Гала балет
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
На исторической сцене Большого театра прошел второй концерт мини-фестиваля Benois de la Danse, в котором участвовали лауреаты и номинанты балетного приза — этого года и прошлых лет. ТАТЬЯНУ КУЗНЕЦОВУ порадовало их разнообразие.
Большой, в трех отделениях, концерт не был обременен какой-либо концепцией: все танцевали, что хотели, классика XIX века панибратски соседствовала с авангардом, имена живых классиков — с именами малоизвестных (нам) авторов. Но это оказалось не недостатком, а преимуществом: в отличие от первого, конкурсного, вечера (см. "Ъ" от 23 мая) гала лауреатов был разнообразным и щедрым на сюрпризы. Причем, к чести организаторов, программу они сформировали так, что качество номеров повышалось по ходу вечера, синхронно рос и энтузиазм публики, оказавшейся менее обычного простодушной.
Хотя, конечно, россиян по-прежнему восхищают тупые, но сильнодействующие эффекты типа трюковых подвигов и фуэте любого достоинства. Так, самый бездарный номер программы — дуэт "В последний раз плачу" (хореограф Энн-Мэри Дианджело) — с откровенно спортивными фляками, сальто, колесами и прямыми шпагатами вниз головой в стойке на руках — вызвал более горячий прием, чем изощренно-образная хореография Уэйна Макгрегора. Адажио из его балета "Borderlands", превосходно исполненное Марией Кочетковой и Тарасом Домитро, только на взгляд профана кажется акробатичным из-за запредельно затейливых лучей и загогулин, в которые развертывается и сворачивается тело героини, будто лишенной всех внутренних опор — и позвоночника, и жизненных ориентиров. Всемогуществом, актерским и телесным, ошеломил и чернокожий танцовщик Жермен Спайви. В "Темных материях" хореографа Кристал Пайт его сказочное тело, мгновенно меняющее пластилиновую податливость на стальную пружинистость, его непостижимая техника и контактность площадного мима с успехом заменили отсутствующую музыку (номер поставлен на стихи Вольтера). Однако в концерте нашлись и примеры обескураживающей телесной топорности: так, солист Парижской оперы Пьер-Артюр Раво своими вымученными невнятными па скомпрометировал и отчетливый выговор этуали Людмилы Пальеро, и само па-де-де Обера "К юбилею" — новое, слегка жеманное сочинение Пьера Лакотта.
Второй акт заняло "Прерванное падение" — 25-минутный балет, который любимый хореограф Сильви Гиллем Рассел Малифант поставил для нее и двух партнеров-носильщиков. Кроме звездной балерины, "Падение" никто не исполнял, пока права на постановку не получил Баварский балет — солистка Екатерина Петина, выпускница Вагановской академии, копирует Гиллем подчас с пугающей достоверностью. Однако харизматичность не воспроизводима, а потому этот опус, не лишенный скульптурной красоты, однако переполненный верхними поддержками, перебросами балерины с рук на руки, перекатами-переворотами, выглядел скорее развернутым этюдом по художественной гимнастике, чем самоценной хореографией.
Третье отделение содержало сплошь шедевры. Причем общеожидаемый — фрагмент из балета Аштона "Маргарита и Арман" в исполнении звездной Тамары Рохо и кумира москвичей Сергея Полунина (которого почему-то завили барашком, отчего его Арман стал похож на куафера) — оказался не самым шедевральным. Премьер и прима упивались счастьем, жестоко страдали и танцевали с равной безупречностью, составляя чрезвычайно гармоничную пару, однако хореография этой старинной мелодрамы сегодня кажется сладкой до приторности. Тем более что до нее был показан аналогичный по жанру ноймайеровский "Ноктюрн": солисты Гамбургского балета Сильвия Аццони и Александр Рябко станцевали любовную драму немолодой пары так тонко, с таким чувством меры и верой в предлагаемые обстоятельства, что прослезился бы и сам Станиславский.
Отличным контрастом к психологическому балету оказалась авангардная миниатюра "Shutters Shutt", поставленная Полом Лайтфутом и Соль Леон на стихотворение Гертруды Стайн "Если я ему скажу. Завершенный портрет Пикассо" и исполненная солистами NDT Парванэ Шарафали и Фернандо Магаданом. Балетмейстеры нашли идеальный пластический эквивалент и модернистской поэзии Стайн, и кубизму ее протеже: хореографический рисунок, как и стихотворение, расчленен на повторяющиеся, будто заезженная пластинка, комбинации жестов, которые прокручиваются в разных ракурсах, темпах и эмоциональных состояниях. Свой "хореографический кубизм" авторы и исполнители щедро сдобрили иронией и гипертрофированной мимикой: озадачившая было зал жестикуляция артистов-марионеток к концу танца-стихотворения заставила чинную публику Большого разразиться стыдливым хохотком и пылкими аплодисментами.
Но главный, причем нежданный сюрприз преподнес давний знакомый — дуэт из старинной "Сильфиды" Августа Бурнонвиля в исполнении датчан: Гудрун Бойесен и свежего лауреата Албана Лендорфа, который оказался самым радикальным из всех виденных Джеймсов. Пока Сильфида кокетливо порхала туда-сюда, заботясь о дотянутых стопах гораздо меньше, чем о завлеченном ею мужчине, этот крепко сбитый, основательный крестьянин выражал явное неудовольствие ее неуловимостью. Когда же дело дошло до его вариаций, неудовольствие трансформировалось в яростный азарт погони: Албан Лендорф смерчем рассекал сцену от кулисы до кулисы. Казалось, в его двойных турах был слышен свист воздуха, мощнейшие заноски он лупил, будто колол дрова, а крупнокалиберными двойными рондами мог бы свалить и быка. Однако ни малейшей грубости, ни грана напряженности не было в этом неистовом танце — образ неукротимого шотландца создавался исключительно академическими па. Зал зашелся в почти стадионной овации. Так за несколько минут Албан Лендорф решил проблему, над которой теоретики и практики часами бьются на своих многодневных симпозиумах: как сделать классику актуальной. Да просто танцевать ее так, будто никто до тебя это не танцевал.