Гений чистой красоты

Выставка архитектура

Выставка "Архитектор Иван Александрович Фомин (1872-1936)", открывшаяся в Иоанновском равелине Петропавловской крепости, приурочена к не самой очевидной дате — 140-летию со дня рождения ее героя, но при этом абсолютно своевременна. О том, почему история знаменитого, но построившего в Петербурге едва ли десятую часть им задуманного архитектора сегодня оказалась столь актуальной, рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.

Выходец из Орла Иван Фомин был человеком пылким и резким в своих решениях. Ученик добрейшего Леонтия Бенуа в Академии художеств, он был изгнан оттуда за политику, метнулся в Париж, вернулся в Москву, где получил право заниматься архитектурной практикой, и стал работать на корифеев московского модерна — Кекушева и Шехтеля. Трудился на других, проектировал и даже построил один дом сам, но тянуло его к деятельности художественно-идеологической. В Москве создать сообщество "новых" архитекторов не удалось, зато в Петербурге его приняли на ура. Еще бы не принять: в столицу он вернулся столь радикальным пассеистом самого что ни на есть новейшего толка, что заслуженные любители старины, мирискусники, локти должны были себе кусать от зависти. Они кусать не стали, а приняли за своего. Грабарь предложил Фомину писать в "Историю русского искусства", Александр Бенуа пригласил автором "Исторической выставки архитектуры". Но еще в 1904-м последний в истории журнала номер "Мир искусства" стал бенефисом Фомина.

Количество восклицательных знаков и иных способов расцветить текст здесь явно зашкаливает. "Московский классицизм" Фомина — это вообще почти не статья, а поэтический манифест: "Поэзия прошлого! Отзвук вдохновенных минут старых мастеров! Не всем понятное тонкое чувство грусти по былой ушедшей красоте, которое подчас сменяется невольным восторгом перед грандиозными, египетскими по силе памятниками архитектуры, соединившими в себе мощь с деликатностью благородных, истинно аристократических форм. Уже многоэтажные дома в каком-то странном стиле — творения измельчавшей породы людей и их бездарных художников — сменяют эти удивительные постройки Екатерины II и Александра I. Их осталось уже так мало. Тем ценнее они. Тем больше люблю я их..." Поклон в сторону екатерининских построек и глубокий реверанс перед александровским ампиром, который для Фомина "превосходит в некоторых отношениях" западные аналоги. В этой статье, несмотря на ее мимикрию под исторический очерк, мы найдем программу будущего творчества самого Фомина. Ампир — "простой, спокойный и величавый, лишенный вычурности и кривлянья" — это то, к чему он сам будет стремиться во всех своих работах.

Выставка в Петропавловке сосредоточена в основном на петербургском периоде Фомина. Построенное (дача Половцева на Каменном острове, дом Абамелек-Лазарева на Мойке, доходные дома в переулке Каховского, разбивка сквера на Марсовом поле) и еще больше непостроенное (мощный градостроительный проект "Нового Петербурга" на острове Голодай, монументальный конкурсный проект Николаевского вокзала, феерический амфитеатр Дворца рабочих) — это очень разные по языку, амбициям, назначению работы, но по большому счету это один текст. И там, где царит орнамент, и там, где палладианство возведено в степень, и там, где чистота классических линий способна править бал на огромной, почти плоской на первый взгляд и захламленной окнами десятков квартир стене,— везде есть соблюдение главной заповеди идеальной, по Фомину, архитектуры: это "холодная, чистая, абсолютная красота".

Дальше будет Москва. Будет "пролетарская классика" 1920-х с ее "красной дорикой", будет какая-то почти пиранезиевская гигантомания проектов 30-х. В Музее истории Санкт-Петербурга эта часть наследия архитектора практически отсутствует и идет лишь фоном памяти знатоков. Для юбилейной выставки такая вынужденная избирательность сюжета, может быть, и недостаток. А вот для редкого вообще-то в Питере серьезного разговора о старом и новом в архитектуре — в самый раз. Архитектура Фомина — это всегда разговор с классикой на равных, без заигрывания и столь ненавидимого им "кривлянья". Он и его ученики были носителями этого способа общения. Сегодня в Петербурге он практически утерян. То есть разговоров о "сохранении петербургского стиля" много, а на выходе все больше какие-то ордерные уродцы. Новая неоклассика в чистейшем своем изводе в 2000-х объявилась скорее в Москве — там, где Фомин оплакивал падение "под ломом каменщика последних величественных памятников блестящей эпохи русской архитектуры". Здесь у иных мастеров "холодная, чистая, абсолютная красота" классицизма осталась в крови. Петербургская же архитектурная кровь разжижена до безобразия. Последним Росси этого вообще-то провоцирующего на подобное россиевскому обращению с плоским пространством данных болот города оказался именно Иван Фомин. Только глядя на его римский по духу и парижский по размаху проект, не надо вспоминать, что построено на том острове Голодай сегодня. Пользуясь риторикой Фомина, как будто построено все это "для современного измельчавшего, огрубевшего поколения людей".