Сложное задание, которое рассказывает про экстремальный туризм по жизни, –– так в эксклюзивном интервью "Коммерсантъ FM" охарактеризовал свою новую книгу Эдуард Лимонов. Сборник под названием "Апология чукчей: мои книги, мои женщины, мои войны" писатель и политик представил на прошедшей ярмарке Non/fiction. В него вошли рассказы и эссе, которые автор написал за последние пять лет. С Эдуардом Лимоновым после презентации издания встретилась обозреватель "Коммерсантъ FM" Арина Мороз.
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
— Эдуард, спасибо, что пришли, и спасибо, что пришли с книгой, потому что я, например, из издательства получила ее в электронном виде, а вот так чувствовать настоящую книгу и листать страницы — это совсем другое дело.
— Да, я думаю, у них нет на складе уже этой книги, так они мне сказали, — тираж разошелся, слава тебе, господи.
— Это эссе из разных журналов?
— Знаете, тут журналы не так важны. Это такой малый жанр: полуэссе, полурассказы. Я очень люблю писать по заказу. И пространство маленькое дается, обыкновенно это три страницы. Я очень люблю трудные задания.
Когда я сборник получил, подумал: "Очень здорово", потому что такие блестящие, необыкновенные приключения. Книга начинается с почти киносценария поездки в район вооруженного восстания в Кокшетау. Да кто в наше время переживает такое? Это все как бы подлинные события, 1997 год, и потом через всю Центральную Азию мы попадаем в Таджикистан. Приключений огромное количество — тяжелые, страшные или, наоборот, веселые, невероятные. Это наша экстремальная жизнь, такой экстремальный туризм по жизни.
— Но это то, что вы любите, по-моему?
— Я считаю, что литература должна шокировать, должна убивать наповал.
— Между прочим, я тут недавно одному своему приятелю решила сделать подарок и, зная, что он любит очень ваши книги, решила подарить ему вашу книгу "Это я — Эдичка", но нашла ее только в букинистическом магазине.
— Это все объясняется очень просто: книги не переиздаются или переиздаются редко, издатели предпочитают новые книги, как правило.
— Какая книга будет следующей?
— Знаете, я не традиционный литератор. Я, скорее, делатель, человек действия, а потом я беру и делаю какие-то заметки, выводы. Перед тем, как попал в тюрьму, я себе дал слово, что больше писать не буду. Но, когда попал в тюрьму, оказалось, что я должен какие-то новые ощущения выразить, новое видение. В тюрьме "Лефортово" я написал семь книг. Потом я сидел в саратовской тюрьме еще десять месяцев, а потом в зоне сидел, ну, в общем, я где-то семь или восемь книг написал.
— То есть, чтобы заставить вас писать, вас надо посадить?
— Да, я не жалею. Вот кому-кому, а для меня тюрьма была, как, знаете, у Пушкина "Болдинская осень". Я написал очень неплохие книги.
— Кстати, такая одна интересная оценка, которую я слышала от абсолютно разных людей, которые говорили, что не принимают вас как политика, но как писателя вас очень любят. Что бы вы ответили таким своим поклонникам?
— Я отношусь с большим скепсисом к оценкам людей. Я их слушаю, я их принимаю во внимание, но никогда с ними не соглашаюсь. Знаете, я писал стихи долгое время, но, когда я стал публиковать свои первые книги прозы, в один голос все кричали: "Ты отличный поэт! Ты гениальный поэт! А почему ты стал писать? Ну, это не твое". Потом, когда они меня признали как прозаика, я стал политическим журналистом в конце 80-х-начале 90-х. Все стали говорить: "Ну, зачем? Какой из тебя журналист?" Ну и так далее. Когда я стал заниматься политикой, все стали говорить: "Да ты же гениальный писатель, потрясающий журналист! Почему ты стал заниматься политикой?"
— На сегодняшний день кто вы прежде всего? Как считаете?
— Да я даже не думаю особенно. Какая разница?
— А что для вас самое важное?
— Слушайте, я просыпаюсь, я один. Когда я просыпаюсь один, то я один. Вот и все.
— Вот, кстати, одно из ваших высказываний: "Я люблю одиночество. Семья убивает, поэтому и один".
— Я люблю одиночество, умудрился, однако, много-много лет прожить с каким-то количеством женщин. А вот после тюрьмы уже, видимо, тюрьма меня несколько отучила от этой привычки жить с партнером, с партнершей, с дамой. Женщины у меня никогда не кончились до сих пор, но я уже, видимо, не способен жить с кем-то, отягощать кого-то своими привычками. Вот Энди Уорхол был, он же всю жизнь так и прожил один.
— Но с другой стороны, не так давно судьба дала вам такой удивительный шанс: красавицу-женщину, двоих детей.
— Красавица-женщина — это как раз не шанс, это несчастье, по-моему.
— Вы это подробно, кстати, описали. Ваша бывшая жена не обиделась?
— Вот двое детей остались после этого столкновения на муже: семь лет, я купил ему недавно велосипед, уже подростковый такой здоровый, хотя ему семь лет, он ростом 1,4 м, и ботинки 35 размера, гигантом будет.
— Какое время вашей жизни отцовство занимает?
— Я не буду кривляться и делать себя хорошим отцом, я думаю, что я не очень хороший отец. Я люблю детей, но я, прежде всего, видимо, вот такая политическая сволочь и мыслитель. Я очень люблю размышлять, это мое любимое занятие, я никогда не скучал в тюрьме, например. Вокруг меня могут, я не знаю, взрывать, а я все равно буду чего-то свое делать. Очень люблю размышлять, все больше и больше.
— Эдуард, давайте поразмышляем: на ваш взгляд, политик, который не может построить семью, может ли построит государство?
— Ну, это различные вещи.
— Так, давайте начнем с малого — с семьи.
— Нет, знаете, я принципиальный человек абсолютно, несгибаемый, то есть у меня есть принципы. Любая супруга пытается делать из тебя мужа. Понимаете?
— Логично.
— Я мог бы им быть, только в меру. Любая супруга претендует на тебя всего: "Давай, брось товарищей, поехали со мной в южную страну".
— Ну, хотя бы часть.
— Как я могу бросить? Я столько лет положил, люди мне доверяют, я не могу никак бросить. Нет, для меня это невозможно.
— Но, с другой стороны, вы же любите приключения: вот такое приключение — взял, бросил, в южные страны поехал.
— Нет, это не приключение, это предательство огромное, и я никогда ради одного человека пренебречь сразу огромным коллективом людей с их сердцами, душами и всем их пережитым, с их тюрьмами не смогу. Для меня это немыслимо. Поэтому я хороший как раз политик, а семью построить — это немного надуманно.
— Ну, как же так?
— Потому что семья — это враг социума, на самом деле.
— Это основа социума.
— Сколько людей не пошли на баррикады защищать свои идеалы, потому что прикрылись семьей. Мужчины часто тоже любят прикрываться: вот, я должен воспитывать детей. Веками, тысячелетиями люди как-то жили, и жили рядом дети, и не надо было класть для этого жизни, а сейчас все прикрываются. Это мерзко.
— Мне кажется, что как раз человек, который построил семью, пойдет защищать свою родину.
— Никуда он не пойдет, он спрячется как трус и будет сидеть в своем этом спальном районе, закрыв на две цепочки дверь, — я все знаю.
— Вы однажды сказали: "У меня лежит в ящике мое уголовное дело, и вот это настоящая литература".
— Да, это очень прочищает мозги, и понятно, как устроен мир, когда ты читаешь свое уголовное дело, и там показания людей, которые тебя окружали. К примеру, какая-нибудь соседка, учительница итальянского языка, которая казалась тебе жуткой мымрой, и она тебя ненавидела, дала на тебя великолепные показания, что вот он помогал, он вставил замок, он вообще не брал денег за это. Я был потрясен, что надо брать за это деньги. А другой мерзавец, исследователь, знаток санскрита, 11 страниц накатал на тебя таких мерзостей. Поэтому уголовное дело — это высшая литература.
— Вы не хотели бы издать такую книгу?
— Уголовное дело?
— Может быть, с какими-то своими комментариями?
— Я сдал в музей уже уголовное дело. Ну, издать, это очень, знаете, это тома уголовного дела.
— Выжимки с вашими комментариями?
— Может, кто-нибудь издаст, следователи потом займутся, для этого не надо быть Эдуардом Лимоновым, чтобы издать его уголовное дело.