Одно дело—когда ты везешь 20 или даже 200 отечественных литераторов во Франкфурт или Пекин, и совсем другое—предложить им маршрут старинной телепрограммы «По Сибири и Дальнему Востоку». Это похоже на советский агитпоезд, на поездку по стройкам социализма в духе 30-х, на горьковскую писательскую орду, едущую писать о Беломорканале; представить же себе 40 писателей, способных бесплатно отправиться по такому маршруту сегодня, можно лишь во сне. Идеологическое предубеждение оказалось столь сильно, что воспаленному мозгу отдельных литераторов нарисовалась классическая поездка совбардов по нищей и угнетенной империи: писатели всю дорогу пьют, стараясь, чтобы раскулаченные не подглядывали в окна, а потом, борясь с нервным срывом, кропают сборник, воспевающий рабский труд. Список участников поездки, никогда вроде не замеченных в избыточной лояльности,—от Игоря Иртеньева до Захара Прилепина, от Евгения до Валерия Поповых—никого не остановил: мало ли, не таких перекупали…
Если честно, для меня самого абсолютно загадочна эта писательская готовность отбыть в трудную, даже и физически напряженную поездку без всякого материального стимула. Понятно, что Иртеньев, скажем, служил неподалеку от Биробиджана на границе, а Юзефович офицерствовал в Улан-Удэ. Но, скажем, Полину Дашкову или Анну Берсеневу армейские воспоминания не томят, а Павел Басинский вообще впервые попал за Уральский хребет. Дело, видимо, в том, что на дне писательского сознания живучей оказалась крамольная мысль о связи между масштабом страны и дарования. Великим пространствам—великую литературу, и наоборот. Мысль о том, чтобы оказаться причастным к масштабному проекту и огромной территории, греет писателя и придает каждому его слову особо звучное эхо. А что поездка эта сулила разнообразную экзотику вроде нерпинария на Байкале или посещения еврейской общины «Фройд» в упомянутом Биробиджане—так писателя этим приманить в наше время трудно: он на Тайване бывал, что ему Таймыр.
Тоска по чувству единого литературного пространства, от Игарки до пламенной Тавриды, оказалась живуча. И девиз поездки—«Писатели узнают Россию, Россия узнает своих писателей»—нашел отзыв в сердцах литераторов, в том числе и таких избалованных славой, как Сергей Лукьяненко. Даже такие по определению провальные мероприятия, как 20-минутные автограф-сессии на станциях Иланская или Ерофей Павлович, перерастали в грандиозные братания под массовую раздачу книг: они вручались не только населению, но и писателям. В Иланской обнаружилось крупное действующее литобъединение, завалившее гостей своей печатной продукцией.
Я ехал в третьей команде—от Красноярска до Читы. Должен признаться, что это было здорово интересно, хотя и почти по-армейски трудно: ночь едешь в вагоне, за который, конечно, спасибо РЖД, но никакой особой удобностью и сверхъестественным сервисом он не отличался. Днем—выступления в попутных городах плюс экскурсии по достопримечательностям, весьма достопримечательным, но не всегда комфортным. Каково досталось организаторам поездки—прежде всего редактору «Октября» Ирине Барметовой, сотрудницам Книжного союза Нелли Петковой и Нине Литвинец, а также массе невидимых героев, раздававших книги и следивших за транспортом,—я думать боюсь. Но дело не в этом, а в результате. Он довольно парадоксален: не знаю, увидела ли и услышала ли Россия новую литературу, по которой давно тоскует, но что сочинители увидели новую Россию—несомненно. Может быть, ради этого полузабытого, давно утраченного чувства живой страны все и затевалось: чтобы писать, хорошо по крайней мере знать, о чем и для кого пишешь. Образ страны ныне совершенно утрачен: не программа же «Время» его нам обеспечит. Заклинания о том, как отлично стало на местах, имеют к реальности еще меньшее отношение, чем в 30-е и 70-е. А особенно гнусной выглядит традиционная пугалка: масса, мол, ненавидит жирующую интеллигенцию, всех этих выпивающих и закусывающих халявщиков, а потому писатель обязан благословлять нынешнюю власть, защищающую его от праведного гнева народного. Нехитрая эта разводка—любите нас, а то народ покажет вам Стеньку Разина,—на многих действует, несмотря на всю свою архаичность.
Так вот: увиденное начисто опровергает эти умозрения. Зато подтверждает нехитрую мысль о том, что чем дальше на Восток, тем ближе к Западу: Земля-то круглая. В сегодняшней России произошел качественный скачок, до конца нами не осмысленный: по 90-м мы привыкли к традиционной оппозиции—продвинутая столица, косная провинция. Сегодня это соотношение резко изменилось. Сегодняшние столицы, охваченные гламурно-патриотической идеологией, начисто отказались от либерализма, восторгаются государственной вертикалью и почти без сопротивления сдают все завоевания времен относительной свободы—в обмен на столь же относительное благополучие с вечным привкусом кризиса. Свободу, которой столько бесчинств оправдывали и уравновешивали 10 лет назад, легко отдали в обмен на так называемую стабильность. Но столицам по крайней мере было на что ее менять. А в провинции эта стабильность выглядит совсем иначе—там она декларируется. Цена восторженных телерепортажей с мест там отлично известна. Помню, году в 86-м мы с одной остроумной девушкой пошли в кино. Перед фильмом был журнал—как водится, о гламурной позднесоветской жизни в социалистической Сибири. Сзади дико хохотали две старшеклассницы. «Что они ржут?»—поинтересовался я. «Наверное,—предположила возлюбленная,—они оттуда».
Так вот, «они оттуда». И самый частый вопрос на встречах с нами был: «Как вы терпите такое телевидение?» Как будто от нас что-то зависит. «Почему вы там все молчите?»—«А вы здесь почему?»—«Но что мы можем ЗДЕСЬ?!»—«А что мы можем ТАМ?!» Этот диалог повторялся на протяжении всего маршрута, знаю это не только по собственным впечатлениям, но и с чужих слов. Главное же—с образом болотистой, косной, консервативной провинции, враждебной к Западу, дружелюбной к коммунизму, с образом консервативного красного пояса, ненавидящего Москву за сытость и продвинутость, пора решительно прощаться. Неприязнь к Москве, может, где-то и есть, и она вполне заслуженна. Но не потому, что Москва хорошо живет, а потому, что за чечевичную похлебку этой временно-хорошей жизни она, на взгляд некоторых, продала все, ради чего стоит жить вообще.
Ностальгия по 90-м в провинции на удивление сильна, при том что зарплату бюджетникам тогда не платили, а предприятия стояли. Проблема в том, что зарплату и сегодня платят не очень, а уровень цен в Сибири вполне московский (и на еду, и на книги, и на одежду). Редкий врач получает больше 15, редкий учитель—больше 12 тысяч, а строители, военные и дорожники—та их часть, которая принадлежит к коренному населению, а не гастарбайтерам,—зарабатывает вдвое-втрое меньше среднего москвича на аналогичной работе. Но тогда у всех проблем была мощная компенсация—чувство перспективы. Ощущение вектора. Сознание, что от тебя нечто зависит.
В Сибири соседство Китая и Японии ощущается нагляднее, и создать здесь образ врага значительно труднее—там в некотором смысле давно интернационал, а многонациональность такая, что ксенофобию не больно-то разожжешь. В сегодняшней Москве или Питере национализма на порядок больше—в Бурятии или Хакасии, в Приморье или Тюмени не привлечешь сердца лозунгом «Россия для русских». Сибирь—вообще особый край, ей не так просто задурить голову.
В традиционном месте ссылок и отношение к оппозиции совсем не тождественно московскому. 85 декабристов, сосланных в Читу, и 11 последовавших за ними жен превратили грязную деревню в странную русскую утопию. На редкость рациональную планировку Читы осуществлял декабрист Завалишин, народным просвещением занимались братья Бестужевы, лечением местного населения—Волконская и Трубецкая. Здесь осуществился мало кем замеченный парадокс: именно в Сибири декабристам выпало проверить на прочность свою крестьянскую программу—просветительскую и руссоистскую. И потому молоденькая экскурсоводша в читинском Музее декабристов на мой традиционный скепсис насчет того, что ожидало бы Россию в случае победы декабристов, ответила с неожиданной горячностью: «Откуда вы это знаете?! А мы тут живем в мире, который они построили. Без них не было бы никакой Читы, и параметры будущей Иркутской плотины просчитали тоже они... А если все только терпеть и приспосабливаться, так и будет всю жизнь болото»,—но тут она осеклась. Такого монолога не выдумаешь—меньше всего я был готов услышать его в Чите. На мой взгляд, именно здесь, особенно в Сибири, где традиционно уважают ссыльных и не любят конформистов, есть сегодня все признаки гражданского общества. Эта часть страны давно уже выживает за счет собственных сил, инициатив и талантов. А о том, как организуют публику для московских визитов, как имитируют всенародное одобрение и отсекают народ от власти, дабы не сказал чего,—мне тут тоже рассказали много интересного. Ради одного этого стоило съездить—ни один сатирик не выдумает таких приколов.
Надо постепенно избавляться от ложных представлений. У писателей, впрочем, их и так почти не было. Скорее они получили подтверждения собственных догадок. А вот те, от кого зависит принятие решений, скорее всего давно не ездили по Сибири обычным поездом, с остановками в крупных городах. Мне кажется, им стоило бы предпринять такую поездку.
Иллюстрация KOMISSAR