Мужчины нелегкого поведения

Гала Джона Ноймайера в Петербурге

Фестиваль балет

В петербургском Михайловском театре концертом "Ноймайер без границ" завершился фестиваль "Дягилев. Постскриптум", целиком посвященный Джону Ноймайеру. Перед началом вечера вручили премию "Удиви меня!", название которой отсылает к Сергею Дягилеву, однажды сказавшему Жану Кокто эти самые слова, ставшие слоганом новой премии. Лауреатом премии стал все тот же Ноймайер. Рассказывает ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.

Открывал концерт дуэт из "Чайки". Юнец Треплев (Эдвин Ревазов) в шортиках самозабвенно лепил из песка куличики и мастерил из бумаги чайку-оригами. С благоговейным почтением всходил на сценические подмостки, не дерзая причислить себя к лику "творцов". Словом, все говорило, что этот дуэт — танцевальный автопортрет Джона Ноймайера в начале творческого пути. Следующий номер — фрагменты из балета "Yondering" — должен был донести впечатления о юности хореографа, беззаботной и непредсказуемой, а заключительный задорный марш юных солдат, студентов Гамбургской школы балета, презентовал публике новобранцев господина Ноймайера, его будущее танцевальное войско. А па-де-де из "Ромео и Джульетты", начало которого — прямая пластическая цитата из спектакля Леонида Лавровского,— об уважении к великим предшественникам прошлого. Если судить по количеству представленных в гала-концерте номеров, то насыщенность творческой жизни господина Ноймайера не подлежит сомнению — 13 рубежей в виде сцен из различных балетов (среди них "Дама с камелиями", "Сон в летнюю ночь", "Русалочка", "Лилиом", "Танцы под Бернстайна" и др.). О каждом этапе было подробно доложено на научной конференции ноймайероведов, состоявшейся в рамках фестиваля.

Между тем, с абсолютно субъективной точки зрения корреспондента "Ъ", главным в творчестве хореографа можно считать "Смерть в Венеции". В рамках фестиваля Ноймайер представил лишь 25-минутный экстракт из почти трехчасового спектакля 2003 года, сконцентрировавший главные сюжетные темы: личность Густава фон Ашенбаха (потрясающее исполнение Ллойда Риггинса!) и его внутренний конфликт-страсть к Тадзио (Эдвин Ревазов). Произведение Джона Ноймайера удивительно "аутентичное", созвучное тексту новеллы Томаса Манна, в котором в пластике воплощен мерный ритм повествования. Танцевальный рассказ также неспешен, лексические обороты его героев столь же замысловаты и кажутся точным отражением манновского слога. Единственным различием между литературным текстом и балетом оказалось одеяние Тадзио: полосатый костюм с красным бантом у Манна в спектакле Ноймайера трансформируется в красные трусы.

Господин Риггинс даже внешне абсолютно соответствует описанию в книге: "Густав Ашенбах был чуть пониже среднего роста, брюнет с бритым лицом. Его зачесанные назад волосы, поредевшие на темени и на висках уже совсем седые, обрамляли высокий, словно рубцами изборожденный лоб". Временами лицо господина Риггинса застывало маской, словно та посмертная маска Малера, которую позаимствовал Томас Манн для описания внешности фон Ашенбаха. Что же до Тадзио, то высокий Эдвин Ревазов, конечно, не похож на 14-летнего юношу и здоровьем пышет геркулесовым (литературный фон Ашенбах неоднократно думает, что юноша долго не протянет), но наивность пластики и целомудренность облика не производят впечатления художественной неправды. К тому же рискованные мечтания фон Ашенбаха благодаря тому, что господин Ревазов не смотрелся мальчиком-подростком, вывели петербургский показ "Смерти в Венеции" из-под возможного удара борцов с педофилией.

Мегадуэт, начинающийся случайным столкновением Тадзио и фон Ашенбаха (и им же и заканчивающийся), составлял центр показанного мини-балета. А все внутреннее пространство мужского диалога — материализация мыслей и эмоций главного героя в момент этого единственного их реального соприкосновения. В этом дуэте танцуется "отеческое благорасположение", "растроганная нежность", "непременность счастья" и "ежедневно обновляющаяся милость обстоятельств" фон Ашенбаха, а Тадзио даже не подозревает, что он — участник этих дуэтов. Он проходит мимо фон Ашенбаха с тем же безучастием, с которым мы взираем из автобуса на людей, стоящих на остановке. И эти напряженные в эмоциональном и эстетическом отношении 25 минут стоили всего представления, длившегося три с половиной часа.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...