Открывающийся сегодня Гайдаровский форум начнет обсуждение экономической повестки дня правительства на 2013 год. В интервью “Ъ” первый вице-премьер ИГОРЬ ШУВАЛОВ рассказывает о том, как изменилась приватизационная технология, о том, как будет меняться в 2013 году руководство Банка России, о будущем «бюджетного правила», о перспективах налога с продаж и в целом — о том, чем будет в ближайшие месяцы занят финансово-экономический блок в правительстве.
— В 2012 году правительство работало, по крайней мере на внешний взгляд, относительно спокойно и без больших авралов. Работы в прошлом году стало меньше?
— Стабильность не означает снижения темпов работы. Ее стало больше, значительно. Для правительства на первый план вышли проблемы качества его функционирования, что вполне естественно, когда нет открытого кризиса и обеспечена базовая макроэкономическая стабильность. Иными словами, работы, которой раньше было больше, становится действительно меньше, а другие проекты начинают требовать гораздо более серьезного, системного подхода.
Нет авралов, нет бюджетного кризиса, не надо продавать активы для покрытия бюджетных разрывов — и у нас выходит на повестку, например, проект по жилью, и нам приходится серьезно к нему готовиться. У нас закончился проект по саммиту АТЭС — и начинается много больший стратегический проект по развитию экспортного потенциала в направлении Азиатско-Тихоокеанского региона. Раньше строили университет с мостами — теперь следующая задача, более сложная. Например, формирование современной модели финансового регулирования. Раньше был вопрос «Как выиграть право на проведение чемпионата мира по футболу?» Теперь есть проект, как провести его достойно к 2018 году.
Ты решаешь задачу до определенного уровня, а она тебе открывает новый коридор, который значительно масштабней. Это и есть построение точек роста и далее — новых институтов.
— Политически год был при этом довольно напряженным, тогда как с точки зрения экономики ситуация была противоположной. В этом нет противоречия?
— Для меня, как члена правительства, состояние, которым мы закончили 2012 год, является дополнительным подтверждением того, что страна научилась справляться со сложностями определенного уровня. И даже такие сложные политические процессы, как выборы в Государственную думу и выборы президента, позволили нам совершенно спокойно закончить год, а в экономическом смысле хорошо. И даже с умеренной, контролируемой инфляцией. Притом что многие наши соседи имеют близкие к нулю темпы роста, у нас экономика растет. Нам хотелось бы больше. Но и в 2011 году мы достигли достаточно высоких темпов роста. Окончательные данные по этому году мы получим в конце января, предварительные — рост в 2012 году около 3,5% ВВП. Очень неплохо.
В 2008 году мы имели реальный кризис, и мы смогли его преодолеть. Значит, мы уже умеем отвечать на такие жесткие вызовы, как глобальный кризис. Мы нигде себя не проявляли как недобросовестный должник, в том числе и внутри страны. Выборы в Государственную думу, несмотря на недовольство определенных групп, не повлияли негативно на экономику, не дали обычной в такой ситуации вспышки популизма или нестабильности.
Я это рассматриваю как реальное достижение — наши институты становятся более устойчивыми. На самом деле действительно можно перебросить мостик в 1998 год — в свое время казалось, что политическая система РФ не переживет 1998 года, но она оказалась адаптивной. И сейчас она еще раз подтвердила свою высокую адаптивность.
— Но в 1998 году адаптация системы привела к смене правительства и к появлению существенно более левого правительства Евгения Примакова?
— Я про это и говорю! Система может в рамках действующей Конституции трансформироваться и адаптироваться. И под премьер-министра Евгения Примакова, и под президента Владимира Путина. На самом деле она действительно трансформируется. Продолжительность пребывания у власти президента и парламента — не ключевой фактор.
— При этом, например, ведущий правительственный эксперт Владимир Мау вполне открыто проводит параллели между стабильностью текущей и стабильностью 70-х, уточняя лишь, что тогда не знали про угрозу снижения цен на нефть, не имели резервов, да и политическая система при Леониде Брежневе была более ригидна…
— Ну, Леониду Брежневу не надо было думать о выборах. Но как выяснилось потом, в 1985 году и затем в 1990-х годах ситуация так быстро менялась, что последующим лидерам пришлось озаботиться. Но, правда, уже другим лидерам.
— 2012 год многие называют «годом несостоявшихся ожиданий» — от него ждали перемен, конфликтов, развития событий, но в целом ярких новостей не дождался никто. В правительстве это считают позитивным или негативным фактором?
— Я вас очень понимаю как представителя СМИ. Но политическая скука, как правило, благоприятна для экономического развития. Если нет ничего интересного с точки зрения ярких новостей, то по большому счету для инвесторов это и должно означать, что политическая система адаптируется к новым реалиям, а экономика страны развивается достаточно безопасно для того, чтобы переживать какие угодно политические процессы, не испытывая на себе негативные воздействия. В общем, ждать каких-либо ярких сенсаций не в интересах инвесторов.
Однако надо двигаться дальше. И прежде всего нам надо понимать, в каком состоянии мы должны быть к 2018 году, каковы будут к этому времени основные наши институты. Как будут работать суды, как будет работать защита права собственности, как будет работать единый регулятор, если мы его создадим, и насколько будет серьезно развиваться в эти предстоящие пять лет финансовый рынок, как мы сможем оперировать капиталом для целей развития инфраструктуры. Для успешного решения этих и многих других задач нужно, чтобы не было никаких катаклизмов, нам никакие неприятные события не нужны, а если вдруг они будут возникать, то на них должно все время находиться адекватное лекарство в виде подготовленных антикризисных мер либо сформировавшихся и окрепших современных существующих институтов.
— Примерно до середины 2012 года правительство официально готовилось к кризису, в основном к европейскому, но к осени «антикризисная» риторика практически исчезла. Правительство в 2013 году считает вероятность внешних шоков снизившейся или же просто устало ожидать, когда кризис все-таки вспыхнет?
— Начнем с кризиса, который разворачивался с 2008 года. Он начал развиваться стремительно для России, хотя другие страны, и в первую очередь США, он начал уже беспокоить раньше нас. Я часто вспоминаю заседание G8 в 2007 году, где президент Путин говорил: нас беспокоит состояние финансовых рынков в США, мы опасаемся, что их не очень устойчивое положение начнет разворачиваться в кризис. Тогда не все к этому замечанию серьезно отнеслись. К сожалению, все, о чем говорил российский президент, оказалось действительностью.
В 2008 году мы предложили парламенту такую формулировку: возвращение к уровню ВВП до кризисного состояния будет означать для нас выход из кризиса. Мы имели спад, наихудший среди основных развитых и развивающихся стран. Теперь мы вернулись к докризисному уровню и дальше должны обеспечивать соответствующий рост. В то же самое время мы, работая по своей «домашней» программе, внимательно следили за развитием ситуации в США и в ЕС. Мы понимали, что первоначальные решительные шаги в США и более мягкие шаги и решения в Европе будут означать более быстрый выход из рецессии США и более сложную ситуацию в ЕС. То есть проблемы, которые будут потом в европейской экономике, будут влиять на развитие и российской экономики: ЕС — наш крупнейший торговый партнер. К началу 2012 года мы достигли докризисного уровня ВВП. Состояние мировой экономики не позволило нам сделать вывод о том, что глобальный кризис действительно закончился. Мы и по достижении этих формальных показателей в своих внутренних дискуссиях все время говорим: для нас неблагоприятная ситуация может наступить в любой момент, мы зависим от внешних рынков.
В настоящий момент мы должны констатировать и согласиться с мнением тех, кто утверждает, что кризис в мире продолжается. Внутри этого кризиса мы будем в течение какого-то времени переживать и более спокойные периоды, и более сложные. Правительство, которое было образовано в 2012 году, обязано было подготовиться к наиболее сложным ситуациям. Эта готовность есть и сейчас. Но с середины 2012 года мы же уже активно проводили подготовку к утверждению бюджета на трехлетку.
Наш подход к формированию бюджета тоже был очень консервативным. Прислушавшись к экспертам, с которыми мы работали на протяжении полутора лет по подготовке программы развития страны до 2020 года («Стратегия-2020»), мы вернулись к «бюджетному правилу». Хотя оно означает очень жесткую дисциплину по расходам, бюджет на его основе утвержден и подписан президентом — мы начинаем 2013 год с бюджетом на новой макроэкономической конструкции и со всем арсеналом возможных антикризисных мероприятий.
— «Бюджетное правило» принималось, когда верили в вероятность обострения кризиса. Как вы оцениваете возможность его изменения в 2013 году?
— При жестких внешних факторах «бюджетное правило», безусловно, будет меняться. Но без таких резких изменений внешних факторов мы будем действовать на его базе. Есть предложения некоторых членов правительства и некоторых депутатов Госдумы о том, чтобы отнестись к «бюджетному правилу» чуть мягче, с тем, чтобы обеспечить первоочередное развитие инфраструктуры в стране. Эти вопросы будем рассматривать уже в ближайшие недели, надеемся, что в феврале мы по этому поводу соберемся на совещании у премьер-министра. Сейчас совокупный объем суверенных фондов должен расти по предложению Минфина до 7% ВВП. Предложение многих депутатов Госдумы и ряда экономистов: при достижении 5% ВВП в качестве резервов мы можем направлять эти денежные средства не как постоянные расходы, без длительных социальных или других обязательств бюджета, в краткосрочные проекты с периодом финансирования от года до трех. Это проекты в области инфраструктуры, современного образования, медицины и доступного жилья. Это то, что составляет наше качество жизни.
Вопрос «5 или 7» — это дискуссия с парламентом. Кроме того, правительство не может иметь монополию на определение того, на что могут быть потрачены такие средства.
— «Дискуссия с парламентом» — это фигура речи или Госдума действительно имеет возможность спорить с Белым домом в таком важном вопросе?
— Вы, как некоторые наши западные партнеры, путаете нас с СССР. Это нормальный современный демократический процесс у нас в стране. Они нас поддавливают, и очень сильно. Например, глава бюджетного комитета Госдумы Андрей Макаров встречался по этому поводу не только со мной, но и специально ходил к председателю правительства Дмитрию Медведеву. Сначала премьер-министр не поддержал идею снижения планки с 7% ВВП до 5% — мы опасались дополнительных расходов. Но теперь его позиция проста: принесите в феврале конкретные проекты, которые убедительно покажут, что их реализация за счет средств от снижения накоплений в резервах за этот политический цикл сможет изменить качество жизни в РФ, и тогда мы вступим в дискуссию с парламентом.
— Новостью 2013 года стало появление возможности в госпрограммах обойти жесткость правительства — большая часть госпрограмм рассчитана по двум вариантам, «стандартному» и «оптимистическому». Нужно ли видеть в этом будущий новый рост госрасходов, закладываемый в правительственные документы прямо сейчас?
— Многие из тех, кто выступает за жесткую бюджетную дисциплину, как раз называют это безобразием — ситуацию, когда расходы по госпрограммам основаны на подтверждении финансово-бюджетного плана и будут реализованы лишь в случае, если будут дополнительные доходы. Я понимаю, чего опасаются финансисты. Эта возможность дополнительных расходов у министров — еще один рычаг давления на правительство и на законодателя для того, чтобы раскрутить машину государственных затрат. Но бюджет, основанный на «бюджетном правиле», не позволяет «крутить» ничего в принципе.
Должны ли мы перед собой ставить более амбициозную планку? Конечно. Но она не должна опираться на безответственное финансовое поведение. Сейчас правительство работает над госпрограммами, понимая, что у страны могут появиться дополнительные доходы. Все программы надо уточнить так, чтобы было понятно: если в целом в стране появляется, грубо говоря, триллион дополнительных денежных средств, которые мы можем разделить между госпрограммами, то нужно понимать, каковы приоритеты, на какие именно проекты внутри этих государственных программ этот триллион поделится и в каком порядке. Все запросы невозможно удовлетворить в принципе, лоббизма допустить тоже нельзя. Эта работа еще предстоит, при этом обязательно нужно понимать, что у правительства есть дополнительные доходы, и правила приоритетности внутри госпрограмм предписывают потратить их вот таким соответствующим образом.
— Главной же несостоявшейся новостью 2012 года считается приватизация…
— Это какое-то популярное заблуждение среди ваших коллег. Разве у вас не было новостей по приватизации в 2012 году? А Сбербанк? А ВТБ? А «Роснефть»? «Апатит»? «СГ-Транс»? Мурманский и Ванинский морские порты? Это только то, что сразу приходит на ум. Мы сделали подходы в этом вопросе очень либеральными. Есть отобранные по прозрачной схеме агенты по приватизации — это даже не правительственный механизм. Эти агенты помогают самому АО наладить корпоративные процедуры, стать более открытым. С другой стороны, работают с потенциальными инвесторами, с биржевыми специалистами. Этот процесс максимально вне правительства. Мы доверяем наиболее проверенным, с лучшей репутацией агентам на рынке провести эту работу и платим им соответствующее вознаграждение. После этого, как только рынок в состоянии приобрести на лучших условиях наш актив, а при этом еще и приходит эффективный инвестор, у нас нет никаких ограничений на продажу актива.
Все предприятия, которые у нас в списке значатся, в любой момент предлагаются рынку. И не проданный в 2012 году «Совкомфлот» — такой пример. В случае со Сбербанком мы хотели продать его раньше в 2012 году и два раза откладывали сделку, но как только рынок был готов приобрести пакет на хороших условиях, мы его немедленно продали.
— То есть если приватизация в середине 1990-х предполагалась как публичное мероприятие по продаже актива из принципа с неопределенным кругом лиц, кому угодно, то в 2013 году приватизация есть подготовленная сделка правительства с инвесторами?
— У нас нет никакой задачи при любом сценарии кому-нибудь впихнуть актив. Приватизация происходит, когда только есть инвестор и деньги, которые наш консультант считает справедливыми. С этим условием все, что в списке, ваше.
— Тем не менее касается ли вышесказанное, например, «Роснефти» или «Газпрома»? До 2016 года «Роснефть» действительно может быть продана в любой момент так, как это указано в плане приватизации?
— У нас нет никаких ограничений. «Роснефть» — пусть это нетрадиционная форма продажи акций, но то, что ВР (если вся процедура будет завершена) становится акционером «Роснефти»,— это и есть приватизация. Дальнейшая приватизация «Роснефти», конечно, продолжится, и она будет сложной. Там будет и прямая продажа акций, принадлежащих государству и госкомпаниям, и обмен активами. Но в данном случае главное — не деньги от продажи «Роснефти» в бюджете, задача в том, чтобы «Роснефть» при приватизации была абсолютно прозрачной, конкурентоспособной компанией по отношению к другим мировым энергетическим гигантам. Компания должна быть ничем не хуже таких мировых отраслевых лидеров, как Exxon.
— Как к этой стратегии относятся крупные иностранные инвестбанки, с которыми вы работаете? Часть из них сокращает бизнес в России, часть — напротив, расширяет…
— Инвестбанки пережили сложное время, и сейчас они смотрят на Россию и на все евразийское направление как на то место, где они смогут реанимировать свои инвестиционные возможности. Многие из них оценивают ситуацию не так, как СМИ. Если вы посмотрите на развитие институтов, на образованность населения — именно здесь сейчас время инвестировать. Капитал готов, и мы со многими обсуждаем, во что инвестировать в России, с нашей же стороны ответственность — подготовить проекты.
А проектов не хватает. Нам не хотелось бы, чтобы инвестбанки все время думали о наших энергетических компаниях. К сожалению, слабо работают региональные правительства — много бизнеса должно быть для инвестбанкиров в регионах, они у нас огромные, большая часть из них просто размером с отдельные страны. Все, что касается даже их локальной энергетики, инфраструктуры — это такие проекты.
При этом регионам необходимо заниматься и приватизацией, чего субъекты федерации совсем не хотят, хотя у многих есть много имущества, для инвесторов крайне привлекательного. Но региональные власти приходят к нам и говорят: дайте денег, пожалуйста, на дорогу. А вы продайте свои компании, приютите инвесторов, получите миллиарды долларов, вкладывайте их в дорогу, и этим вы создадите совершенно новую реальность для своих граждан. Поэтому приватизация для региона — это приток капитала, современные технологии, новая инфраструктура, совершенно новый имидж с самыми благоприятными для субъекта экономическими последствиями.
— Для инвестбанков эта ситуация не нова: такую же ситуацию они наблюдали в свое время и в Южной Корее, и в Восточной Европе, где их контрагентами тоже были в основном правительства и местные власти?
— Нет, они не видят в нас ни Южную Корею, ни тем более Восточную Европу, они нас видят совершенно отдельно. Мы для них Россия. В Нью-Йорке один из инвесторов рассказывал: в Китае у нас больше прибыли, но там у нас больше и потерь, а в России за последние годы позитивных проектов 40 и только два негативных. К тому же при всем ожидании роста стран БРИКС у России сейчас просто другие возможности.
— Долгое время ожидалось, что правительство будет активно занимать на внешнем рынке, самостоятельно инвестируя в проекты внутри страны. Во всяком случае, так развивались многие страны Юго-Восточной Азии. Россия же при общем внимании к стратегии «тигров» именно этой политики осознанно избегает. Это долгосрочная позиция?
— У нас по государственному долгу очень жесткое правило: в совокупности госдолг не может превышать четверть ВВП, объемы привлечения расписаны по годам. Да, у нас накопленный долг низок, и для решения проблем было бы заманчиво занимать самим. Но это вопрос выбора стратегии.
Для изменения качества жизни в России мы должны обязательно продемонстрировать реальное улучшение ситуации. Но эти улучшения должны пройти, не разбалансируя макроэкономическую ситуацию. Было бы неправильно сохранить высокие резервы и отличные макроэкономические показатели, но не добиться серьезного улучшения качества жизни в этот политический цикл. К 2018 году мы можем прийти с отличными макроэкономическими параметрами. С учетом стабильности инвесторы начнут потихоньку разворачиваться. Это, конечно, будет происходить, но именно этот результат уже оценит следующее поколение.
Но президент ставит совершенно другие задачи: его посланием Федеральному собранию было то, что мы должны начинать достойно жить сегодня, сейчас. Поэтому нам нужно, не ставя макроэкономическую стабильность под сомнение, находить решения, стимулирующие рост. Госдолг же можно накапливать только теми темпами, о которых мы договорились.
При этом у нас, например, есть понимание, сколько мы денежных средств можем направить на инфраструктурные облигации. При бюджетном жестком правиле мы сможем на цели транспортной инфраструктуры выделить до 350 млрд руб., но только на основе возвратности капитала.
— Тема инфраструктурных облигаций в 2013 году, вероятно, будет связана с перспективами ужесточения финансового надзора и создания мегарегулятора? В целом мегарегулятор на базе ЦБ — это проект развития финансового рынка или защиты уже существующих игроков на нем?
— Мне кажется, мы переусердствовали с употреблением термина «мегарегулятор»: его правильнее назвать «единый регулятор». Мы широко эту тему обсуждали с экспертным сообществом: главной целью при любом обсуждении являлся вопрос, как развивать финансовый рынок в стране. К сожалению, у правительства не было контрагента, который бы профессионально занимался этими вопросами, но имел бы определенную степень независимости. Мое убеждение — регулятор на финансовом рынке должен обладать приблизительно такой же независимостью, как ЦБ по вопросам денежно-кредитной политики.
Поскольку существует у инвесторов очень высокая степень доверия к такому институту, как Банк России, а международный опыт говорит о возможности совмещения функций банковского и финансового регулирования, многими экспертами был предложен вариант единого регулятора.
— С точки зрения правительства, единый регулятор на базе ЦБ и распространение правил банковского надзора на сейчас достаточно свободный финансовый рынок приведет к появлению на нем новых игроков?
— Мы, например, обсуждаем накопительный элемент пенсионной системы, но нам его оппоненты говорят: ведь на рынке такой уровень надзора, что никакой государственный институт не сможет поручиться за достаточную сохранность тех денежных средств, которые, по сути, принадлежат гражданам и юридическим лицам. Степень их защищенности значительно ниже, чем в банковском секторе. Или приходит зарубежный инвестор и говорит: инфраструктуры вашего финансового рынка для нашей работы в России недостаточно. Чтобы мы приходили сюда, образовывали фонды и вкладывались здесь в ценные бумаги, нам нужны прозрачные конкурентная среда, регулирование и надзор. Нам нужно, чтобы за любые упущения, недостатки или махинации компании жестко преследовались, так же, как это происходит, например, в странах Европы или в США. Поэтому мы должны обеспечить надзор за частными фондами, негосударственными пенсионными фондами и управляющими компаниями, страховыми организациями не меньше и не хуже, чем в банковском секторе.
— Оппоненты единого регулятора говорят о рисках ухода с финансового рынка некрупных игроков и укрепления позиций на нем крупных структур, в том числе «дочек» госбанков. Насколько вы разделяете эти опасения?
— В банковском секторе есть малые банки. В начале кризиса правительство спрашивало у ЦБ: не стоит ли воспользоваться моментом и понуждать к консолидации как можно больше кредитных организаций, тогда мы закончим кризис с двумя-тремя сотнями банков. Банк России сказал «нет»: если малый банк устойчив, он должен существовать. Также должны существовать малый НПФ или малая страховая организация.
Полагаю, что при создании единого регулятора стабильно работающие малые игроки будут больше защищены, чем в настоящий момент.
— Получат или нет небанковские организации при создании единого регулятора доступ к рефинансированию ЦБ?
— Этот вопрос сейчас обсуждается, и правительство и дальше будет его ставить перед Центральным банком, если Банк России получит эти полномочия по единому регулятору. Я считаю, что это вопрос справедливый и правильный и его нужно с банком обсуждать. Может, не по всему спектру всех ценных бумаг, но по отдельным направлениям, решение о возможности рефинансирования небанковских структур через ЦБ надо принять. Дискуссия о том, как это нужно делать, будет продолжаться в течение полугода или года.
— Как относятся к практике единого регулятора крупные банки, для которых этот проект — это, так или иначе, экспансия надзора ЦБ во все сектора денежного рынка, в том числе те, на которых они привыкли существовать по своим правилам?
— Банкиры нам, естественно, задавали вопросы, зачем нам нужен этот регулятор. Но они согласились с нашим подходом. Как мне представляется, мы полностью удовлетворили все их запросы о том, что будет происходить, зачем это нужно, как мы это построим, для того чтобы не сломать ничего, а только, наоборот, настроить.
Но каждый должен приготовиться. С созданием единого регулятора, с внедрением правил «Базель-2» и «Базель-3» к 2016 году мы придем к ситуации, которая будет значительно прозрачнее, когда регуляторы будут видеть финансовые группы целиком. То, что мы переживали с Банком Москвы, например, не должно повториться. Чем неприятна ситуация для участников финансового рынка и банковского рынка? Надо понимать: надзор будет более жестким, и банки, и финансовые компании на рынке нередко балуются, и страховые организации позволяют себе определенные послабления, и серьезный регулятор для них будет определенно строгим, даже воспитательным элементом. Но это по большому счету означает только одно — большую защиту инвесторов.
Для нас это все-таки вопрос развития: в этот политический цикл банковское и финансовое регулирование должно быть в нашей стране как институт не хуже, чем в развитых государствах ОЭСР.
— Предполагается ли с созданием единого регулятора распространение механизмов страхования финансовых активов на отдельные небанковские организации по аналогии с АСВ для банков?
— Мы считаем, что право вкладчиков в банках на страхование — это важное достижение, и оно необходимо не только в банках. Нам нужно заниматься элементами страхования и на финансовом рынке.
— Вопрос о создании единого регулятора и его руководителе уже решен?
— Премьер-министр Дмитрий Медведев обозначил в докладе на имя президента именно вариант единого регулятора, сейчас мы ожидаем решения от президента. Но должен сказать, что еще, конечно, очень важен такой фактор, как руководитель. Кто будет этим всем руководить? Сергей Михайлович Игнатьев — выдающийся руководитель ЦБ, он сделал очень много для развития банковского сектора и высокопрофессионально все эти годы трудился. При этом надо понимать: при дополнительных полномочиях, которые получает ЦБ (если президент с этим согласится), очень важна фигура того, кто будет проект осуществлять. Очень важно, чтобы человек этот работал не менее профессионально, чем Сергей Михайлович.
— В конце 2012 года инвесторов беспокоила в том числе готовность Белого дома изменять основы налоговой системы, в частности обсуждать налоги с продаж. Принятое решение о сохранении НДС окончательно или к этому вопросу вы вернетесь?
— Когда мы начали работать по «Стратегии-2020», эксперты предложили подход к налоговым изменениям, с которым мы согласились, и он был одобрен премьером и президентом. Если налоговая инновация необходима, то ее надо принять в 2012 году и весь политический цикл до 2018 года налоги не трогать с точки зрения увеличения, если для этого нет глобальных причин. Если есть необходимость и возможность понизить налоги — это осознанный выбор правительства, но повышать налоги без экстренной необходимости до 2018 года невозможно.
— Снижение налогов в России звучит как голая теория…
— Кто так сказал? Правительство может это сделать. И такое решение есть. Если экономическая обстановка позволит налоговую ситуацию улучшить, мы это реализуем. В течение законодательного периода 2012 года все решения по налогам приняты, мы другие ухудшающие налоговое состояние для плательщика идеи не рассматриваем.
Вместе с тем дискуссия по налогу с продаж и налогу на добавленную стоимость существует на протяжении целого ряда лет. И по поручению председателя правительства эксперты подготовили доклад, который был заслушан в декабре 2012 года. Это доклад не просто про соотношение налога с продаж и налога на добавленную стоимость, а о том, насколько сегодня налоговая система РФ является адекватной нашим экономическим задачам и целям, насколько она конкурентоспособна по отношению к нашим основным экономическим партнерам, странам СНГ, ЕС и США.
Результат рассмотрения: мы подтверждаем, что на законодательном уровне ничего не будет меняться с точки зрения ухудшения ситуации для налогоплательщиков и инвесторов. Будет образована рабочая группа с включением в нее экспертов, которые поддерживают самые разные налоговые идеи. Внутри этой группы должен быть проведен анализ по соотношению налога с продаж и налога на добавленную стоимость. На последнем совещании председателя правительства в декабре эксперты профессионально доказали несостоятельность полной замены одного налога на другой.
В крайнем случае, но это тоже нежелательно, можно дать через какое-то время субъектам федерации возможность ввести наряду с федеральным НДС региональный налог с продаж, тем самым дав им и дополнительный доходный источник, и мощный инструмент конкуренции регионов. Но это — решение для следующего политического цикла, после 2018 года.
— Экономический рост в России в 2012 году строился на росте частного спроса при росте доходов населения и стабилизации нормы сбережения. В 2013 году курс на рост частных доходов и трат будет продолжен?
— Правительству нравится, когда возможности населения потреблять становятся больше. Потреблять с точки зрения услуг, товаров, способности накопить себе на старость или обеспечить будущее своих детей через образование. Но если правительство это будет делать вместе с избирателями так, что это не будет иметь никакого отношения к производительности труда, в будущем нас ждет большая беда. Слабая экономическая система, не способная производить конкурентоспособный продукт, при раскрученных обязательствах неизбежно дестабилизируется.
— Но есть и Дубай, безуспешно дестабилизирующийся таким образом десятилетиями. Россию уже нередко сравнивают с нефтяными монархиями Залива, где большинство такая ситуация более чем устраивает…
— Дубай — маленький эмират с небольшим населением. А у нас не страна, а практически континент, большая федерация. Для нас увеличение реально располагаемых доходов населения — это проблема рука об руку с проблемой увеличения производительности труда. Мало кто осознает, что наши люди уже сейчас потребляют, по существу, как в ряде стран ОЭСР, а эффективность труда значительно хуже. Это не вопрос «А не надо ли у людей что-то отнять». Упаси Бог! В любом случае надо, чтобы люди больше получали, еще больше, чем сейчас. Но изменение стоимости труда должно следовать за повышением качества труда.
Конечно, нужно, чтобы по потреблению мы входили в пятерку мировых лидеров. Но нам надо и по качеству своего труда пройти эту дорогу. Совсем недавно мы с председателем Сбербанка Германом Грефом обсуждали вопрос производительности труда. Сбербанк принимал программу роста производительности труда, которая казалась им крайне амбициозной: она предусматривала рост производительности в два с половиной раза. Однако сейчас ставки растут: есть корпорации в мире, у которых программы предполагают увеличение производительности труда в десять раз, и они выглядят вроде бы абсолютно неисполнимыми, нереальными, а на самом деле корпорации за такие вопросы берутся. И это обоснованно.
— Правительство постоянно подчеркивает, что хотело бы возвращения ситуации с притоком капитала в Россию и готово для этого на многое. Но у притока есть и минусы. Отсутствие реального большого притока капиталов — это низкая инфляция, это возможность сохранять политические институты, это защита национального капитала, это как раз защита от непредусмотренных изменений…
— Мы хотим этих изменений. Мы их не боимся. Больше того, наоборот, все свои изменения по институтам мы как раз планируем для того, чтобы обеспечить приток прямых иностранных инвестиций. Они нам необходимы для модернизации: она без капитала невозможна. Подчеркиваю, нам нужен прежде всего не спекулятивный капитал, а прямые инвестиции. А для этого нам нужны, конечно, новые проекты. Будут интересные проекты — будет и капитал. Я уверен, что мы создаем такие экономические условия для инвестирования капитала, которые позволят нам в совокупности повысить эффективность экономики в целом, привести к повышению производительности труда и улучшить качество жизни. Но вот только эти условия создавать нам надо быстрее.