Само сочетание понятий "опера" и "Олимпийские игры" выглядит немножко принужденным, но не то чтобы невероятным. Всякое бывало за последнюю четверть века, и еще неизвестно, пошли бы дела у проекта "три тенора" сходу так хорошо, если бы первый концерт знаменитой троицы прошел сам по себе, а не в контексте мирового спортивного состязания. Тогда, в 1990-м, это, правда, была не Олимпиада, а футбольный мундиаль, но и в олимпийские церемонии с тех пор регулярно включают что-нибудь оперное. Другое дело, когда сами Олимпийские игры превращаются в оперный сюжет: здесь уже представляется что-то напропалую постмодернистское вроде изображающей футбольное сражение пьесы Майкла Наймана "After Extra Time" (1996).
Так нет же, на самом деле несколько десятков опер, где действие строится вокруг Олимпийских игр, были написаны в то время, которое меньше всего ассоциируется с культом спорта — с 1733 по 1815 год. И все они использовали одно и то же либретто — "Олимпиаду" Пьетро Метастазио (1698-1782). В новейшей истории оперы такого почти не бывало (за вычетом двух "Богем" — Пуччини и Леонкавалло), но для XVIII века — обычное дело.
Надо, правда, признать, что атлетические состязания в этих операх происходят где-то за сценой, хотя от их исхода зависит развязка. Вдохновение аббата Метастазио, как правило, отталкивалось от занятной сюжетной подробности, вычитанной у кого-нибудь из античных историков (или поэтов), и затем, уже без особого историзма, раздутой до масштабов большой классицистической драмы. В случае "Олимпиады" аббат отталкивался от походя рассказанного Геродотом эпизода: Клисфен, царь Сикионский, затрудняясь с поисками жениха для дочери, устроил спортивное состязание, пообещав отдать дочь чемпиону. У Метастазио схватка за царскую дочь происходит не на каком-то самопальном ристалище, а на Олимпийских играх. В царевну Аристею среди прочих влюблен критский царевич Ликид, но спортсмен из него не очень, поэтому он уговаривает выступить под своим именем своего друга Мегакла, у которого перспективы получше. Мегакл соглашается, еще не зная о том, что призом должна стать Аристея, которую он сам любит, причем взаимно. Помучавшись непременным конфликтом между страстью и долгом, Мегакл обреченно делает выбор в пользу последнего — и таки становится победителем игр. Но подлог раскрывается, и царь Клисфен уже было собирается заколоть Ликида на жертвенном алтаре, но благодаря вмешательству Аргены, давней зазнобы царевича, внезапно оказывается, что Ликид на самом деле — пропавший во младенчестве сын Клисфена (вожделел царевич все это время, получается, к собственной сестре), и таким образом все приходит к хеппи-энду с двумя свадьбами.
Вообще, у Метастазио чаще всего в оперных либретто фигурируют события посерьезнее спорта — заговоры, войны, политические конфликты. Сравнительно мирным характером эта образцовая древнегреческая вампука обязана случайному дворцовому контексту: опера, либретто для которой заказали Метастазио, а музыку — венскому придворному композитору Антонио Кальдаре, создавалась для загородного летнего праздника по случаю дня рождения супруги императора Карла VI. Габсбургской чете, очевидно, захотелось отдохнуть от политики. Но либретто почти сразу начало жить собственной жизнью. Через несколько месяцев, в 1734 году, свою "Олимпиаду" поставил Вивальди. На будущий год — Перголези. И так далее: крупнейшие композиторы эпохи, в забавном соответствии с заглавием оперы, состязались в адаптации метастазиевского либретто еще несколько десятков лет.
Так что Венецианский барочный оркестр, затеяв посвященный лондонской Олимпиаде оперный релиз, оказался перед нешуточным выбором. Какую именно "Олимпиаду" выбрать, если их за шестьдесят? Оркестр (пригласивший на этот раз дирижером греческого клавесиниста Маркеллоса Хрисикоса — в напоминание о Геродоте, наверно) принял соломоново решение, выстроив свою "Олимпиаду" в виде пастиччо. Был в XVIII веке такой ходовой жанр, тоже по меркам современного оперного искусства несколько странный: берется популярное либретто, на которое наживляются с бору по сосенке собранные арии модных композиторов. Никакого единства музыкальной драматургии, уж конечно, зато певцы рады в очередной раз спеть актуальные хиты, а публика — их послушать, тем более что в тексте самих арий никакой конкретики не было, и одно и то же красноречивое описание страсти, ревности или отчаяния абсолютно одинаково могло звучать из уст всех этих условных греков, римлян и персов, населявших тогдашнюю оперную сцену.
Правда, у Венецианского барочного оркестра это пастиччо (в переводе — паштет, мешанина) оказывается конспектом музыкальной истории громадного периода от позднего барокко до раннего классицизма: номера (речитативов нет, только арии, один дуэт, три хора и увертюра) выбраны из "Олимпиад" Иоганна Адольфа Гассе и Доменико Чимарозы, Антонио Кальдары и Луиджи Керубини, Вивальди и Йозефа Мысливечека — всего 16 композиторов, часто представленных на редкость выигрышными, вопреки их полной безвестности, ариями. Но в сочетании с контекстом сегодняшней Олимпиады все это выглядит по-особому занятно. Спорт — дело массовое, старинная опера --- не совсем. В восьмидесятые, девяностые, отчасти и в нулевые адепты аутентизма жили с ощущением того, что массы наконец-то поймут всю прелесть и весь драйв музыки XVII-XVIII веков, однако теперь времена менее эйфорические и рынок соответствующих записей менее благополучен, чем лет десять назад. Зато растет изобретательность, и упоительные архивоведческие изыскания, как видно, теперь можно изящно пристроить под эгидой вселенского медийного события.
Venice Baroque Orchestra, Markellos Chryssicos. "L'Olimpiade: The Opera". Naive, 2012