Открытие сезона в Большом театре в этот раз неизбежно окрашивается предвкушением другого открытия — инаугурации отреставрированной исторической сцены, до которой, хоть и не верится, рукой подать — чуть больше месяца. Как этот самый день открытия приближался, мы хоть смутно, но представляем себе: препирательства с министрами по поводу эффектных смет, мириады гастарбайтеров, сменивших друг друга на стройплощадке, глухие известия о том, что Счетная палата и прокуратура недовольны, десятки квадратных метров восстановленной по строго аутентичной методе сусальной позолоты. И вот в качестве прелюдии к этому открытию, которое, естественно, приобретает черты большого государственного события, театр выбирает оперу для открытия сезона на Новой сцене. И это не что-нибудь из отреставрированной советской классики и не черняковский "Евгений Онегин", а недавняя премьера — "Золотой петушок" в постановке Кирилла Серебренникова.
Вообще-то говоря, это очень неплохой спектакль, нарекания во время премьерных показов там вызывала разве что дурная дикция певцов, над которой, стоит надеяться, как-нибудь поработали. Нынешний главный дирижер Большого Василий Синайский именно с этой оперой дебютировал в театре в качестве музыкального руководителя новой постановки, и вполне удачно: под его палочку партитура Римского-Корсакова звучит умно, дельно и интересно. Может быть, даже в некотором противоречии с рутинной практикой Большого, где музыку композитора слишком часто подавали в виде клеклого "стиль рюс" совершенно вопреки действительному положению ее автора, который на самом деле славянофил был, скажем так, не то чтобы рьяный. Почвенники даже критиковали его за "вестернезированные" обработки старинных распевов, сделанные по меркам европейской науки о контрапункте.
При этом постановка Кирилла Серебренникова — живой и практически кричащий ответ тем, кто находит, будто нарочито современные оперные постановки с их "пиджачно-джинсовым" визуальным рядом скучны и серы. Какое там! Спектакль разворачивается в грандиозном зале в духе сталинской ВСХВ, в которой находится место решительно всему: и большому протокольному событию в кремлевском стиле, и смешным "застойным" фантасмагориям о царствовании лежа на боку, и жутковатой мистике второго акта, где царя Додона пленяет Шамаханская царица, и мегапараду, в котором смешалось все — требования либретто относительно входящих в свиту Шамаханской царицы псиглавцев, пародийный соц-арт и не понаслышке знакомые как московским автомобилистам, так и всероссийской телеаудитории парадные реалии, например, медленно проплывающий через сцену гигантский муляж межконтинентальной ракеты.
Это немножко странно, если помнить о торжественно-кондовом перечне классических работ Владимира Маторина, но главным залогом художественной состоятельности всего этого зрелища выглядит именно он — сбривший по такому случаю бороду и вообще изумительно вживающийся в предложенную ему роль среднего арифметического между царем и генсеком. А сыновья его тоже хороши — один с лэптопом, другой со свитой из неоопричников; а номинальные обитатели этой кремлевской палаты тоже вполне узнаваемы — от среднеазиатских уборщиков и уборщиц до охранников и снайперов. И наконец, главным символом государства царя Додона оборачивается помпезный двуглавый петух.
И тут, конечно, дело добросовестности зрителя не принять это все за "комические куплеты". Сиюминутная сатира в "Петушке" Серебренникова, положим, есть, и она совершенно искрометная, но ее слой все же довольно тонок. Страшные сцены общения царя Додона с Шамаханской царицей — скорее иллюстрация вневременной и внеклассовой ситуации: бес в ребро, чаровница перед глазами. А все величественные ритуалы советской и постсоветской власти — не более чем иллюстрация к либретто Владимира Бельского, позволившего себе, с согласия композитора, сполна поиздеваться над гнусной псевдопатриархальностью. "Ваши мы. Душа и тело",— сообщают Додону подданные, и тот же лозунг в спектакле появляется на футболках прододоновского молодежного движения.
При такой диспозиции выбор "Золотого петушка" для открытия сезона выглядит просто прелестно: это прошлые подопечные создателя движения "Наши" устраивали протестующие митинги у Большого; это именно в спектакле возникают гастарбайтеры, напоминающие о сложных обстоятельствах московского строительного бизнеса; и наконец, именно эта опера, что только подчеркнуто новой постановкой, выглядит фантазией на тему тяжелого и местами, несмотря на свинцовые мерзости, смешного морока российской власти. То есть в ироничности руководству Большого, почти дождавшемуся взятого под высочайший патронаж великого события, отказать, как выяснилось, сложно.
Большой театр, 23, 24 и 25 сентября, 19.00