"И в ЦК партии все по 5 жен имеют"

85 лет назад, в октябре 1926 года, в Иваново-Вознесенске случился громкий, но характерный для эпохи скандал: высокопоставленный партиец Николай Сотичев выгнал из дома и города жену с больными детьми. Корреспондент "Власти" Светлана Кузнецова обнаружила в делах секретного отдела ЦК ВКП(б) документы об этой истории.

"Прощай, поганая кухарка"

Записка секретного отдела ЦК ВКП(б) секретарю партколлегии центральной контрольной комиссии ВКП(б) Емельяну Ярославскому от 27 октября 1927 года гласила:

"Препровождается Вам автобиография М. В. Сотичевой, с жалобой на своего мужа, замечательная по своему изложению,— на распоряжение".

Замечательным оказалось не только изложение, но и суть изложенного — истории упорной борьбы обыкновенной русской женщины за свое женское счастье в условиях революции, Гражданской войны, разрухи и нэпа. Муж Марии Сотичевой, вступив в партию большевиков, из простого рабочего превратился в руководящего работника губернского уровня, быстро освоился в новой среде и понял, что ему дозволено если не все, то почти все. О борьбе за сохранение семьи Мария Сотичева, как умела, и написала генеральному секретарю ЦК ВКП(б) Сталину, даже не подозревая, что вместо обычной для всех времен жалобы на мужа у нее получился пусть и сумбурный, но очень искренний очерк нравов эпохи.

Рассказ, как положено, начинается с детства, отрочества и юности:

"Тов. Сталин, я гражданка гор. Орла, бывшая жена члена партии с 1917 г. Николая Ивановича Сотичева, Мария Васильевна Сотичева, от роду 38 лет, беспартийная. Тов. Сталин, пишу вам я биографию своей жизни. Я дочь рабочего. Мой отец пошел работать с 8 лет на кирпичный завод, г. Орел, кирпичный завод Зимина, прежде месил глину ногами, а потом стал выделывать вместе с мастерами кирпичи, и работал мой отец Василий Иванович Шварев 40 лет, потом получил ревматизм ног и купил себе лошадь и простые сани и стал ломовым извозчиком. Отец и мать и 4 детей, я, три брата, один брат Василий работать пошел с 12 лет в типографию, был накладчик, другой брат пошел с 11 лет в музыкальную команду, я с 12-ти лет, окончивши 3-х классную приходскую школу, пошла работать в мастерскую плиссе и вышивки, работала на Волховской улице у Фридмана 2 года, как девочка кухаркой и посыльной, потом стала мастерицей, еще третий брат работал в пряничной с 13 лет, мать домашняя хозяйка. Я получала жалованья 15 рубл. в месяц на своем столе".

"Бил меня беспощадно, приходил в азарт и убивал до полусмерти: "Я убью тебя, ничтожная паршивая кухарченка, вон отсюда""

Затем Мария Сотичева перешла к знакомству с будущим мужем и счастливой семейной жизни до Первой мировой войны:

"В 1906 г. я познакомилась в бесплатной части сада с Николаем Ивановичем Сотичевым, он был слесарь на заводе Нале, получал 75 коп. в день, я с ним прогулявши год и три месяца, его забрали на действительную службу. Николай Сотичев служил в Киеве, взяли его на 4 года, в инженерном саперном батальоне. Мы любили друг друга честно и верно, я его ждала 4 года, собрала ему белья в солдаты и посылала ему посылки. Тов. Сталин, Сотичев отслуживши 4 года, мы с ним женились или повенчались, жил со мной хорошо, я знала его заработки и расчетную книжку имела, у меня народился сын Алексей и я еще имела 6 месяцев беременности, вспыхнула война русско-германская, Николай Сотичев был взят 20 июля 1915 г.".

Во время войны Мария Сотичева, жертвуя всем, старалась облегчить жизнь мобилизованного мужа, несмотря на то что ей приходилось регулярно платить за взятую в кредит швейную машину. Жизнь стала еще тяжелее, когда было введено нормирование продуктов — "книжки":

"Я, тов. Сталин, опять выручала тов. Сотичева, своего мужа, посылками. Он, Сотичев, был не в строю, а был старшим фуражиром, на фронте не был, был в тыловой армии, я ему очень часто посылала посылки, с 12 лет до 24 лет я работала у Фридмана "плиссе и вышивки", а потом была домашняя хозяйка, когда мой муж Сотичев служил в армии, я шила кальсоны и ниж. рубашки на фронт, кормила 2-х детей, жила очень и очень бедно, на хлебе и воде, платила за квартиру, платила машину каждый месяц, отопляла и освещала квартиру. Тов. Сталин, пошли книжки. Лавки выдавали все по книжкам, очень и очень бедно и плохо мне жилось с детьми, и я у себя и у детей отрывала и слала посылку и белье мужу в местечко Прушков за Варшаву 15 верст. Он, Сотичев, меня считал первым другом и женой любимой, потому я посылала белье, валенки и съестные продукты, все что бы ни попросил. Когда вспыхнула революция 1917 г. он стал большевиком, а я одну дочь Риму схоронила".

Долгая разлука, как оказалось, не способствовала укреплению семьи Сотичевых. С войны муж вернулся с любовницей и сыном:

"Сотичев привез мне из Варшавы сына, которого я назвала Виктором. Я выручала его, их кормили плохо, один горошек зеленый, да таранки одни кости, выждала его 3,5 года, он приезжает и привозит с собой польку,— звать ее Надежда, меня не бил, но обращался очень плохо и холодно".

Полька вскоре исчезла, оставив ребенка Марии Сотичевой. Но большевик Николай Сотичев уже почувствовал, что все старорежимные моральные нормы больше не действуют:

"Сотичев, мой муж, работал в депо трамвая, его поставили машинистом на дизель работать, страшно изменился, пьет вино и заводит себе подругу жизни, Зою Козлову — машинистку. Жил с ней вовсю, кутил, пропивал и прогуливал с ней деньги, катал ее, обувал и одевал. А у меня дети холодные и голодные, маленький Виктор не ходил 4,5 года, сидели без хлеба, а Сотичев гулял, наслаждался вовсю. Мне его позорить стыдно, нигде не жалуюсь, все терплю с детьми, зимой один хронический насморк получил, другой калека, не ходит, есть нечего. Пришла один я раз в депо трамвая, велел выгнать меня сторожу, я ушла. Помогал мне с детьми один партийный товарищ Петрашко, его товарищ, и тов. Руйдуков".

А вскоре Сотичев понял, что освобождение от прежней жизни нужно начинать с освобождения от прежней жены:

"Пьет, кутит, но после занятия кричит: "Вон от меня,— самыми погаными словами,— ты простая баба, ты мне не пара". Тов. Сталин, Сотичев меня так бил, что я болела 4,5 месяца от побоев, оглохала и валялась".

Однако Мария, несмотря на побои, никуда не уходила. Расстаться супругам, казалось, помогла Гражданская война:

"Ох, Сотичев говорит, хотя бы война скорее. И вот война. "Ах, слава богу, война",— сказал мой муж Сотичев. Уезжает на фронт, подъезжает Зоечка Козлова на извозчике и он: "Прощай, поганая кухарка"".

"Уборщица хочет судиться с губернатором"

Довольно скоро, правда, "поганая кухарка" начала получать ласковые и жалостные письма от мужа:

"Тов. Сталин, так Сотичев замотался с барышнями и с вином, что остался должен в губком 800 рубл. и свой револьвер заложил в 500 рубл. у тов. партийца Мятникова. Я осталась с 2-мя детьми. Так жилось мне плохо. Я пошла мыть полы по буржуям и носила воду и понемногу где стирала. Сотичев пишет письмо, что я погибну, голым лбом стенку не прошибешь, за мной бегают белогвардейцы, а у меня нет револьвера, спаси мою жизнь Маруся, пришли, выкупи у Мятникова револьвер, продай всю свою одежду и комод, вообще все и прости, что я тебя бил за Зойку Козлову. Я распродала свою одеялку, комод, платья, шаль, ботинки и выкупаю ему револьвер и 32 патрона. Ко мне приехал тов. Берзин партийный, я ему отдала и пишу, раз ты работаешь при штабе, а не на фронте, то пришли хоть часть жалованья. Он, Сотичев, даже меня и не поблагодарил за выкуп револьвера, перестал слать и письма".

Тем временем жизнь Марии Сотичевой с детьми становилась все тяжелее и тяжелее:

"Я, тов. Сталин, оставила 2 рваные рубашки и два платья, одно худое в заплатах, дети голые, рваные, одеялки худые, стирать нечем, везде грязь и болезни, умираем голодом, ни продать, ни заложить, едим одни чужие очистки или голую капусту, даже без соли. Потом я заболеваю с детьми испанкой тяжелой и постирать некому, бедные, вшивые, грязные, никому не нужны".

Однако Марии повезло. Эпидемию гриппа она с детьми пережила. А затем на помощь семье большевика пришли руководители Орловской губернии:

"Я пишу заявление тов. Трифоновскому в губком, мне дал тов. Трифоновский 5 фн. хлеба. И каждый день по одному фунту выписывали мне с детьми. Дали по ордеру 5 фн. мыла серого. Тов. Яблонка из социального обеспечения и старшему мальчику моему пальтецо, доброе здоровье. Я было сошла с ума от большой радости. Тов. Сталин, выдают мне по ордеру (я отдала 15 р. за привоз, 1 р. тов. Трифоновский) 2 кресла и 2 полукресла мягкие, столик небольшой для самовара и зеркало небольшое, одну чугунную и одну медную кастрюлю, 2 чайных чашки и 1 тарелку, дети обрадовались. Переменили мне с больными детьми квартиру, доброе здоровье тов. Трифановскому, тов. Яблонке и остальным, не помню фамилий. Тов. Сталин, в это время очень многим рабочим давали, и партийным также, обстановку, не только мне одной".

Кроме того, когда к Орлу подошли белые и семьи коммунистов решили эвакуировать, ответственные товарищи не забыли и о Сотичевой:

"Тов. Сталин, перед белыми в 1919 г. тов. Трифановский говорит мне: "Сотичева, собирайтесь с детьми, вы поедете с тов. Дириком от белых, вас измучают с детьми или вы умрете голодом". Приветствую товарищей партийцев, тов. Дирика, тов. Заура и тов. Трифановского, доброе здоровье всем им, меня с детьми, вшивых, худых, грязных, взяли, и я с тов. Дириком и их семьей приехала в Вятскую губ. г. Сарапул. Там, тов. Сталин, все было дешево, мы там ожили, я поступила работать в прачечную и работала 6 месяцев, маленькие дети были брошены на хозяйку квартиры, потом мне выслал тов. Турок, партийный, из Орла купоном 5000 р. тогда были на тысячи. Чужие партийцы чужим детям посылали деньги, а родной отец Сотичев Николай Иванович забыл обо всем".

После возвращения Марии с детьми в Орел появился и пропавший отец семейства:

"Пишет мне письмо из Москвы — живы ли детки и ты, Марусик, и вскорости приезжает. Я говорю: "Спасибо, за 2 года хотя бы письмо пустое, если бы не товарищи партийцы, умерли бы". "Прости, Маруся, я перед тобой много виноват". Я, тов. Сталин, его не принимала три дня. Я говорю, Коля, теперь между нами все кончено. Он, Сотичев, и говорит: "Я тебе двадцать писем посылал, они обратно пришли и потом 10 000 послал. Да они через 4 месяца пришли обратно, я после и не слал, я порешил, что ребята поумерли и ты"".

Несмотря на раскаяние, прежней дореволюционной семейной жизни не получилось:

"Он приехал и поступил работать в Контрольную Комиссию при Губкоме, страшно пьет после службы и не ночует дома, опять новая третья жена, окромя меня, Рая. Опять, мол, мне не пара, я жить не буду с тобой, иди на все 4 стороны".

А вскоре Сотичев получил самостоятельный участок работы главы уездного комитета партии в Ельце:

"Говорит Сотичев, вот знаешь, Маруська, меня назначают в Елец быть старшим секретарем Укома, мне сказали: там требуется только выдержанный коммунист, там страшное взятничество и проституция и пьянство, меня посылают туда, все это заглушим. Я говорю, а ты как себя будешь держать. "Маруся, прости, я больше ничего не буду делать". Выезжает, через месяц берет нас всех в Елец, и уже снова 4-я жена — Елена Степановна Киселева, член партии только на бумажке, дочь белогвардейца Павлова, богатого купца, 2 лавки в Ельце были, дом очень большой и чудный огромный сад, Успенская улица, д. 36. Проститутка, с 10 коммунистами пережила, и с женатыми и с холостыми, румянит щеки и губы и навивает волосы, даже в парикмахерской. Знаете, тов. Сталин, Сотичев Николай Иванович сделался ее тряпкой, жил всегда почти с ней, после службы редкий день был дома, а если и дома, то пьяный, мокрый, облеванный: "Вон негодная паршивая низкая жалкая уборщица, ты мне не пара, Леночек Киселева, красивая, умная, она гимназию окончила". Всюду с Киселевой — и по театрам, и по кино и по садам и по гостям, бил меня беспощадно, приходил в азарт и убивал до полусмерти: "Я убью тебя, ничтожная паршивая кухарченка, вон отсюда". Ночью поднимал скандалы, выгонял меня зимой на улицу, бил как хотел".

Сотичева пыталась жаловаться:

"Я говорю: "Я пойду жаловаться". Он, Сотичев: "Куда пойдешь, я старший всего Ельца, все заявления проходят через мои руки, убью, разорву на куски". Бил об стены головой. Тов. Сталин, бил как хотел, оглыхала я, лежала в постели по 3 недели и больше, от синяков невозможно было встать. Я пошла жаловаться в Уженотдел. Филипова сама, зав. Женотдела, жила с женатым Родионовым, Колыхалова жила с Бобровым — 2-х детей бросил и жену. Я подала через суд прокурору лично тов. Гофману. Сотичев приходит и говорит: "Он сам бросил жену и 5 чел. детей. Пошла ты к черту. Нищенка, уборщица хочет судиться с губернатором гор. Ельца". Порвали все".

"3 месяца не пил и не проститутничал"

Побои тем временем продолжались:

"Сотичев опять продолжает жить с Киселевой Еленой Степановной и продолжает меня бить и гнать, собирался народ на улице на целый квартал, когда он меня или выбрасывает, или бьет, дети визжат, как собачонки, и все удивлялись — вот и коммунист, тов. секретарь укома Сотичев. Бывало, скажет мой муж Сотичев: "Елецкие коммунисты или выпьют со мной, или что — отпущу или выпишу, дам, а ты что, кухарка, жалкая нищенка, никому не нужна"".

Народ, правда, как писала Мария, по-своему наказал секретаря укома: "Намазали ему в ночное время дегтем всю квартиру в Ельце". Но ей это только навредило:

"Он еще хуже меня бил и гнал, приехал от Киселевой, своей дорогой жены, и кричит: "В 24 часа очисти квартиру, чтобы тебя не было". Плевал в лицо, бил, наотмашь, пробил мне голову о ручку печки. Я кричала: "Прости, Колечка, я ножки поцелую". И целовала ему ноги, лишь бы больше не бил. "Я тебя, поганку, зарежу". Дети схватили ножи и вилки и спрятали их под головы, трясутся, боятся, кричат. Тов. Сталин, избил старшего, 9 лет, Алексея, сына, вдвое ремнем кожаным, он не мог ни сесть, ни лечь три недели".

Такое поведение Сотичевой могло показаться необъяснимым: над ней издевается муж, а она не уходит. Мало того, позволяет издеваться над детьми. Однако в стране, все еще страдающей от последствий двух войн, царила повальная безработица, а квартирный вопрос испортил всю страну. Так что выбора у Марии не оставалось — жуткая жизнь или голодная смерть вместе с детьми. Любые попытки пожаловаться Сотичев пресекал битьем или угрозами:

"К нам в Елец приезжал тов. Дирик — председатель Губисполкома, он останавливался у нас, и тов. Разумов, но Сотичев меня предупредил: "Если ты что-либо или Разумову, или Дирику расскажешь, то я тебя на месте убью, зарежу тебя ночью, чтобы дети не видали. Затяну тебе в руку нож, он у тебя застынет и скажу на суде, она стала нервная и очень ревнивая — и от ревности себя зарезала, я не слыхал, я только пришел с собрания"".

На некоторое время побои остановило только обещание Марии написать в Москву, в ЦК:

"Я говорю: "Я буду хлопотать через ЦК партии". Он, Сотичев: "Марусик, прости, вот тебе клянусь перед детьми, я больше с Киселевой жить не буду, чтобы мне не видать никогда в глаза своих детей ни одного, клянусь тебе честным ленинским словом, что брошу ее и не буду пить, прости". Расцеловал детей и меня: "Понимаешь ты, Марусик, здесь такой разврат и мои товарищи все пьяницы и все почти имеют по две и по три жены, прости, я тоже с тобой в Орел поеду. Забудь, Марусик, о всем прошлом, я слабый. Конь об четырех ног, и то спотыкается, а я о двух ног, прости, клянусь тебе честным ленинским словом". Пробыл мой муж Сотичев в Ельце секретарем укома 2 года, приезжаем в Орел... Дали Сотичеву должность зав. Укомхоза, 175 рубл. жалованья, проездная трамвайная бесплатная книжка, и все мало, и все плохо. Прошло 3 месяца, его Киселева приехала, ходит к нему в Уком, легла в санаторию, бывш. Кастомаровка за 7 верст от гор. Орла, и приезжает к ней, опять бить меня, гнать меня начинает. Я говорю: "Где же твои коммунистические слова, да еще какие — ленинские". "Пошла ты туда и туда"".

Наконец, после очередных побоев Мария решилась пойти к своему старому знакомому — председателю губисполкома Дирику:

"Сотичев ложится спать и ночью меня так пнул ногой, что я слетела с кровати, вся кровяная. Я кричать: "Караул, разбой". Он затыкает нос и рот рукой и фортку закрывает. Я в час ночи побежала к Дирику. Он сказал: "Я его сегодня вызову". Я пришла в 10 час. "Тов. Сотичев, вы зачем бьете свою жену, которая с вами 18 лет?" — говорит. Ну, вообще дал ему нотацию — издеваться и бить, тем более партийцу, нельзя. Он говорит: "Я ее, тов. Дирик, не бил и никогда в жизни. Она очень ревнивая, начала меня ругать, где я был, а я только с собрания. С Киселевой я жил, но я просил извинения у ней, и теперь я не делаю". Только потом я сказала: "Тов. Дирик, вы придите ко мне, я вам свою обужу покажу. 2 платка и одно пальто шевиотовое и 2 платья парусиновые". Он: "Сотичев, как вам не стыдно — все жены ответственников одеты прилично, а у вас что же? Что она вам — кухарка?" Он, тов. Сталин, Сотичев, стал мне каждую получку покупать то туфли, то ботинки, то платья, то взял в кредит пальто, встало в 105 рубл. Суконное. Доброе здоровье тов. Дирику".

"Дайте мне жить и любить! Я буду все от жизни ей давать, и сам молодым телом буду пользоваться. А ты не нужна, ты только сапожнику пара или дворнику, чтоб вас не было в 2 дня"

Значительные траты на жену охладили интерес любовниц к Сотичеву. К тому же, как писала Мария, у одной из них, Киселевой, выявили туберкулез. А другая решила выйти замуж. С горя Сотичев решил еще раз сменить место жительства, добился перевода в Иваново-Вознесенск и попросил жену ехать вместе с ним:

"Я без тебя не проживу, прости, все руки и ноги облизал, прости только: "Я приеду, устроюсь и возьму вас. Без вас я сопьюсь и совсем пропаду". Тов. Сталин, 25 г. 1-го августа уезжает Сотичев в Иваново-Вознесенск, его назначили зам. зав. Укомхоза, и 14 августа приехал за нами: "Клянусь ленинским словом, что пить и проститутничать не буду, здесь город рабочий". И что ж, приехали 20 августа — и 3 месяца не пил и не проститутничал. А потом ознакомился с товарищами, давай пить, опять бить и гнать: "Не нужна низкая жалкая бабенка, нищенка, побирушка, ты мне не пара, я с тобой жить не буду. Никуда с тобой не пойду, мои все товарищи переженились на молодых, а ты старая, дьявол, не нужная. Я тебя завез только для кухни и для корыта, ты мне в уборщицы годишься, у меня и здесь есть молодая красивая и интеллигентная". Я сказала: "А где твои ленинские слова, где клятва?" Он схватывает стул и хлоп мне по голове, у меня как мозги перевернулись".

"Нужно сменку жене сделать"

Проблема заключалась в том, что девушка, которой увлекся Сотичев, хотела выйти за него замуж. Поэтому видный деятель коммунального хозяйства решил добиться отъезда жены и развода любыми средствами:

"Приходит: "Завтра чтоб тебя мещанки не было, она молодая красивая и гимназию окончила. Такая же, как Киселева, я буду с ней открыто жить, и вы мне не мешайте. У меня все товарищи партийцы переженились на молодых, самим 50 лет, а побрали 20 лет, а мне только 40 лет. Вон сволочь!" Со старшим сыном Алексеем две большие сердечные истерики. Он: "Вон! Вы все истерички, дайте мне жить и любить. Я буду все от жизни ей давать, и сам молодым телом буду пользоваться. А ты такая-то, самыми погаными словами, не нужна, ты только сапожнику пара или дворнику, чтоб вас не было в 2 дня. Очисти мне квартиру". Я умоляю, упрашиваю, он бьет в голову мне кулаками: "Или ты в Иваново-Вознесенске, или я с ней в Сибирь. И никогда тебе не вышлю ни одной копейки, а ты с ребятами издохнешь голодом". Я говорю, что подам в суд. "Черт-дура, опять такая-растакая, все коммунисты расходятся с женами, нужно сменку жене сделать, все и в суде поразошлись, опять меня, а не тебя послушают". Я говорю: "Я о тебе в Москву напишу, тебя в газетах пропустят или в ЦК партии напишу". Он: "И в ЦК партии все по 5 жен имеют". Я Сотичева Николая, тов. Сталин, умоляю и упрашиваю, ведь ты к ней взял вещи и взял все книги, оставь нас до весны. "Нет, в 2 дня очистите мне квартиру, иначе я тебя застрелю". Выхватил револьвер и в упор к груди: "Говори, уедешь или я с тобой покончу". "Я ради детей уеду, оставь меня живую". То взад, то в грудь наставляет револьвер. Я сказала: "Я поеду пожалуюсь в губ.жен.отдел". "Черт-дура, такая-сякая. Я тов. Алексеевой отремонтировал квартиру, а ты что — мещанка, уборщица, белогвардейка, бандитка"".

Сотичев, как писала Мария, на примере показал ей, что сила на его стороне. После очередного скандала она хотела просить соседей дать показания о нанесенных ей побоях. Однако ничего не вышло:

"Он, Сотичев, взял одну четверть вина, настоянного вишней, всю ее разнес по квартирам. "Черт, дура, за тебя никто в свидетели не пойдет, а за меня все, я выписал стекла из комхоза, я провел водопровод и я поправил уборную, а ты что — белогвардейка, побирушка, ты моего ногтя не стоишь, уборщица, кухарка". Сказала: "Я напишу в ЦК партии". "Напиши, меня пошлют к станку, я буду получать 40 рубл. или 50, а ты от меня будешь получать 20 р., будете все издыхать от голода, вшивые будете и грязные, как прежде. А потом, да и в ЦК партии, там тоже все почти сами разошлись с женами, напиши, там посмеются, да выкинут все твое писание. Пиши, мои собеседники, все товарищи, за меня пойдут, а за тебя за нищенку никто"".

О силе своих связей Сотичев не лгал. Он, как писала Мария, отказался платить алименты без суда:

"Тов. Сталин, мне Сотичев сказал: "Без суда платить не буду, подавай на суд, и мне везде знакомые, и в нар.суде и в губ.суде". Тов. Сталин, когда был назначен суд, то он прислал, что будет давать на детей только по 25 р. в м-ц".

Малый размер алиментов объяснялся просто: суд решил, что у Марии есть собственный дом и хозяйство, хотя все ее имущество состояло из трех облезлых кроватей и трех табуреток. Сотичева умоляла Сталина помочь ей и ее больным детям. Но ее заявление дошло только до помощника генерального секретаря, который через секретный отдел переслал "замечательно изложенную" автобиографию в комиссию партийного контроля. Оттуда бумаги попали в Иваново-Вознесенскую контрольную комиссию, где дело рассматривали, как и предупреждал бывшую жену Сотичев, его друзья и собутыльники. Итогом рассмотрения стала записка, направленная в Москву 10 декабря 1927 года:

"Партколлегия ГубКК на ваш N от 28-X С-6712 и от 1-XII С-3712 ставит вас в известность, что ею были детально разобраны все факты, указанные в заявлениях гр. Сотичевой о неуплате ей быв. ее мужем Н. И. Сотичевым средств на содержание бывшей своей семьи. Из представленных т. Сотичевым документов выяснилось, что им содержание высылалось регулярно с самого отъезда гр. Сотичевой из Иванова в следующих размерах: в декабре 26 г.— 100 р., январь 27 г.— 100 р., февраль — 76 р., март — 80 р., апрель — 100 р., май — 100 р., июнь --100 р., август — 90 р., октябрь — 50 р. и 3 ноября 27 г.— 50 р. Кроме того, при отъезде ее из Иванова в Орел было дано 100 р. и отправлены все вещи по ее желанию. Из всего вышеизложенного видно, что т. Сотичев регулярно высылал средства на содержание своей семьи около 100 р. ежемесячно".

Партконтроль, правда, забыл проверить, получала ли эти деньги Мария Сотичева. Впрочем, иначе и быть не могло, если учесть, какую характеристику дали Николаю Сотичеву товарищи:

"За время пребывания т. Сотичева в Иваново-Вознесенской организации за ним не было замечено каких-либо некоммунистических поступков. Из опроса некоторых партийцев, живущих в том же общежитии, где проживал и т. Сотичев, видно, что в своей личной жизни он был очень выдержан и всегда старался все домашние неприятности улаживать мирным путем, что ему трудно удавалось благодаря нервному и очень горячему характеру его жены, которая каждый пустяк всегда раздувала в целую историю. За все время его работы в Иванове не было ни одного заявления со стороны окружающих лиц как по работе, так и по общежитию о его некоммунистических поступках, как-то пьянство и что-либо другое, и Бюро Губкома все время выдвигало его на ответственные руководящие посты, последнее время он занимал пост Зам. Председателя Губернского отдела Жилищно-Строительной Кооперации, где выявил себя как хороший организатор и выдержанный партиец".

Заявления Сотичевой вместе с ответом и сопроводительными бумагами вернули в секретный отдел ЦК ВКП(б), где они и остались навечно в качестве замечательного очерка нравов ранних лет советской эпохи.