Федор получил из Южной Африки оранжевую шапку Sea Rescue Cape Town South Africa. И майку такого же оранжевого цвета и ровно такой же надписью. Справедливости ради надо сказать, что у меня точно такая же шапка (они все безразмерные) и майка. Мы с ним ходим как два инкубаторских идиота. Ну или, если угодно, как команда кейптаунских морских спасателей. Дело в том, что в порту у команды спасателей есть собственный магазин, продажа в котором маек и шапок с кепками приносит небольшой, но стабильный доход местному обществу спасения на водах. И я рад, что помог ребятам. Федор не вылезает из этой шапки, и его видно не то что за версту в этом сером городе — за две версты. Это обычная трикотажная шерстяная шапка, которую принято в народе называть всяческими непристойным кличками. Просто она ярко-оранжевого цвета и несет на себе пришитый герб спасателей. И он из нее не вылезает.
Более того, он ее специально смешно надевает: сначала нахлобучивает полностью на уши, а потом тянет за самый верх и стягивает ее с ушей, превращая шапку в уморительный колпак, и так ходит. Почему он это делает — совершенно непонятно. Впрочем, за Федором давно замечено, что он вечно вытворяет с шапками и кепками что-то совершенно невероятное. Началось все, когда ему было года три, и в хельсинском H&M (проверено — в три раза дешевле русского) ему была куплена летняя кепка, комбинированная с шейным платком, чтобы нежная шкурка на шее не сгорела под чумовым подмосковным солнцем. Первое, что сделал маленький мальчик,— перевернул кепку задом наперед, соорудив что-то вроде капора или чепца,— так и ходил.
Вообще-то в жизни мужчины шапка — очень важный аксессуар. Не надо иметь десять пядей во лбу, чтобы понимать, что шапка — инструмент построения субординации в обществе, знак власти, сексуальный символ. Не случайно в самых слабых армиях офицеры выкраивают себе катастрофически высокие тульи. Можно сказать, тут компенсация за импотенцию предстает самым очевидным, зримым образом. Я уверен, по тому, умеют ли мужчины определенной страны легко и элегантно носить шляпу (вариант — шапку), можно смело судить о внутренней свободе в мужской популяции и в стране в целом. К примеру, советским и постсоветским мужчинам хвастать в этом смысле нечем. Еще с революции мужчина в шляпе — это не только иностранец, но и проклятый интеллигент. Потом остался только иностранец. Потому что даже актеры, которые, казалось бы, должны носить все и всегда с одинаковой легкостью, в этой стране носить шляпы не умеют. Вроде бы голова та же, лысина аналогичная, шляпа фирменная — а картинка не складывается. Это как с русским роком — и музон, вроде, тот же, слова забористые, гитары как у всех Gibson, хаером трясут убедительно — а рока как не было, так и нет. Причина проста — нет внутренней свободы. Развязность есть, а свободы нет. Брюс Уиллис в шляпе борсалино — это одно, а, простите, Михаил Боярский — совершенно другое. Любой малограмотный реднек в Техасе носит шляпу в миллион раз элегантней всего Политбюро. По вполне понятной причине. И мне все хочется надеяться, что растет новое поколение, которое будет достаточно свободным, чтобы легко и просто относиться к головным уборам. А пока — местные молодые мужчины носят черные шапочки с малоприличными кличками, сидят на корточках, как зеки, и лузгают семечки.
И думаю, что Федор — один из этого нового поколения. Потому что он уже сейчас носит шапки свободно, с понтом и с юмором. И ему идет.
Правду говорят, что наши дети достаточно креативны. Но ровно до той поры пока не идут в школу, в которой из них эту креативность и свободу вышибают буквально за пару годков. Меня эта информация приводит в исступление, потому что я все пять лет старался, чтобы Федор был достаточно креативным и свободным. Да что там, мы тут все уже испереживались (не скажу — переругались, бог миловал), отправлять Федора в школу в шесть лет или нет. Потому что, с одной стороны, ему будет не просто шесть, а шесть лет и целых три месяца, когда случится первое сентября с линейкой и идиотскими хризантемами, которые доверчивые первоклашки несут толстым завучам. А с другой стороны, это всего-навсего шесть лет и три месяца. Нынче дети так быстро не растут — им еще ответственность нагуливать и нагуливать. А также собранность, не говоря уже о концентрации. Одна половина семьи считает, что Федор уже дорос до первого класса, вторая половина уверена, что не дорос. Пока меня успокаивает одно — бабушка пристроила его в школу, где творческая жилка всячески поддерживается. И собственно, танцы и музыка там главней обществоведения. Где-то на Тверской. Еще бы знать, кто его туда будет каждый день возить. Неужели я?