Как-то раз отношения с женщиной, которую я любил, зашли в тупик, она уехала от меня отдыхать, а я через пару дней подумал съездить в Израиль. Легкая проблема была в деньгах — не в отсутствии, а в том, что они могли начать отсутствовать позже. Я думал, как бы подстраховаться, тут позвонил один человек, попросил написать для него текст. Мы встретились, поговорили о России, отношения в которой тоже зашли в тупик. Мой прадед из Одессы и его прадед из Вильно, полагаю, могли быть озабочены своей судьбой в России, но не судьбой России как таковой, и наша несколько болезненная увлеченность темой содержала привкус известной абсурдности, что мы осознали сравнительно быстро. Заговорили о деньгах за текст. "Хемингуэй,— начал он не без высокопарности,— получал в журнале GQ по доллару за слово. Я вас ценю, как GQ Хемингуэя". "Но с тех пор какая инфляция!" — возразил я, судорожно пытаясь сообразить, сколько у меня слов в колонке. Этот мой знакомый — экономист, он стал прикидывать инфляцию, увлекся. Мне понравился индекс бигмака, получалось в 24 раза. Когда я пришел домой и умножил количество слов на Хемингуэя и на бигмак, получилась несуразно большая сумма, и наши дальнейшие переговоры тоже зашли в тупик. Ну и ладно, полетел в Иерусалим.
С утра пошел выпить кофе. "Можно кофе?" — спросил в кафе напротив гостиницы. "Вы что, с ума сошли? — набросились на меня.— Вот вы приезжаете в страну и не удосуживаетесь элементарно узнать обычаи! Вы что, не понимаете, или вы нас оскорбить пытаетесь? Нет, скажите, вы идиот или хам?" Ой, мамочки. Оказалось — суббота, нельзя греть воду. Извинился, иду, из соседней двери пахнет кофе. "Извините, если я делаю что-то не то, знаю, сегодня суббота, но пахнет кофе, и, если можно, я бы хотел, то есть нельзя ли мне его выпить?" — "Разумеется, у нас можно выпить кофе. С чего вы взяли, что это может быть нельзя, чего вы тут мямлили? Вот из-за таких, как вы, нас считают дикой страной с идиотскими обычаями! Идите, не буду я вам кофе делать!" Ой, мамочки. Дальше был "Макдоналдс", я зашел, взял ужасный кофе, но пить не смог. Зато съел бигмак, круг замкнулся, стало ясно, что все неспроста.
В любимой моей книге — "Иосифе и его братьях" Томаса Манна Иосиф прозрачно и внятно объясняет смысл жизни. Это как пьеса. Бог написал пьесу, и там есть твоя роль, и ты ее играешь, не зная, что написано дальше. Пьеса — такая вещь, что слова-то написаны, но произнести их можно очень по-разному и эмоции при этом испытать разные, это вообще-то только грубая канва, а что у тебя выйдет — твое дело, и Бог смотрит, как ты играешь, и радуется, если ты играешь хорошо. Я вообще-то всегда был согласен с такой постановкой вопроса, но это вовсе не специально еврейский взгляд на мир. Само по себе представление, что все заранее расписано и твоя жизнь есть в известной степени ритуал, аранжирующий миф, мифологическое движение по кругу от рождения до смерти, свойственно всем культурам, признающим существование Бога или производным от них. И все же есть, на мой взгляд, специфически еврейский поворот темы.
Единственным экзистенциальным аргументом против существования Бога является абсурдность бытия. Нет и не может быть смысла в том, чтобы заработать впрок то, что впрок собираешься потратить, в умножении Хемингуэя на бигмак, в любви к тому, что не знает, как от тебя отделаться, женщина ли, Россия ли — не важно, во взаимном непонимании людей, в производстве такой гадости, как кофе в "Макдоналдсе", и т. д. Если это придумал Бог, то не мог же он придумать такую бессмысленную чушь. "О великий бракодел!" — как восклицает Йоссариан в хеллеровской "Уловке 22".
Так вот о еврейском повороте темы. Я тут перечитывал переписку Людмилы Улицкой с Михаилом Ходорковским, и там в одном из писем Улицкая рассказывает анекдот: "Напоследок расскажу анекдот. Умер Эйнштейн и предстал пред Господом. Говорит: "Вот я умер, теперь уж все равно. Напиши мне формулу Вселенной". Господь Бог взял в руки мел и написал. Эйнштейн посмотрел-посмотрел и говорит: "Да ведь здесь ошибка!" "Да, я знаю",— отвечает ему Бог".
Абсурдность бытия не является аргументом против существования Бога в том и только в том случае, если допустить, что Бог — абсурдист. Что пьеса, о которой говорит Томас Манн, написана как бы в стиле Ионеско. Это допущение требует известной раскованности воображения, в логике абсурда не действует триада истина--добро--красота, которая служит обычным инструментом обнаружения Божественного присутствия, то бишь Бог — это не правильно, не справедливо и не прекрасно. С математической точки зрения речь идет просто об удвоении абсурда, так что любой абсурдной точке "икс" соответствует некая абсурдная точка "икс один", которая относится к сфере Божественного замысла,— это очень простая операция и совсем безвредная, ведь абсурд бесконечен и, сколько его ни удваивай, больше не станет. Но зато, если это допущение сделать, открываются некоторые перспективы. С экзистенциальных позиций тут немыслимая глубина, потому что твое существование больше не является абсурдным — оно отражение Божественного промысла.
Мне кажется, еврейский поворот темы — это сохранение интуиции Бога тогда, когда центральным мифом становится не "Вечное возвращение" Элиаде, но "Миф о Сизифе" Камю. Если ты серьезный человек, значит, живешь не зря, а правильно. Именно такая оппозиция: либо зря, либо правильно, а правильно — это как? Как не зря, если происходит то, что происходит, а еще ведь чем кончается. Мне иногда сильно помогает ощущение, что это происходит в соответствии с Божественным промыслом на мой личный счет, а уж насколько он абсурден — не мне судить. Вероятно, это что-то этнографическое. Вроде кофе в субботу: как ни верти, все равно не выпьешь.