Это невероятно вдохновляющая история: человек всю жизнь пишет стихи — их практически никто не хочет читать, он пытается писать прозу, но, начав, каждый раз почти сразу же бросает. Точно так же он бросает университет, должность в литературном журнале, практически все работы — даже ту, которую сам считает лучшей: собирание устриц и мидий для ресторанов в Южной Каролине. И вот уже шестидесяти шести лет от роду он пишет недлинный текст, текст, в котором нет ни грана компромисса или конъюнктурности,— и эта книга становится бестселлером.
"Фирмин" Сэма Сэвиджа даже более популярен в Европе, чем в Америке. В Италии, например, он известен настолько, что статья о нем в газете La Repubblica начинается словами: "Все, конечно же, знают Фирмина или хотя бы слышали о нем". При этом Фирмин — создание не самое привлекательное, да и объясняется он не то что бы очень просто, хотя, вообще-то, чего ждать от персонажа, выросшего на "Поминках по Финнегану".
Выросшего — в прямом смысле слова. Фирмин — крысенок, а из страниц джойсовского романа, порвав их предварительно в клочья, его мамаша соорудила гнездо для себя и своего потомства. Располагается этот бумажный домик в подвале книжного магазина в трущобном районе Бостона, а дело происходит в 1960 году, как раз перед тем, как всю эту округу с магазинчиками, дешевыми кинотеатрами, ночлежками и барами отдадут под снос.
Старый квартал, конечно, жалко. Но не ждите ничего нравоучительного. Просто жалко — и все. Поучительного или обучающего тоже не ждите. Да, возмужавший в книжном магазине Фирмин вполне ожидаемо становится книгочеем (вернее, сначала книгоедом, потом — книгочеем), но его творение — это не дайджест мировой словесности по типу того, как раскрученный "Мир Софии" Юстейна Гордера является дайджестом философии. Это предельно искренняя история существа одинокого настолько, что литература оказывается единственным собеседником и даже единственной надеждой.
Сэм Сэвидж «Фирмин. Из жизни городских низов»
Вот он, несчастный, лохматый, хромоногий и голодный, берется за свое произведение: "Мне всегда представлялось, что история моей жизни, буде и когда я ее напишу, начнется несравненной вводной строкой, эдаким чем-то таким лирическим вроде набоковского "Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел"; или если на лирику не потяну, тогда чем-то забористым, как у Толстого: "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". Каждый помнит эти фразы, даже если начисто забыл, что там дальше написано". Густо-литературное вступление совсем не значит, что Фирмин пишет "книгу о книгах". Этот пассаж, кстати, кончается вот как: "Нет, вы только полюбуйтесь, как я начал мой последний труд, мое творение: "Я всегда представлял себе, что история моей жизни, буде и когда..." О Господи, "буде и когда"! Ну! Видали? Полная безнадега. Вымарать". (Тут самое время отметить, что на русский "Фирмин" блистательно переведен Еленой Суриц.)
Эта книга — сентиментальное путешествие в "полную безнадегу", в полную крысиную безнадегу, причем — и это самое лучшее — крыса здесь совсем настоящая (ну разве что умеющая читать и влюбляющаяся в людей, вернее, в давно умерших кинозвезд), но в то же самое время это та крыса, которой хотя бы раз в жизни побывал каждый из нас. Это та крыса, которой ощущаешь себя, когда глядишь в окно и понимаешь, что вот это — совсем не тот мир, в котором ты должен был бы родиться.
В том, как автору удалось две эти крысиности совместить,— удивительный, волшебный какой-то фокус. В этом, безусловно, есть искусство, но совсем нет мастерства. В одном из многочисленных интервью, розданных после того, как "Фирмина" постиг неожиданный успех, Сэвидж признался, что сначала сам не знал, от имени какого существа он пишет: "Сначала пришел голос. Я услышал его и напечатал несколько страниц — я еще не знал, что это крыса. На следующий день, я вдруг понял, кто это. Не скажу, чтоб это меня обрадовало". Романы так не пишутся. Так пишутся стихи. И, может, в этом и есть секрет "Фирмина" — в прозе почти уже нельзя сказать ничего нового. В поэзии можно.
М.: Иностранка, 2010