Такая абсурдная жизнь

«Обломов» Нового рижского театра на фестивале «Балтийский дом»

Фестиваль «Балтийский дом» показал в Петербурге на сцене Молодежного театра на Фонтанке спектакль Нового рижского театра «Обломов», поставленный Алвисом Херманисом по одноименному роману Ивана Гончарова. Смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.

Фото: Hermann und Clarchen Baus

Такого гротескного и вместе с тем щемяще нежного «Обломова» ни на театральной сцене, ни в экранизациях еще не было. Равно неожиданно и закономерно спектакль по хрестоматийному русскому роману оказался тематическим парафразом других работ Алвиса Херманиса. В первую очередь «Такой долгой жизни» — спектакля о стариках, доживающих свой век в коммунальной квартире. Спектакля — стилистически гротескного, гомерически смешного и очень горького в неожиданном, резком сочувствии к этой нелепой, хрупкой, с каждой минутой истекающей жизни.

Главными героями «Обломова» в спектакле оказываются сам Илья Ильич (Гундарс Аболиньш) и его старый слуга Захар (Вилис Даудзиньш). Художник Кристине Юрьяне сделала для них старинный гротескный театральный грим и выстроила на сцене очень подробную декорацию комнаты в старинной квартире — некогда большой и красивой, а теперь обшарпанной, c отклеивающимися обоями, c выцветшими следами старых фотографий. Сушащимися на печке старыми носками, лежанкой Захара и диваном Обломова. Быт, манеры, привычки и стиль общения барина и слуги в спектакле Херманиса показаны так, что заставляют вспомнить и о Гоголе, и о традиции русского абсурдизма в целом. При этом Херманис, конечно же, далек от социальной критики, он и не собирается всерьез рассматривать антитезу русской бездеятельности Обломова и немецкой деловитости Штольца. Гораздо важнее в его спектакле то, что, когда Штольц приносит в дом Ильи Ильича модный аппарат вроде фотографического и пытается сделать портрет Захара, старый слуга на снимке не получается. В финале первой части спектакля, когда Штольцу удается вытащить Обломова из дома, вечно сгорбленный Захар остается сидеть один у окна и становится абсолютно похожим на чеховского Фирса.

Или вот Обломов, слившийся с грудой подушек и одеял на своем старом диванчике, видит сон-воспоминание. Пасмурную комнату вдруг заливает какой-то нежный предзакатный свет, в комнату входит Илья в длинной белой рубашке, звучат воспоминания о жизни маленького барина в усадебном доме, о маменьке и папеньке. И как-то вдруг ясно становится, что Илья Ильич имеет особое эмоциональное право держаться за эти свои бесконечные сны о прошлой, счастливой жизни.

А вот попытки дать Илье Ильичу импульс новой жизни в спектакле, напротив, рассматриваются на фоне декораций-экранов, которые тоже привез Штольц и которые устанавливаются прямо в уголке обломовской комнаты, а потом сворачиваются и убираются Захаром за шкаф. На фоне этих декораций, к примеру, протекает роман с Ольгой (Байба Брока).

В спектакле все, что делает для своего друга Штольц, оказывается правильно до трюизма, но непреодолимо искусственно для той жизни, которой веками привыкли жить потомственный барин и преданный слуга. Обломов ложится на диван, чтобы уже никогда не вставать с него, cо стены с мерном стуком падают еще несколько фотографий — это уже и воспоминания гибнут.

Cцена, в которой Захар привычно долго, кукарекая петухом, вздыхая и охая, будит своего уже мертвого барина, cтановится по-настоящему трагической. Но трагедия и гротеск жизни Обломова и Захара в том, что они еще доживали свой век, когда эпоха их уже умерла. В спектакле Алвиса Херманиса это именно так — режиссера, в отличие от романа Гончарова, куда как больше интересует драма человека в уходящем времени, а не блистательное бытописание смены эпох.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...