Издательство НЛО выпустило самое полное на сегодня собрание поэтических текстов мэтра московского концептуализма Льва Рубинштейна. Автор представил итоги двадцатипятилетних трудов в самом богемном и душном клубе Москвы — "О.Г.И.". Задыхался, но слушал МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ.
После того как тексты были прочитаны, музыка сыграна, а легендарные рубинштейновские карточки розданы и изучены благосклонно ржущей публикой, я поспешил из "огиблого" подвала на свежий воздух. Жадно всасывая апрельский чистопрудный кислород, я слушал упреки молодого и радикального литератора Дмитрия Кузьмина: "Ну сколько можно читать и издавать одно и то же? Уж всего Рубинштейна вся Москва наизусть знает... Конечно, если литература — это воспоминание о былых битвах, тогда можно, тогда пожалуйста. Но если это поиск — зачем Рубинштейн?"
Что я мог возразить? Что Лев Семенович сделал головокружительную литературную карьеру: от экспериментатора-маргинала, царапавшего бог весть что на библиотечных, согласно советской своей профессии, карточках — до знаменитого эссеиста и одного из самых остроумных людей Москвы? А тексты остались те же, что и были! Или закричать, что если уж что и стоит распубликовывать да расталдычивать — так это именно вот это вот! Но нет, лучше процитировать самого Рубинштейна: "Вот ты гуманитарий. Ты мне объясни, почему слово 'говно' пишется через 'о'..."
Было так. Год эдак семнадцатый от воцарения Брежнева. Через пару переулков от Потаповского (где "О.Г.И."), в священном для концептуализма углу Москвы, куда смотрят чердачные мастерские и Ильи Кабакова, и Олега Васильева, в кварталах, осененных торчком Меншиковой башни,— в Армянском, короче, переулке есть подворотня одна. Ее пройдя, попадешь во двор, затем по лестнице — в бельэтаж. Квартирное чтение. Дым "Явы", "Фетяска" — не пустяковые для памяти брэнды. Рубинштейн, еще при кудрях и зубах, представляет "То, что происходит". Карточки расходятся в публике: глядят в них тупо и оборвыш-художник, и стукачок-фарцовщик в джинсах, и какая-то светленькая, испитая, с тонкими пальцами Марина из сорокинской "Тридцатой любви". Читают: "Бывают моменты, когда нам явно не по себе. Но только не в данный момент". Это странно, это кажется радикальным экспериментом, это озадачивает — но это не особенно смешно. Во всяком случае, картины Кабакова или стихи Пригова смешнее. Возможно, потому, что у Рубинштейна если и есть сатирическое жало, направлено оно исключительно на язык. На тот, который способен порождать словосочетания типа "жало, направленное на язык" — но никак не на обстоятельства бытования этого самого языка.
На давешней презентации в "О.Г.И." все оказалось иначе. Во всяком случае, на молодых лицах, словно сошедших сюда из курилок развалюхи-гумкорпуса на Воробьевых горах, различались не одни лишь горящие восторгом искусства глаза, но и ухмыляющиеся пасти. Слышался не только почтительный аплодисмент, но и хмык, и хрюк. Попросту говоря, общество перестало быть смешным, смешным стал язык.
Впрочем, в толпе я различал и мэтров. Вот горбится над столом величавеющий на глазах Акунин-Чхартишвили в окружении порхающих барышень, эдаких фандоринок: могучий японист будто воплотил их, свел со страниц своих книжек страшным усилием самурайской воли. Акунин не усмехнулся ни разу. Вот трепещет в толпе вечно скорбный Сергей Гандлевский — и тоже: ни улыбки, ни вздоха. Белеет широкое лицо Семена Файбисовича, темнеет узкое — Михаила Сухотина. Ба! Да ведь это те же, кто был тогда, эон назад в Армянском переулке. И им по-прежнему не весело?
Вообще-то, "смешно-несмешно" — критерий устаревший. Но поскольку речь идет о публичном выступлении, именно он верней других. К тому же особое экзистенциальное занудство, некая тяжесть, появлявшиеся после приема определенного количества Рубинштейна, никуда не делись. То же касается и книги: это никак не легкое чтение, поскольку и сам не заметишь, как затянет тебя в воронку великой тоски под названием "конец века". Который, конечно, ерунда и условность, но который все-таки ужас.
"Могилевская Сусанна Янкелевна, Пилипенко Владимир Николаевич. Нам весело! А вам? Репертуарный сб. для учащихся 4-6 кл. школ слабослышащих. — М.: Просвещение, 1984" — это стих номер 72 из текста "Это я" 1995 года.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ