Я возвращался из израильского Эйлата в Москву. Я был, в общем, горд собой, потому что все очень хорошо придумал и, главное, сам, без посторонней помощи: в середине января приехал на неделю отдохнуть в Израиль, на Красное море (в Египет меня с самого начала что-то не тянуло)
Почему, собственно говоря, Эйлат? Хотелось отдохнуть на море, но не хотелось долго лететь. До Эйлата три часа, температура воздуха в это время года +25 градусов, температура воды — +27... Туристов не так много, как было в середине декабря, но и не так мало, как хотелось бы. Чистое море без примесей медуз. В отеле запрещено говорить по мобильному телефону, чтобы не беспокоить соседей. Массажи. Гидромассажи. Я был рад, что все так вышло.
Я так и думал, что все получится, потому что с самого начала пошло как надо. В самолете, который летел из Москвы в Эйлат, было, включая меня, четыре пассажира. Несмотря на все разговоры о беспрецедентных мерах безопасности в израильских аэропортах, мы просто вышли из самолета на свежий воздух и поехали в отель.
Так что в конце концов мне было жаль уезжать из Эйлата, где все говорят по-русски, а русских почти нет.
Меня предупредили, что в аэропорт надо приехать по крайней мере за три часа до вылета, и я удивился: это же не Тель-Авив и не аэропорт Бен-Гуриона, через который мне тоже приходилось проходить, и лучше не надо про это.
Сейчас речь шла о маленьком городке и маленьком аэропорте в 40 минутах езды от маленького городка.
Но я приехал, когда просили. И обнаружил огромную очередь к людям, которые не спеша беседовали с пассажирами и так же не спеша осматривали, прощупывали, перетряхивали содержимое всех их чемоданов и сумок.
Через час, когда очередь моя продвинулась на несколько человек, я смог расслышать вопросы к пассажирам и понял, что им перетряхивают и мозги.
И потом очередь дошла до меня, а я думал только о том, что на вопросы-то я отвечу, а вот чемодан второй раз не закрою.
— Кто вы по профессии? — спросил меня молодой человек на природном русском языке.
На таком же я ему ответил.
— А вы были раньше в Израиле? — продолжил он.
Я признался, что был. И не один раз. На вопрос, когда, сделал еще одно признательное показание: в основном во время последней интифады.
— И вы были на арабских территориях? — быстро спросил юноша.— Вы общались с кем-то? Завязали знакомство? Вы были в Газе? Ах, нет, не были в Газе?.. Ах, были в Рамалле? Однажды? Нет, не однажды?! И сколько раз? Ах, не меньше десяти!..
Я понял, что дело мое гиблое и что своим рейсом я в Москву, конечно, не улечу. Рядом со мной стояли еще три туриста — нас вызвали всех сразу, чтобы ускорить процедуру собеседования. Так вот, им не задали еще ни одного вопроса, потому что юноша был всецело поглощен мною. И они смотрели на меня по крайней мере сочувственно. А я на юношу — в меру вызывающе.
— Вы понимаете,— вдруг сказал он мне,— почему я вас так подробно спрашиваю?
— Нет! — искренне сказал я.
— Потому,— объяснил он,— что на вас как на журналиста может быть совершено покушение, и мы должны исключить даже малейшую вероятность этого. Вы понимаете теперь?
— Нет,— опять сказал я.
— Все,— кивнул он,— теперь вы можете идти. Спасибо.
Я взял чемодан и пошел, не оглядываясь, на паспортный контроль.
Я был единственным пассажиром на борту, у которого не проверили багаж.