"Гоголь-центр" стал символом начавшегося перехода власти в культуре от "стариков" к поколению 40-летних. Однако театр так долго ждал перемен, что большинство одногодков Кирилла Серебренникова "перегорели". Скамейка запасных в театре практически пуста
Когда Театр им. Гоголя, интерьеры которого напоминали районную поликлинику середины прошлого века, очистили от слоев советской штукатурки, обнаружилось, что своды бывшего депо и Клуба железнодорожников (он помещался тут сразу после революции) очень красивы. Старания главного художника "Гоголь-центра" Веры Мартыновой преобразили один из самых безнадежных столичных театров в стильное и осмысленное пространство. Хочется думать, что вот так же, преодолев слой вражды и неприятия, Серебренникову удастся докопаться до талантов доставшейся ему труппы. "Гоголь-центр" открылся спектаклем "00:00" — название символизирует новый отсчет времени (гоголеведы вспомнят, что четыре "О" — ранний псевдоним Гоголя), а четырехчастная структура вечера — четыре компании, которые теперь обоснуются в театре. Кроме бывшей труппы "Гоголевки" это выращенная Серебренниковым "Седьмая студия", Владимир Панков и его Soundrama и "Диалог-данс" — костромская труппа современного танца во главе с Иваном Естегнеевым и Евгением Кулагиным. Если не обращать внимания на письма депутатов-коммунистов, обвиняющих Серебренникова в педофилии (на том основании, что героями спектаклей "Пластилин" и "Голая пионерка" были подростки) и пламенного выступления в Госдуме Светланы Враговой, опасающейся за сохранность великого русского репертуарного театра вообще и руководимого ею театра "Модернъ" в частности, то жизнь в отдельно взятом "Гоголь-центре" скорее всего наладится.
Но если взглянуть окрест, то опасность затеянных Сергеем Капковым театральных реформ вовсе не в том, что на каждого нового более или менее радикального худрука найдутся свои Зюганов и Врагова, а в отсутствии резерва этих новых худруков.
"В первый раз в жизни я очень точно сформулировал управлению культуры свои 13 пунктов — что мне необходимо для того, чтобы был создан театр. Я понимал, что меня старый театр перемелет, обратит меня в фарш — ничего не останется. Я погрязну в дрязгах старой труппы. И я понимал, что все надо делать сначала, начинать с нуля. И поэтому я дал им эти пункты, и они долго размышляли, утвердить меня или не утвердить. Я привел с собой студентов с этого курса... даже двух доносчиков, которые писали про меня, что я разрушаю систему Станиславского. И не потому, что я такой благородный. Мне просто не хотелось снова вводить артистов и терять время... Я снял весь репертуар, оставил только одну пьесу Пристли, потому что она более или менее делала сборы..."
Думаете, это написал Серебренников? Ошибаетесь. Это Юрий Любимов. В 1963-м, когда толпа штурмовала стены Щукинского училища, чтобы посмотреть его "Доброго человека из Сезуана", ему было 46 лет. Он преподавал в "Щуке" и работал артистом в Театре им. Вахтангова — предложение возглавить захудалый Московский театр драмы и комедии (будущую "Таганку") было для него первым и, скорее всего, последним шансом создать театр. А он еще колебался, еще писал свои 13 пунктов... И в итоге победил: сделал театр фактически с нуля — театр с мировой славой. Но слухи о жестокости Любимова появились именно с тех пор.
Приход радикального лидера всегда чреват скандалом. Более мягкая, "бархатная", революция, вроде той, что проводит Миндаугас Карбаускис в "Маяковке" или Олег Меньшиков в "Ермоловском": ни с кем не ссорясь и лишь постепенно меняя обветшалый репертуар на новый, чревата сильно отложенным результатом. А еще тем, что агрессивно-архаичное пространство "отформатирует" нового худрука и подчинит своим законам прежде, чем тот успеет воплотить свои реформы. Увы, признаки этого есть и в "Маяковке", и в "Ермоловском".
Ну, хорошо. Но ведь есть еще Евгений Писарев, на днях объявивший в Театре им. Пушкина рестайлинг (то есть новый внешний вид — от афиш и программок до светодиодных окон) и зазвавший к себе на постановку Юрия Бутусова. Справедливости ради напомним, что свои реформы Писарев начал не с нуля — с 2001-го по 2010-й их проводил Роман Козак, которому театр достался в виде руины. Добавим к компании реформаторов Ивана Вырыпаева, он с апреля возглавит "Практику", которую ему передал Бояков (это молодой и успешный театр, но посчитаем и его). Плюс сам Эдуард Бояков, проекты которого редко проваливаются (хотя его "Политеатр" в Политехническом пока вызывает сомнения). Плюс Виктор Рыжаков, постановщик всех хитов Вырыпаева, возглавляющий теперь ЦИМ и возникшую при нем Школу театрального лидера (ШТЛ). Вероятно, сюда можно было бы прибавить Марата Гацалова, прирожденного организатора, создавшего пару лет назад в рамках ЦДР "Мастерскую на Беговой", за несколько сезонов реанимировавшего драматический театр Прокопьевска (итог — "Золотая маска" за спектакль "Экспонаты"), жаль, в Таллине это оценили раньше, чем в Москве: сегодня Марат возглавляет Русский театр Эстонии. Вот, собственно, и все.
Понаблюдав происходящее вокруг "Гоголь-центра", Константин Богомолов, не менее радикальный, хотя еще более молодой Дмитрий Волкострелов и оперно-радикальный Василий Бархатов вряд ли согласятся в ближайшее время класть себя на алтарь художественного руководства: оба находятся в бурной стадии творческого роста, зачем им эти галеры?
Утешает, конечно, что пока я пишу, ШТЛ потихоньку кует новые кадры, но процесс это долгий. А меж тем средний возраст московских худруков — сильно за 60. И даже в районе Тверской сегодня стоят театры, художественный уровень которых весьма ниже санитарно-допустимой нормы. Если руководствоваться фактами, то последняя массовая смена руководства в московском театре была в конце хрущевской оттепели (в театре она затянулась почти до конца 1960-х). В 1973-м в "Ленком" назначили 40-летнего тогда Марка Захарова. В 1984-м случилось печально-знаменитое назначение Анатолия Эфроса на "Таганку". С конца 1980-х, на волне свободы, многим студиям дали статус профессиональных театров (тогда среди прочих возник театр "Модернъ"). В 1990-е и в начале нулевых Юрий Лужков азартно поддерживал закладку и строительство новых театров. О смене руководства в старых никто не думал — чин худрука негласно стал пожизненным. Молодых отправляли в какую-нибудь резервацию: в 1980-е это были "Творческие мастерские" СТД, клубы и ДК, в 1990-е — Дебют-центр, Центр драматургии и режиссуры.
Владимир Мирзоев, Клим (псевдоним Владимира Клименко), Александр Пономарев, Алексей Левинский — лучшие мастера того поколения, которое в конце 1980-х — начале 1990-х могло бы возглавить театры. Могло, но не возглавило. Может, у них и не вышло бы, но опыт не пропал бы (вот так Роман Козак в 1991-1992-м неудачно руководил Театром им. Станиславского, без этого не было бы реформ в "Пушкинском"). Вместо этого целую плеяду режиссеров "рассорИли" по городам, малым сценам, подвалам и т.д.
Эта подпольная психология, ощущение, что возглавить "взрослый" театр все равно не дадут, генетически передались следующим поколениям. Вот почему сегодняшние молодые, многим из которых уже около 40, не могут и не хотят работать на больших сценах. "Поднять" целый театр, то есть огромный коллектив, развращенный долгим отсутствием работы и какой бы то ни было художественной программы,— проект не для слабонервных. И потом, театр театру рознь. Одно дело — положить себя, скажем, на алтарь Театра им. Вахтангова, который в самые худшие времена все же оставался легендой, другое — на сгнившую изнутри развалину, их на театральной карте Москвы столько, что лучше не уточнять.
А тут еще пугают критериями эффективности, которые (саму идею которых) выдвинула и лоббирует Высшая школа экономики. И теперь никто не может ее задвинуть. Самих-то критериев нет и не будет, пока государство не сможет сформулировать, чего, собственно, ему надо от культуры вообще и от каждого театра в частности. А театр (каждый театр) не заявит в ответ, какую культурную миссию он готов на себя взять. А пока никто ничего не может сформулировать, разговоры о контрактной системе вот-вот станут былью, между тем реальных профсоюзов, охраняющих интересы артистов, как не было, так и нет. Зато есть реальная опасность потерять очередное поколение — не только творцов, но и зрителей. И тогда — кому все это будет нужно?