Воплощение и обмен

Единственное, что останется от нашей сегодняшней ненависти к понаехавшим,— это любовь к их национальной кухне

Григорий Ревзин

Фридрих Энгельс сложно относился к ирландцам. Он был женат на двух сестрах-ирландках, сначала на одной, потом на другой или даже на обеих сразу, то есть, в общем-то, любил этот народ. Но с другой стороны, сильно недолюбливал. Он вот что пишет об ирландцах: "Эти ирландские рабочие ютятся где угодно. Худшие кварталы во всех больших городах населены ирландцами; везде, где только какой-нибудь район особенно выделяется своей грязью и разрушением, там можно заранее быть уверенным, что встретишь преимущественно кельтские лица. Грязь и пьянство они привезли с собой. Милезиец выбрасывает всевозможные отбросы и нечистоты у самых своих дверей, как он это делал у себя дома, заводит помойные ямы и мусорные кучи, загрязняя весь квартал и отравляя воздух. Как и в своей деревне, он пристраивает свиной хлев к самому дому, а если это ему не удается, он просто оставляет поросенка у себя в комнате. Он и ест, и спит с поросенком, дети играют с ним, ездят на нем верхом и валяются с ним в грязи. А какая грязь, какое отсутствие всякого уюта царит в самих лачугах — трудно себе и представить. Спиртные напитки — вот единственное, что скрашивает жизнь ирландца, да еще его беззаботный, веселый характер, и потому он напивается до бесчувствия, и, как только получает какие-нибудь деньги, пропивает их. Да и может ли быть иначе?" ("Положение рабочего класса в Англии", 1845 год).

Проблема, которую изучал Энгельс,— начало индустриализации в Англии. Тут надо сказать, что, когда город начинает делать то, чего он раньше не делал, это не проходит безболезненно, потому что те, кто раньше в нем жил, делать нового не умеют и не хотят. Например, если Манчестер был городом ремесленников, то для того чтобы запустить в нем заводы, надо было привезти тех, кто будет на этих заводах работать,— это и были ирландцы.

Так бывает, что слова остаются, и даже как бы цепочками, но отрываются от того, к кому они были обращены. Энгельс по ходу книги упрекает ирландцев в том, что один приедет работать, а за ним вся семья, что они разводят преступность, проституцию, что они отбирают рабочие места у англичан, снижают уровень оплаты труда в целом,— там прямо букет неприятностей. А если убрать ирландцев и вместо них поставить таджиков, то кажется, будто это все написано сегодня в Москве. Правда, в основном то, что касается ужасной бедности, грязи и скученности. Если же брать рассказ об ирландцах как рассадниках преступности — убийства, грабежи и сексуальные насилия,— то скорее это у нас относится к кавказцам. Только поросенка, которого растят в комнате, надо заменить на барана, которого режут на балконе. Ну и алкоголь — на наркотики. Многие свойства ирландцев москвичи находят у грузин, армян, украинцев, есть у них вечная тема про жидов, имеются отдельные нелюбители китайцев и вьетнамцев — вообще, у нас в блогах расцвет толерантности, степень ненависти так отвратительна, что почти изумительна. "К потокам луж, грязи, мусора,— в соответствии с законом, убираю всю нецензурную лексику,— прибавились азиаты и кавказцы, асфальт армяне кладут, улицы убирают таджики, строят узбеки, рулят процессом жиды и манси, а русь спивается!!!" — патетически обобщает автор ЖЖ под ником moya-moskva. Может, Фридрих?

По забавному стечению обстоятельств мы не очень понимаем, чем, собственно, занимается сегодня город Москва. Как бы индустриальная эпоха у нас закончилась, заводов мало, а труд по управлению, юридическому и финансовому сопровождению, проектированию во всех сферах, предпринимательству мы работой не считаем и, возможно, поэтому выполняем ее не самым лучшим образом. У нас в этом смысле архаическое представление о труде, почти как у Льва Толстого, который искренне доказывал, что крестьянин растит хлеб, а все остальные тунеядцы. У нас в символическом смысле подлинно трудится рабочий Уралвагонзавода, и трудится почти задаром, а человек, придумавший и управляющий бизнесом на несколько тысяч занятых, он же не трудится, он мироед. Но хотя мы и не признаем за этим пользы (за исключением денежной), Москва переводит ресурсы России в мировую экономику и ресурсы мировой экономики в Россию — это функции глобального города, ровно то же делает Лондон, Сингапур или Шанхай. Это новая экономическая модель, в смысле это то, чем город раньше не занимался. Ну и соответственно на десятимиллионный город нужны сотни тысяч рабочих, которые строят офисы, инфраструктуру, жилье, склады, которые все это убирают, вывозят мусор, поддерживают все это хозяйство, и нет ни одного глобального города, который решил бы эти проблемы без мигрантов. Просто потому, что раньше население городов этим не занималось, не умеет и не хочет этого делать — ровно так же, как с английскими заводами 150 лет назад.

Но вот об ирландцах — интересно, они куда делись? То есть ирландцев много, но не таких. Там теперь даже ирландских террористов — последний штрих, который роднил ирландцев с кавказцами — и тех нет. Никаких следов этого грязного отвратительного племени, которое так раздражало Энгельса, напротив того, это благопристойный европейский народ. Остались ирландские пабы, которые отличаются от английских. Не то чтобы очень заметно для нас, но, видимо, заметно для англичан, это как бы другая традиция. Там шумно, там поют, там разные сорта пива, а не один главный, там есть официанты. Ирландцы — они в Англии считаются южанами, и атмосфера у них как бы душевнее и домашнее. Ну как у нас в кавказских ресторанах.

Удивительным образом та искренняя ксенофобия, которая захватывает Москву, успешно сочетается с открытием массы этнических ресторанов, причем и тех народов, которых искренне ненавидят. Грузин, армян и азербайджанцев в Москве начали не любить еще в моем детстве: утверждалось, что от них нет проходу, потому что они захватили все рынки и они сплошь спекулянты, и тогда самыми лучшими ресторанами считались как раз грузинские, армянские и азербайджанские. Последнее время ненависть как-то переадресовалась Средней Азии, а рестораны среднеазиатской кухни переживают настоящий взлет. По воскресеньям в больших торговых комплексах на окраинах, где есть "Чайхона" с огромными залами на 200-300 человек, люди не могут попасть в эти заведения без предварительного заказа.

Впрочем, и кавказские рестораны хуже не стали, и популярность их не упала. Помните попытку развести ненависть к грузинам во время грузинской войны со стороны власти и временное закрытие грузинских ресторанов? Они дня три простояли закрытыми, а потом снова открылись, и никому в голову не пришло устраивать там какие-то беспорядки. Ну потому что это же ценность Москвы, что они у нас есть, кому придет в голову от них отказываться.

Интересно, ходят в эти рестораны те же фашисты, которые выплескивают потом в блоги мерзость своей души или это какие-то другие посетители? Мне кажется, те же самые, и у них просто включаются две разные программы.

Есть культура воплощения и культура обмена. Культура воплощения — это когда мы все вместе воплощаем какой-то идеал. Можно строить лучший город Земли, столицу православия, рай на Земле, но можно и ничего не строить, а просто жить и воплощать собой этот идеал — это особенно актуально, когда жизнь вокруг меняется, а идеал остается неизменным в несколько подвешенном состоянии. Здесь мешают чужие, они не так едят, спят, сидят, одеваются, ходят и т.д., они своим существованием показывают условность идеала, то, что он никому не нужен и никакой истиной не является. Культура обмена прямо противоположного свойства, потому что меняться с другим человеком, если он совершенно такой же, как и ты, тебе нечем. Он, наоборот, интересен тем, насколько он другой, именно это и есть его ценность. Что, спрашивается, продает среднеазиатский ресторан, когда вас сажают на низкий диван, все вокруг в коврах, а вы едите плов и запиваете его чаем из пиал? Ну, собственно говоря, возможность побыть узбеком, таджиком или киргизом. Там требуется такая степень аффектированности национальной инаковости, что возникает концентрированный образ, едва ли встречающийся в натуре, и, может быть, поэтому представители аффектированно русского национального самосознания — казаки, скажем — выглядят как официанты из недорогого краснодарского заведения.

Если культура воплощения, в принципе, диктует нулевую толерантность, то культура обмена — толерантность стопроцентную. Забавно то, что у нас две эти программы существуют одновременно, как в голове у шизофреника. Тут есть такое обстоятельство, что культура воплощения требует управления, нужен кто-то, кто ведет к идеалу или хотя бы его охраняет. И здесь как нельзя кстати оказывается государство, поэтому оно всячески ее культивирует. А культура обмена, наоборот, требует его невмешательства.

Забавно, что несколько расистские высказывания Энгельса были продиктованы не чем иным, как его гуманизмом, искренней заботой о положении рабочего класса и стремлением переделать государственный механизм таким образом, чтобы он перераспределял блага в пользу тех, кто их производит. Вообще-то если последовательно формулировать идеалы его книги о положении рабочего класса в Англии, то там перемешаются "власть рабочим" и "окончательное решение ирландского вопроса", то есть не только социализм, а еще немного национал-социализм. Традиционно считается, что ксенофобия — свойство большого города, поскольку здесь сталкиваются различные культуры, вызывая взаимную ненависть. Этот тезис входит в прямое противоречие с идеей лос-анджелесской школы урбанистики, полагающей главным достоинством большого города ровно то же самое — наличие разных культур и возможность обмена между ними. Я думаю, может, ксенофобия возникает не из столкновения различных культур, а из стремления государства заменить обмен перераспределением в пользу какого-то общественного идеала. Государство в этой ситуации получает каких-то "своих", которых оно любит и лелеет, а они взамен его поддерживают. Издержками процесса оказывается появление "чужих", которые мешают воплотить идеал. Все провалы политики мультикультурализма в Европе, возможно, прямо спровоцированы тем социалистическим перераспределением, которые практиковали европейские левые — они останавливали обмен и пытались достичь справедливости путем государственного регулирования. Тут неважно, заботишься ли ты о французах, сохраняя за ними их рабочие места, или об алжирцах, распределяя им пособия, ты в любом случае останавливаешь обмен, и в результате восстают или те, или другие. Вместо того чтобы обмениваться друг с другом, они начинают конкурировать друг с другом за жизненную территорию. И именно поэтому в Америке, где левые идеи обострились только в последнее время, никакой мультикультурализм пока не проваливался, а работал плавильный котел. Скоро, наверное, провалится.

И с этой точки зрения тот накал межнациональной ненависти, который возникает у нас, есть, вероятно, прямая производная от построения вертикали. Так что улучшений в ближайшее время не предвидится, но дальняя перспектива более или менее ясна. Единственное, что останется от нашей сегодняшней ненависти к понаехавшим,— это любовь к их национальной кухне.