Гастроли театр
Чеховский фестиваль, проходящий при поддержке Министерства культуры России, правительства Москвы и Райффайзенбанка, представляет спектакль Матюрена Болза "Смола и перья", уже знакомый читателям "Ъ" по премьере на Лионской биеннале (см. "Ъ" от 6 октября 2010 года). "Тангенс" молодого французского режиссера был одним из главных событий прошедшего Чеховского (см. "Ъ" от 1 июля 2009 года), новый спектакль, похоже, станет таковым для нынешнего фестиваля. О жанре, о политике и о высших силах с МАТЮРЕНОМ БОЛЗОМ поговорил РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
— В прошлом году ваш спектакль "Смола и перья" участвовал в танцевальной биеннале в Лионе, теперь показан в рамках Чеховского фестиваля. Наверное, мог бы стать частью и циркового феста. А как вы сами определяете жанр своей работы?
— Наверное, ближе к цирку. Я по образованию циркач. И меня ведет по жизни все-таки мое цирковое образование, хотя у нас в школе обучение было открыто другим жанрам, в том числе и современному танцу. Но в разных странах все очень по-разному — во Франции, например, все давно привыкли к тому, что цирк, с одной стороны, вбирает в себя другие сценические жанры, а с другой стороны — сам подпитывает и драму, и танец...
— "Новый цирк" так называемый...
— Совершенно верно. А вы сами как определили бы жанр спектакля "Смола и перья"?
— Может быть, акробатический театр?
— Я не против. Но вообще, мое становление очень связано с хореографом Франсуа Верре, который, кстати, привозил в Москву три года назад свой спектакль "Без возврата". Танец и цирк — искусства, связанные с движением, поэтому их соединение мне кажется абсолютно закономерным. До цирковой школы я занимался гимнастикой и театром. Театром я увлекался с восьми лет. Еще я тренировался в прыжках на батуте. Но гимнастика не предполагает непосредственное обращение к людям, это лишь демонстрация умений, поэтому я все-таки ушел в театр. Самое важное — диалог между людьми.
— А насколько важна в ваших спектаклях литературная основа? В "Тангенсе", если я правильно помню, были использованы воспоминания людей, подвергшихся насилию, но мне спектакль напомнил мир, который принято называть кафкианским. "Смола и перья" навеяны известным произведением Стейнбека "О мышах и людях", но если этого не знать, то вряд ли во время просмотра спектакля вспомнишь о Стейнбеке.
— Это только для меня важно, не для зрителя. Честно говоря, Кафку я почти не читал. Может быть, когда-нибудь прочту. Мы перевариваем все, что читаем, даже в газетах, все, что видим, даже по телевизору,— и потом это проявляется непредсказуемым образом. Создание спектакля подобно полету ракеты. Литература и все то, что есть со мной в начале работы,— это горючее, но чтобы ракета летела, оно должно сгореть и перейти в другой вид энергии. То, чем я питаюсь, может остаться тайной. Но поскольку меня спрашивают, я рассказываю, что именно на меня повлияло. Хотя, повторяю, по дороге все сгорает без остатка.
— А насколько важна в вашей работе импровизация? Вот в "Смоле и перьях" есть висящая платформа, на которой и с которой все время играют актеры. Вряд ли она появилась уже во время репетиций?
— Сначала есть только книжка и пространство. Ни одного из актеров я не мог бы соотнести с персонажами Стейнбека. А летающая платформа для меня — это метафора мира, в котором мы живем, это модель человечества. Мы все как в пробирке, и над нами будто ставят какой-то эксперимент. Мы постоянно упираемся в невозможность преодолеть границы нашего мира, хотя он подвижен и многообразен.
— Мне показалось, что оба спектакля, показанные в Москве, объединяет тема человеческого сопротивления страшному миру, бесперспективного, но необходимого. Как вам кажется, это высшая сила ставит эксперименты над нами или мы экспериментируем друг с другом сами?
— То есть вы хотите спросить, верю ли я в Бога? Не верю. Я читал книгу одного испанского заключенного времен войны, и он там описывает полураздавленную мышь, которая практически мертва, но все равно стремится выжить. Так и мы.
— Во Франции современный театр — во всяком случае, по сравнению с русским — очень политизирован и социально озабочен. Ваши спектакли на этом фоне выглядят чистым искусством.
— Театр сам по себе — всегда политический опыт. Уже то, каким образом ты собираешь актеров и как с ними работаешь, есть политика. Режиссер может быть демократом, а может быть тираном, но к нему стекается вся информация и он все время должен принимать решения. Театр для режиссера — это опыт испытания властью. Даже если сюжет спектакля сам по себе аполитичен.