к другу хуже некуда. Полное безразличие, тяжелый барьер так называемых приличий, отгораживающий всех друг от друга. Если что-то выглядит "прилично", мы уже можем вытворять что угодно и быть при этом совершенно эмоционально отключенными от других людей. Меня это страшит. Я понимаю "хоррор" как некую социальную пощечину. И если мы сегодня в чем-то нуждаемся, так это хорошая пощечина!

Может быть, это звучит странно, но я был странным ребенком. И я стал странным взрослым. Может быть, я ошибка природы. Ужасное помогает мне вписаться в порядок вещей и принимать кошмарное как оно есть. Для нас быть несовершенными куда более возможно, чем достичь совершенства. Жанр ужастика чем-то сродни порнографии: людям неудобно сказать, что они не смотрят драму, что они не смотрят комедию. Но они запросто могут сказать, что не смотрят ужастики. Этот жанр вызывает сильные реакции.

Мир, каким я его вижу, философски и духовно глубоко связан с ужасным.

Я — ненормальный человек. И очень рад тому, что я ненормальный.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...