Биеннале архитектура
Куратор Венецианской архитектурной биеннале Дэвид Чипперфилд объявил тему 13-й выставки, которая откроется 29 августа 2012 года. Рассказывает ГРИГОРИЙ РЕВЗИН.
Тема биеннале — "Common Ground" — звучит по обыкновению венецианских кураторов загадочно. Это обо всем сразу и ни о чем, что является обязательной чертой биеннальных слоганов. Вдобавок тут есть игра слов, что удачно для кураторского ремесла. С одной стороны, "common ground" — это фразеологизм, то, в чем люди сходятся,— его употребляют для перевода фраз типа: "мы нашли с ним общий язык". С другой стороны, если понимать это выражение буквально, то получается "общая земля", а это уже сравнительно архитектурно постольку, поскольку архитектор землю понимает как потенциальное пятно застройки, а общая земля — та, что мы застроим вместе.
Это никого ни к чему не обязывает, и в этом смысле не стоит ожидать решительного отличия биеннале Чипперфилда от предшествующих. В принципе это жесткий архитектор, любящий и умеющий настаивать на своем, но здесь он ушел от тактики "сильного слогана", который мог бы привести биеннале к определенности. Каждой стране и каждому архитектору вольно самому определять, где он, по его мнению, может найти общий язык со зрителями и, добавлю, каждый из них всегда так и делает, выставляя ту или иную свою работу в надежде, что кто-то поймет и что-то общее со зрителем в результате у него окажется.
И все же в этом "слабом слогане", минимально ограничивающем свободу участников, есть некоторый пафос, который имеет смысл артикулировать. Архитектурные биеннале в 2000-е годы последовательно приближались к биеннале художественным. Самым яркой здесь была выставка Аарона Бецки в 2008 году, которая называлась "Out There" (что можно перевести как "где-то рядом", ориентируясь на слоган сериала "Х-files" "the Truth Is Out There" — "истина где-то рядом"). Архитектура там и была не на самой выставке, а "где-то рядом", экспозиция же состояла из инсталляций и перформансов, более подходящих для художественных фестивалей. И у Кадзуе Сэдзимы в 2010 году, (хотя она, в отличие от Бецки, строящий архитектор, а не критик), выставка тоже получилась не вполне архитектурная. Она называлась "People meet in architecture" ("Люди встречаются в архитектуре"), и люди — то есть вопросы социальности и человеческого поведения — здесь были важнее, чем место их встречи. Чипперфилд же хочет вернуть биеннале архитекторам. Что является общим основанием их профессии, на чем они стоят, что такое общее знание и общий язык современной архитектуры,— вот вопрос, который он в несколько завуалированной форме задает участникам выставки.
А и правда, что? На биеннале 2004 года я брал интервью у Массимо Сколари, построившего тогда в главном зале итальянского павильона разрушенную Вавилонскую башню. По ходу интервью он мял салфетку. "У меня был как-то студент,— рассказывал он.— Он делал проект музея. У него все не получалось, а потом взял, скомкал листок бумаги, бросил его на стол и тщательно обмерил получившуюся кучку. И сказал — это эскиз моего музея". В этот момент он бросил салфетку на стол передо мной, и я обалдел. Салфетка была красной, и получившаяся кучка выглядела как очень эффектный макет остроавангардной постройки.
Современные искусства развиваются демократически, что означает постоянное понижение барьеров входа. Чтобы быть художником в XVIII веке, надо было долго учиться, массу всего уметь и даже обладать каким-то талантом и вкусом. Сегодня это все совсем не нужно, художником может стать каждый и причем каждый день, для этого достаточно просто решить, что ты художник. Там есть механизм жесткой отбраковки по мере дальнейшего прохождения пути, когда в силу случайных обстоятельств козявки одного мастера оказываются невостребованными, а козюльки другого вознесены на Олимп, но барьера входа не существует вовсе — бери и валяй.
Архитектура долгое время была защищена от этого разрушения профессии — все же речь тут шла о недвижимости, то есть серьезных инвестициях, и вот так, по мятой салфетке, строят сравнительно редко. Хотя случалось — студента, о котором рассказывал Сколари, звали Гери, Фрэнк Гери, из Америки. Но по мере развития технологий, компьютерных, когда можно рассчитать объект любой степени сложности, и строительно-инженерных, когда все что угодно можно выстроить,— эти барьеры снимаются. Архитектурная профессия перестает быть гарантом потребительского качества постройки — архитектора заменяет конструктор и инженер. За архитекторами остался лишь творческий жест, а здесь в эпоху после авангарда профессионализма не существует, есть лишь спонтанное озарение, оцененное референтным сообществом.
Вот в этой ситуации Чипперфилд и ставит вопрос об общем основании архитектурной профессии. Глядя на его собственное творчество, ответить легко. Архитекторов его поколения и вкусов объединяет наследие Ле Корбюзье, Оскара Нимейера, Миса ван дер Роэ. Не довоенный, а послевоенный модернизм крупных форм, острых композиций, простой геометрии и честного бетона, игра света и тени в масштабе от ста метров. Они на этом выучились, они с этим боролись, они к этому вернулись. Понятно, что на призыв Чипперфилда вернуться к общим истокам откликнутся не все архитекторы, и уж конечно, не все страны, но если ему удастся собрать в Арсенале своих друзей, то 13-я архитектурная биеннале до известной степени станет шагом на пути "Back to 70-s".
Остается вопросом, что делать нам. Чипперфилд в России популярен — он выиграл конкурс на театр в Перми, он участвует в петербургском проекте "Набережная Европы", в Сколково для Германа Грефа он проектирует масштабный комплекс Сбербанка, есть и другие проекты. Но мы принимаем его не как человека, возрождающего поздний модернизм, а как западную звезду. Брежневский уклад государства у нас тоже куда как популярен, пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков даже в сельскохозяйственных поисках Леонида Ильича нашел много поучительного. Но вот архитектура 70-х пока не очень вдохновляет наших граждан ни в виде мраморного соцмодернизма райкомов, ни в виде 12-этажных казарм Чертаново. Возможно, биеннале поможет нам соединить художественную форму и живую жизнь, осознать, что движение к Леониду Ильичу — это не наши местные обстоятельства, а мировой тренд. "Малая земля" — это наша общая земля с Европой. Осознание этого, вероятно, будет утешительно для тех, у кого сейчас с государством возникают эстетические противоречия.