Музей и общественный центр имени Андрея Дмитриевича Сахарова "Мир, прогресс и права человека" даже называется так, что в этом названии есть обезоруживающая своей искренностью беспомощность. Настолько очевидно, что можно было как-то половчей название придумать, что ясно — тут от всякой ловкости и придуманности сознательно отказываются. Примерно такая же и экспозиция музея.
Коллекции в прямом смысле у него нет — есть архив, но его не показывают. Музей состоит из стендов на одной стене, двух рядов стеллажей и одной сдвижной конструкции. На стендах коллажи из официальной жизни СССР, они заключены в большие стекла и выглядят очень хорошим оформлением школьного кабинета истории на тему "Этапы большого пути" — Ленин на трибуне, парады, физкультурники, ДнепроГЭС, война, космос, олимпиада. Напротив, на стеллаже — экспозиция "Репрессии в СССР" — красный террор, Соловки, раскулачивание, Беломорканал, ежовщина, военные репрессии, борьба с комполитизмом, ХХ съезд. Между рядами стеллажей — частная история. Слева — жизнь в ГУЛАГе, фотографии из личных дел, приговоры, справки о реабилитации, справки об освобождении, письма, ватники, орудия труда, посуда. Справа — история сопротивления в СССР, подпольные организации, церковь, диссидентское движение, "Хроника текущих событий", фотокопии "Архипелага ГУЛАГ", диссидентская кухня, искусство андерграунда, приемники для вражьих голосов и пластинки "Битлз". На сдвижной конструкции — биография Сахарова в картинках. Если сдвинуть — получается зал для заседаний и кинопросмотра.
Строго говоря, не музей, скорее зал для урока за все хорошее, против всего плохого. Но у него тем не менее есть образ. И этот образ, скажем так, соотносится с названием.
Евгений Асс, гуру современной архитектуры в Москве, сделал этот музей в 1996 году. Для того чтобы оценить его проект, нужно помнить, что первый магазин ИКЕА открылся в Москве только в 2000 году, потому что если это забыть, то можно понять все неправильно. Вот все, что принесла в нашу жизнь ИКЕА,— честность, доброжелательность, протестантскую скромность, открытость, демократичность, стертость, как бы некоторую безымянность дизайна и легкий привкус зарубежности,— все это Евгений Асс нашел еще за четыре года до того, как нам это привезли из Швеции. Даже стеллажи его выглядят, как остроумная комбинация из полок "Билли", "Ивар" и "Лайва", а в целом экспозиция, скромная и чистая, кажется вариацией на тему икейского зала "аккуратный дом", только в несколько более меланхолическом варианте.
И когда ходишь по этому залу, думаешь, что это невероятно странно. Все же все то, что связывается в голове с именем Андрея Сахарова, будь то термоядерная бомба или крах СССР, настолько грандиозно, что как-то это меньше всего ассоциируется с таким дизайном. Ну что угодно ожидаешь в этом музее увидеть, но никак не образ ИКЕА, гениально предсказанный Евгением Ассом за четыре года до того, как он появился в Москве (хотя, справедливости ради, скажу, что в Венгрии уже этим торговали). И все время задаешься вопросом: что же он имел в виду, как это могло получиться, какой смысл?
У ИКЕА главная идея в том, чтобы создать европейскую норму. Вот нормальная жизнь — честная, скромная, доброжелательная, удобная, без катаклизмов неумеренного артистического эффекта, богатства и нищеты. И человечная, когда кабинет — он не официальное место, а и для жизни тоже. И все так естественно, демократично, открытые полки, скрывать нечего. Без задней мысли. А здесь шкафы, а в них одни скелеты. Чудовищная мука двух поколений. Фотографии взрослых — вроде три на четыре, а они кричат громче картин Йозефа Бойса. Фотографии детей, погибших в голодомор,— ну просто Освенцим. Но так аккуратно все это уложено, в папочках, в рамочках. В архиве наведен порядок, и даже место для пластинки "Битлз" нашлось, в порядке сопротивления тоталитаризму. Должно же быть что-то хорошее?
Когда Евгений Асс делал этот музей, у него была концепция "архитектуры без архитектора". Идея заключалась в том, что здание или пространство не должно быть самовыражением архитектора, это не место для творческого жеста, а место для чужой жизни. И задача архитектора в том, чтобы понять эту жизнь, почувствовать ее логику и создать для нее разумное пространственное размещение и материальное воплощение. Так, чтобы было ощущение, что все сложилось само собой. Только тогда архитектура становится естественной. Не знаю, может быть, это у него была такая реакция на изобилие несколько неловких творческих жестов, которые тогда только начали производить русские архитекторы то по заказу, то в борьбе с Лужковым.
Фото: Григорий Ревзин, Коммерсантъ
Знаете, а это ведь мечта такая была у позднесоветской интеллигенции — жить не по лжи, а как в Европе. Не то чтобы роскошно, а вот так, открыто, без двоемыслия, и чтобы на высоких, чистых стеллажах стояли любимые книги, и полки под ними не проваливались, и чтобы был "аккуратный дом", и еще оставалось место где-то для фотографии, где-то для сухого букета, где-то для любимой пластинки. Ну, чтобы как на Западе. И тогда у нас все получится, у нас будет не то чтобы совсем счастье, но уж по крайней мере — покой и воля. Если соединить свободу прессы с экономическими реформами, то Россия, несомненно, станет нормальной европейской страной.
Ну, вот эту мечту Евгений Асс и воплотил. И тут вылез вопрос. Ну, хорошо, стеллажи, как в ИКЕА, построить можно. А что вы туда положите? Вы, внуки посаженных, расстрелянных и измученных, дети тех, кто прятал фотокопии "Архипелага Гулаг" в пакетах от порошка "Лотос", и ждал, что КГБ, конечно, придет, но в "Лотос" не полезет? Вы правда уверены, что у нас может быть эта чистая, демократичная, несколько простоватая в отсутствие двоемыслия Европа? А может, получится какая-то химера? У них тоже бывают скелеты в шкафу. Но вот так, что скелеты не лезут в шкафы и кричат от ужаса и боли,— это трудно представимо в Швеции.
Иногда люди недоумевают, почему именно музей Сахарова, в сущности, европейская институция, созданная по образцу западных культурных фондов, постоянно оказывается в центре тяжелых скандалов вроде процесса Самодурова--Ерофеева, столкновений измученных позиций, каждая из которых — с двойным дном, с подтекстом, еще более абсурдным и травмирующим, чем мука на поверхности. Ну, а что собственно может произрасти из такого места, кроме истерики? Когда само стремление к европейской норме уже оказывается родом шизофрении.
Нет, правда, что? В воспоминаниях об Андрее Сахарове, уже поздних, о Съезде народных депутатов, есть описания работы межрегиональной группы. Ничего особенного — какие-то правозащитники из провинции, кого-то посадили в сумасшедший дом, какие-то мелкие дрязги, причем люди рассказывают о своих бедах уже десять часов. Все уже потеряли нить разговора. Бесконечно усталый Андрей Дмитриевич сидит и все очень аккуратно записывает в тетрадку ручками разного цвета, даже, кажется, в разные тетрадочки, чтобы страдания были по порядку. И повторяет: "Это очень важно!" И записывает, и подчеркивает, и цветом выделяет. Как в "аккуратном доме" в ИКЕА. Чтобы создать в России нормальную жизнь, нужно сначала создать ее у себя в голове.
Как утверждают все люди, вспоминающие Сахарова, он был оптимистом.
Земляной Вал, 57, строение 6, 623 4401