Если герой, прожив двадцать лет в Америке, возвращается к родным березам и зачем-то первым делом суется в лес, да еще подобрав с земли крепкий сучок — чтобы получить по голове.
Если родной брат встречает его, на всякий случай сжимая в руке топор, и приходит в ярость от просьбы объяснить бегство в Америку его жены с детьми, а в окна братского дома по ночам летят камни.
Если местный "шериф" и скользкий молодой священник смотрят на героя со змеиной лаской, старый священник делает вид, что не интересуется ничем, кроме своего виноградника, а простой люд, поголовно отмеченный печатью вырождения, даже предлога не ищет, чтобы вчетвером попинать ногами его брата, неосторожно выбравшегося с хутора в райцентр.
Если герой на тракторе пытается уйти от преследователей, невидимых за стеклами их автомобиля, а до зрителя тем временем доходит, что все — все — местное население не то что повязано, а сковано какой-то мерзкой тайной.
Если все это так, то только человек, впервые оказавшийся в кино, не определит жанровую природу "Колосков" Владислава Пасиковского как современного вестерна: человек ниоткуда приходит в беззаконный городок на "фронтире", границе между цивилизацией и "дикой" стороной света. А обитатели-оборотни, несомненно, кого-то убили и закопали, если не съели.
Все так. Более того, у "Колосков" есть безусловный — пожалуй, неприлично безусловный — прообраз: шедевр Джона Стерджеса "Плохой день в Блэк Роке" (1955). Там герой Спенсера Трейси так же заявлялся в городок на краю Аризоны. Местные нотабли смотрели на него с теплотой револьверного дула, направленного в лоб. Всех до единого аборигенов сковывала мерзкая тайна. А от преследователей на пустынной дороге герой избавлялся, с небывалой для однорукого инвалида сноровкой смастерив коктейль Молотова с собственным галстуком в роли фитиля.
Непривычно, конечно, что в вестерне братьев-героев кличут Франтишеком (Иренеуш Чоп) и Юзефом (Мацей Штур), а предлогом к мордобою служит вопрос, за "Вислу" или "Катовице" болеет намеченная жертва. Но, если вдуматься, нет в Европе страны, более предрасположенной к трансплантации жанра вестерна, чем Польша: не страна на фронтире, а страна-фронтир, с постоянно менявшимися очертаниями, за первые два-три года независимости (1918-1921) повоевавшая четырежды с Германией, а еще с Чехословакией, Украиной, Белоруссией, Россией и Литвой. Со всеми соседями, в общем.
Элементы вестерна наличествовали в польских фильмах о борьбе "на заре народной власти" с "аковцами" и прочими бандеровцами, но это были внешние заимствования, подражание динамике жанра. Но был и такой же экзистенциальный вестерн, как "Колоски" — один из лучших фильмов "польской школы": "Закон и кулак" (1964) Ежи Гофмана и Эдварда Скоржевски. Действие там происходило в 1945 году, в покинутом жителями городке на перешедших к Польше немецких территориях. Приглядеть за городом-призраком направлялась сборная команда освобожденных узников нацизма, оказавшихся воплощениями чистого Зла.
В общем, вестерн — польский национальный жанр. И кому, как не брутальному Пасиковскому, явившему зверскую жанровую хватку в "Псах" (1992), "Демонах войны Франсиско Гойи" (1998) и "Рейхе" (2001), не напомнить об этом полякам. Тем более что Пасиковский уникален в польском кино, некогда великом, но рухнувшем вместе с советской властью, своей непровинциальностью. Роли второго плана в "Колосках" распределены между европейскими звездами — Ежи Радзивилович, Збигнев Замаховский — и живыми легендами: 82-летний Рышард Ронщевски — мальчишка рядом с 97-летней Зузаной Фиаловой. Снял "Колоски" Павел Эдельман — оператор всех, начиная с "Пианиста", фильмов Романа Полански, включая только что вышедшую "Венеру в мехах" по Захер-Мазоху.
Да, еще ведь Пасиковский — один из сценаристов "Катыни" Анджея Вайды. Почерк узнается, хотя Вайда явно смирял его барочные порывы. Если в финале "Катыни" из братской могилы высовывалась одинокая рука с распятием, то в финале "Колосков" камера любуется распятым человеком.
В общем-то, это не совсем "Колоски", даже совсем не "Колоски", а "Poklosie" — типа, "Последствия". Или, если пытаться рационально извратить пословицу, "то, что ты обречен пожать, если сам посеешь то, что пожать обречен".
Вы будете очень смеяться, но "Колоски" — это фильм о геноциде европейского еврейства, проще говоря, о холокосте. Страшная тайна проклятого городка — преступление отцов и дедов — да один из них еще и сам о-го-го — современных обывателей. Сотню местных евреев не вывезли в лагеря немцы, их зверски убили соседи. И вовсе не из "зоологического антисемитизма" — то есть и не без него тоже, но главным стимулом был передел собственности. Потомки убийц готовы на все во имя этой тайны, тоже вполне "по Марксу". С крушением коммунизма возникла реальная угроза пришествия гипотетических наследников жертв, имеющих все основания для нового передела.
Очень умный, между прочим, фильм. Столь же умный, сколь и грубый.
По поводу "Колосков" в Польше разыгралась дискуссия на тему полонофобии (или как это называется?) и клеветы на польский народ. Но, право слово, то, что на всех оккупированных территориях Восточной Европы жечь и рубить своих еврейских соседей (цивилизованные французы просто доносили) начинало по доброй воле местное население, это секрет Полишинеля. Другое дело — что, если бы не оккупация, и резни бы не было. Пасиковский вдохновлялся, если это слово уместно, бойней в Едвабне в июле 1941 года. А в 1945-1946 годах выживших и вернувшихся из лагерей евреев убивали те, кто занял их дома, поделил их швейные машинки и серебряные ложечки.
Вообще-то, еще до евреев, в сентябре 1939 года — когда началась война,— стало можно убивать и грабить польских немцев, и обыватель за них взялся было, но танки вермахта оказались слишком быстры. А потом немцы и бандеровцы устроили геноцид и евреям, и полякам. За что поплатились украинцы на Волыни и немцы на новообретенных Польшей землях.
Поляки спорили об исторических реалиях — хотя лучше всего относиться к ним именно как к историческим реалиям, которые ни в коем случае не должны влиять на живую жизнь,— и были неправы.
Спорить надо было о "прекрасном" — о сочетаемости темы и формы, холокоста и вестерна. Хотя, этот спор явочным порядком упредил и разрешил Тарантино замечательными "Бесславными ублюдками". В польском же контексте Пасиковский шокировал не тем, что заговорил о Едвабне, Вонсоче, Радзивиллове, Кельце (нужное вычеркнуть), а о том, что заговорил о погромах на языке массовой культуры, обращаясь не к интеллектуалам, которые и так все всегда знали, а, условно говоря, к футбольным болельщикам. Матерый профессионал, он осознал, что говорить о холокосте, если хочешь о нем говорить, на принятом, интеллигентском, тихом и скорбном языке дальше нельзя: этот язык уже не слышен.
Кстати, тайна в "Плохом дне в Блэк Роке" была симметрична тайне в "Колосках". Там обыватели сожгли своего единственного японоамериканца, а списали все на власти, якобы депортировавшие его после Перл-Харбора в лагерь. Было бы сто японоамериканцев — как евреев в "Колосках" — сожгли бы всех.
В прокате с 5 декабря