Болезненная зацикленность "Кукол" — единственной телепередачи, избравшей жанр политической сатиры — на теме "президент и фавориты" оказалась в пятницу объектом преследования Генпрокуратуры по ст. 131 ч. 2 "Оскорбление" (президента РФ). Тяжелая бездарность вряд ли достойна уголовного преследования, но, как то часто бывает в России, с крайней глупостью оппозиции может конкурировать разве что равносильная глупость власти.
Пародийное приложение известных сюжетов отечественной и мировой литературы к конкретным и совершенно нелитературным лицам — крайне устойчивый сатирический прием. Школьники пишут таким образом сатиры на своих учителей, либералы начала века — на царя и министров, сатирик Шендерович — на Ельцина с Коржаковым. Суть приема в ироническом возвеличивании персонажа — героя ставят на котурны, дабы сделать эффектнее его низвержение. Очевидная и невыгодная разность личностных масштабов реального персонажа и литературного прототипа наиболее наглядным образом изобличает неосновательные претензии пародируемого, ибо комизм заключается как раз в несоответствии формы и сущности. Правда, комический разрыв формы и сущности может быть свойствен не только пародируемому, но и пародирующему, если он недостаточно искусен в сатирическом ремесле и создает чувство неудобства, которое человек испытывает, слушая несмешные шутки. Тогда есть риск, что вместо комических рядов типа "Гомер, Мильтон и Паниковский" сознание зрителя станут занимать менее желательные для автора (хотя не менее комические для зрителя) ряды типа "Гоголь, Зощенко и Шендерович".
Опасность может порождаться зацикленностью "Кукол" на моносюжете, вкратце сводящемся к тому, что Ельцин в окружении фаворитов (Коржаков, Грачев) предается размышлениям о том, что бы такого сделать и с кем вступить в союз, после чего перед ним в порядке строгой очереди — а именно: Гайдар, за ним Жириновский, Явлинский и Зюганов — проходят претенденты, с которыми он обменивается более или менее остроумными репликами. Из субботы в субботу зрителю показывается одно и то же, а чтобы однообразие сюжета не было столь удручающим, куклы переряживаются в костюмы, соответствующие разным знаменитым текстам ("Гамлет", "Фауст", "Робинзон Крузо" etc.), а стандартно программные речи персонажей (Гайдар — о реформе и монетаризме, Жириновский — о броске на Юг) подвергаются языковому костюмированию, т. е. героям вкладываются в уста частично видоизмененные крылатые фразы из соответствующих текстов. Но спасительность костюмирования представляется преувеличенной, ибо не возникает главного — органической связи кукольного мирка с текстом-прототипом, тогда как только эта связь и может породить искомый комический эффект.
Связь может возникнуть при сюжетных совпадениях политических коллизий с фабулой знаменитых книг. Однако в мировой литературе все книги о разном, хотя в известном смысле и об одном — о человеческой душе, а все сюжеты "Кукол" только об одном — о фаворитизме кремлевского двора. Но фаворитизм правителей мало интересовал мировую литературу — как раз потому, что в смысле движений человеческой души тут все слишком ясно и понятно. Надсадно еженедельное воспроизведение темы "Ельцин — Коржаков" вступает в крайнее противоречие с требованиями жанра, ибо взаимоотношения в тандеме "правитель — фаворит" — это печальная статика, а драматическое действо по определению требует динамики.
Вполне можно допустить, что создатели программы "Куклы" томятся от желания обратиться к ген. Коржакову с рылеевским посланием: "Надменный временщик, и подлый, и коварный, монарха низкий льстец и друг неблагодарный, неистовый тиран родной страны своей, взнесенный в важный сан пронырствами злодей", завершая его еще более пламенным: "Твоим вниманием не дорожу, подлец!". Можно и не дорожить, но тогда надо закрывать передачу — причем не по причине правительственных репрессий, которые, к великому сожалению, все-таки, кажется, последовали, а по причине исчерпанности предмета. Рылеев, вселившийся в Шендеровича, сказал уже все, произнеся не подлежащий обжалованию приговор. Надпись на вратах адовых "Lasciat' ogni speranza, voi ch'entrate" столь страшна, и, так сказать, ответственна, что не может быть сюжетом еженедельной развлекательной программы. В извинение кукловодов можно заметить, конечно, что они не одиноки. Издатель "Независимой газеты" Виталий Третьяков до тех пор, пока газета не закрылась, публиковал еженедельную колонку редактора под названием "Конец России", аккуратно снабженную номером (1, 2, 3 ... N).
Моносюжетность "Кукол" особенно обидна тем, что пропадает искусно сделанный инвентарь. Наличные куклы сулят изрядное фабульное богатство, а новую могут во Франции сделать всего за неделю, так что разнообразие может быть вовсе необъятным. Достаточно всего лишь выйти за пределы искусственно установленного ограничения всех сюжетных линий единственной "царь — наперсник" и отслеживать потенциальные сюжетные коллизии между любыми двумя или несколькими произвольно взятыми куклами. Ельцин, как непременный главный герой всех сюжетов (инвертированное "и лично Леонид Ильич...) есть странный и совершенно неуместный для свободомыслящего сатирика пережиток монархического сознания.
Совершенно неохваченными художнической фантазией оказываются, допустим, деликатные взаимоотношения Явлинского и Зюганова. А тут был бы весьма пригоден пролог из оперы "Фауст", когда известный экономист поет лирическим тенором: "Проклинаю я все надежды, вас, мечты, и слышать не желаю! Нет жизни мне, нет сил терпеть! Ко мне, злой дух, ко мне!", после чего раздается громовой удар и лидер КПРФ своим характерным basso profundo обращается к лидеру "Яблока": "Чему ж ты дивишься? Смело смотри и приглядишься!".
Драма с введением с 1 июля продовольственных пошлин есть в чистом виде трагедия "Скупой рыцарь", где кипучий мэр г. Москвы представляет Альбера, вице-премьер Чубайс — Барона, а президент "Мост-банка" — "почтенного Соломона", уполномоченного финансиста при Альбере. Диалоги тут сами выходят из-под пера — ГУСИНСКИЙ: "Есть у меня знакомый старичок, обозреватель бедный..." — ЛУЖКОВ: "Ростовщик такой же, как и ты, иль почестнее?" — ГУСИНСКИЙ: "Нет, рыцарь, Минкин торг ведет иной — статьи он составляет... право, чудно, как действуют они". Засим кипучий, но благородный мэр восклицает: "Вот до чего меня доводит вице-премьера скупость! Гусь мне смел что предложить! Нет, решено, пойду искать управы у Ельцина: Чубайса пусть заставят меня держать как мэра, не как мышь, рожденную в подполье". В финале Ельцин, если уж без него нельзя обойтись, резонно заключает: "Он умер, понимаешь. Ужасный век, ужасные сердца!". И Коржакова нет, и вместе с тем поучительно. Все что требуется — воспринимать текст во всей его целостности, как первичное, а столичные интриги — как вторичное его отображение. Если же интриги первичны, а бессмертный текст — лишь источник для шинковки отрывочных цитат, ломающих органику целого, то и получаются нынешние "Куклы".
Жанр политической сатиры призван решать не только художнические, но и общественные задачи и в идеале — через комическое разоблачение противоречий между формой и сущностью — способствовать общественному здравомыслию. Конечно, бич пламенной сатиры, будучи хлестательным орудием, соблазняет пороть по принципу "плетка есть — ума не надо", но, если бичевать совсем без привлечения ума, есть опасность выпороть самого себя. И тут тема фаворитизма достаточно деликатна. О том, что "беда стране, где раб и льстец одни приближены престолу" — кто же спорит, и общественное зло, несомненно, должно быть названо. Но зацикливание на чисто детском тыкании пальцем: "А Коржаков у Ельцина фаворит!" недостойно ни глубокого сатирика, ни свободолюбивого общественного деятеля.
Минимальное знакомство с функционированием иных, нежели президентская администрация, госструктур, российских политических партий, частнопредпринимательских структур, наконец, показывает, что отрыв от действительности, верхушечное интриганство, совершенно невнятный способ принятия решений и все тот же самый фаворитизм, при котором понятия "ближний круг" и "доступ к телу" являются ключевыми, — все это присуще им не менее, если не более, чем обитателям Кремля. Если Ельцина экранируют от жизни Коржаков и Илюшин, Гайдара — Шнейдер и Боксер, а механизм принятия решений в "Яблоке" непонятен вообще никому — то погрязший в фаворитизме президент РФ может с унынием констатировать: "Я была тогда с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был". Если бы все дело было в Коржакове и Ельцине и если бы они не были лишь слабым и частным отражением грустной глобальной тенденции — неспособности общественных структур к органическому функционированию — то дела в России были бы превосходны: всего и проблем-то — вытурить дурных правителей из Кремля. Когда пламенные критики кремлевских порядков сами ведут свои дела точно таким же образом, желание радостно улюлюкать делается куда меньшим. Зацикленность создает опасную иллюзию, что президент РФ по развращенности, болезненности или слабоволию сидит в душной комнате, запершись с фаворитами, хотя за окном — только створку распахни — цветет и красуется необычайно укрепившееся в силе духа зрелое гражданское общество. Но если за окном то же самое, что в комнате, то весь шум и гам сводится к предложению заменить одного фаворита на другого, ибо фаворитизм есть не столько результат порочности правителя (о, если бы!), сколько импотентности общества, не способного к гражданской самоорганизации. Опыт такой иллюзии уже был: демонизация фигуры Распутина создавала представление о том, что худо-бедно функционирующей царской бюрократии вообще не существует, а зато существуют "общественные деятели", хоть сейчас готовые приступить к плодотворному управлению Россией. С отречением императора плодотворное управление наступило, и уже в марте-апреле 1917 года выяснилось, что при полном отсутствии Распутина и при полном присутствии во Временном правительстве цвета русской общественности управление страной оказывается не то что плодотворным, а попросту нулевым.
Судя по относительно высоким зрительским рейтингам "Кукол", общественность готова простить сатирикам откровенную маловысокохудожественность, ибо не до художества, когда программа исполняет куда более важную функцию: еженедельно льстит общественности, показывая истинный корень российских бед — фаворитизм, порожденный злонравием сильных мира сего. Вкусовые качества наркотика маловажны по сравнению с его успокоительным действием — правда, расплата за наркотическое успокоение бывает недешевой.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ