Римас Туминас выпустил в Театре им. Вахтангова русскую версию своего вильнюсского спектакля "Улыбнись нам, Господи"
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
В середине 1990-х о литовском спектакле по романам Григория Кановича "Улыбнись нам, Господи" и "Козленок за два гроша" в Москве говорили как о чуде. Все вокруг распадалось, московские театры яростно делились. О вильнюсской же труппе Туминаса, уважительно понизив голос, говорили, что "там еще жив дух студийности".
Осенью 1995-го спектакль "Улыбнись нам, Господи" показали в Москве. Удивило все: метафорические декорации Адомаса Яцовскиса, музыка Фаустаса Латенаса, сплоченная команда артистов и даже само звучание литовского языка, которое не мог заглушить сипящий в наушниках голос переводчика. Смелой казалась и тема — Туминас поставил четырехчасовую сагу о местечковых евреях начала XX века, едущих в Вильно.
В его спектакле их история достигала масштабов библейской притчи. Даже шире: к финалу гора шкафов и шкафчиков, нагроможденных на повозку, начинала напоминать Вавилонскую башню. А евреи, над головами которых к финалу загорались то ли фонарики на чугунном козырьке губернаторского дома, то ли чеховское небо в алмазах, становились прообразом всего человечества.
Формально все это можно увидеть сегодня в Вахтанговском театре: те же декорации, ностальгический свет, музыка, мизансцены, каждая из которых напоминает живую гравюру. Но назвать этот спектакль событием сейчас было бы натяжкой.
В центре сцены — гора резных шкафов, их грузят на подводу и тащат с собой в путь, превращая в этакий дом на колесах. Справа — выцветший багровый портал заколоченной синагоги. На стене, в метре над землей (поклон Марку Шагалу), висит, перебирая ножками-копытцами, странное создание с бубенчиком на шее. Это коза. Когда старый каменотес Эфраим Дудак (Владимир Симонов) решает пуститься в путь, он сперва отвязывает ее и приводит к дочке рабби. Строптивую, женственную, грациозно прихрамывающую козу играет Юлия Рутберг.
Эфраим Дудак надеется успеть в Вильнюс, пока суд не вынес и не привел в исполнение приговор над его сыном Гиршем — "сморчком, лоботрясом и неслухом", который стрелял в губернатора. В город его везет на подводе сосед — водовоз Шмуле-Сендер (Алексей Гуськов), за компанию с ними отправляется местный нищий — разорившийся бакалейщик Авнер Розенталь (Виктор Сухоруков).
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
Все дальнейшее — череда ярких зарисовок: прощание с жителями местечка, общая молитва, обед в пути (снедь и даже кипящий чайник достают из шкафов); походы "до ветра" — вся троица выстраивается на краю сцены и уже берется за ширинки, но тут Эфраим, слыша шорох по ту сторону рампы, машет рукой, и компания спешно уходит.
Как ни странно, именно этот скетч вызывает у сегодняшней публики больше всего восторга. Есть еще метафорическая встреча с грабителями, они же волки, с цыганом-конокрадом и множество других сценок, в ходе которых повозка обрастает гротесковыми персонажами, как корабль — ракушками. Проблема в том, что все это происходит очень медленно.
Сто лет назад один мой предок, родной брат деда, был отправлен из-под Смоленска в Вильно, где ему предстояло учиться в хедере. По семейной легенде, он шел туда два года пешком. Такое впечатление, что спектакль Римаса Туминаса стремится к тому же аутентичному ритму. И вот этот бесконечно растянутый ритм мало-помалу заставляет воспринимать все происходящее как вычурный балет. Да и текст понемногу теряет обаяние, превращаясь в нагромождение псевдофилософских фраз и старых анекдотов.
Владимир Симонов (в первом составе ту же роль играет Сергей Маковецкий) поначалу очень убедителен в роли Эфраима — стареющего каменотеса, бывшего силача, потерявшего трех жен и тоскующего по детям. "Я не успею!" — тяжело вскакивает он, узнав из газеты, что суд над сыном будет вот-вот. Кажется, в ярости он легко может разметать по сцене всю эту гору ненужного скарба. Но такие крещендо редки — большинство актерских усилий засасываются в воронку растянутого ритма.
Оживить происходящее удается лишь Виктору Сухорукову — бывшего бакалейщика Авнера Розенталя он играет без парика и грима, но таким непоседливым, в любой миг готовым вспорхнуть с места, поговорить о смерти или вдруг вообразить себя деревом (одна из самых поэтичных сцен), что в него поневоле вглядываешься. К финалу, так и не доехав до Вильно, Авнер умирает — поднимается по ступеням старой синагоги, отрывает доски от заколоченной двери и уходит в свет.
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
А Эфраим, Шмуле-Сендер и все прочие оказываются под тем самым резным чугунным навесом с огоньками, который когда-то, 19 лет назад, заставил московскую публику визжать от восторга. Справедливости ради скажем, что часть зрителей повизгивает и сейчас. Но большинство зала остается невозмутимым.
Станиславский утверждал, что средний срок жизни театра — 15 лет. С тех пор русский театр только и делает, что опровергает эту формулу. Театры у нас живут по 100 лет, спектакли — по нескольку десятилетий. И попробуй сказать слово попрек, тут же обвинят в покушении на традиции великого русского репертуарного искусства. Собственно, к спектаклю Туминаса это не имеет прямого отношения. Ведь формально нынешняя премьера Вахтанговского — новая постановка, с новыми исполнителями и на другом языке. И даже эстетика ее вроде бы не устарела, просто сегодня в театре хочется другого. Это как со старым гардеробом: открываешь, смотришь — все вроде бы со вкусом и по швам не лезет, но надевать почему-то не хочется.
Впрочем, чтобы не обижать великую в прошлом постановку, скажем иначе. В романе Кановича Шмуле-Сендер объясняет Эфраиму: "Куда бы мы ни поехали, куда бы мы ни шли, мы едем и идем к нашим детям. А они едут и идут в противоположную от нас сторону... и никогда мы с ними не встретимся". Будем считать, что спектакль "Улыбнись нам, Господи" по-прежнему хорош, просто за минувшие годы мы очень далеко от него уехали.