прочитала Анна Наринская
Книга лондонского профессора Стивена Ловелла "Дачники" — абсолютный антипод отечественной телевизионной программы под таким же названием. И дело не в том, вернее, не в первую очередь в том, что телесериал был медийным продуктом, по определению поверхностным и импрессионистским, а труд Ловелла — полноценное научное исследование. Тут, скорее, вот что: программа "Дачники" поддерживала и разрабатывала сложившийся в нашем сознании романтизированный образ дачи и ее обитателей. Дача для нас в первую очередь — образ дома с мезонином и верандой, стоящего среди высоких сосен, даже если мы сами отродясь в таком не живали. А дачники, соответственно, — это обитатели такого дома, рассуждающие за чаем о чем-нибудь прекрасном или даже это прекрасное создающие вроде переделкинских жителей Пастернака и Чуковского.
Герои Ловелла другого толка. Это разночинные и не уверенные в себе горьковские дачники (оригинальное название книги Ловелла — "Summerfolk" — совпадает с переводом названия знаменитой пьесы), которые "ничего не делают и отвратительно много говорят", дачники сначала Чехова, а потом Трифонова. Затюканные мужья и перессорившиеся из-за нескольких соток наследники.
Подробное, изобилующее статистикой и цитатами исследование Ловелла посвящено именно таким персонажам — дачным обывателям, характер которых, как становится ясно из книги, сложился в середине XIX века, когда в русской "летней истории" на смену усадебному периоду пришел период дачный и практически не изменился по сей день.
Ловелл, разумеется, называет все важные для русской культуры дачные места — и имение А. Н. Оленина Приютино, где, как на даче, живали Крылов и Гнедич и часто бывал Пушкин, и Абрамцево, которое Илья Репин называл "лучшей в мире дачей", и Куоккалу, и Царское село, и Комарово, и Переделкино. Но больше, чем дачные памятники культуры, Ловелла интересует дачная культура как таковая и дачник как ее представитель. "Удивительное существо: горожанин, чье самосознание определялось не правовым или профессиональным статусом, не отношением к тем или иным средствам производства, а занятиями, которым он предавался на досуге".
Скажем, популярное среди петербуржцев Парголово для Ловелла — типическая дачная территория, заполняемая летом "десятками тысяч подвижного, разнохарактерного, во всяком случае, интеллигентного населения". Среди этого "интеллигентного населения" были, к примеру, Белинский, Стасов, в тамошней церкви венчался Римский-Корсаков, но для Ловелла самым ценным оказывается Мамин-Сибиряк, так описавший парголовскую жизнь: "дачи с своим убогим кокетством, чахлыми садиками и скромным желанием казаться безмятежным приютом легкого дачного счастья".
К тому времени как в самом знаменитом стихотворении начала XX века возникла "скука загородных дач", констатирует Ловелл, у дачной жизни сложилась незыблемая репутация жизни пошлой. Надежда Тэффи писала в журнале "Сатирикон": "Первый дачник пришел с запада. Осмотрелся и сел. И вокруг того места, куда он сел, сейчас же образовались крокетная площадка, ломберный стол и парусиновая занавеска с красной каемочкой". А ежедневные газеты пестрели скандальными историями. "...Толпа любопытствующих собралась около одной дачи посмотреть, как одна жена обойного мастера Г.М. била своего мужа и затем в кровь расцарапала лицо мальчику, работавшему в заведении мужа. Кровопролитие было обильное, крик слышен по всему Парголову".
Эта жена обойщика, скорее всего, нашла бы родственную душу в жившей полвека спустя гражданке Швайченко. Ловелл подробно и явно не без удовольствия рассказывает достойную пера Зощенко историю о том, как эта дама пыталась отсудить полдачи у своего бывшего мужа гражданина Гущи. "Официально их брак был заключен в 1942 году, расторгнут в 1949-м. Гуща получил дачный участок в 1938-м и начал строиться в апреле 1939-го, (то есть до брака), поэтому притязания Швайченко изначально казались необоснованными. Но здесь она заявила, что вступила в "брачные отношения" с будущим мужем в 1937-м и именно этот год следует считать началом ее имущественных прав, а не 1942-й".
Не то чтобы подобный сюжет не мог развернуться на престижных гектарах Переделкина или Николиной горы ("В 1946 году вдова известного советского писателя А. Н. Толстого обратилась к Молотову с просьбой разрешить ей остаться на даче в Барвихе, где писатель жил до смерти своей в 1945-м; она была не готова переехать в предложенную ей дачу в Малаховке"), но Ловелла влекут не громкие имена (большинство из которых на его родине не такие уж и громкие), а социальный феномен "летнего житья в России". Поэтому его интересует в основном не привилегированное меньшинство, а борющееся за летнее выживание большинство, то есть те, кто ну никак не мог обратиться к Молотову. Те, чей жизненно-дачный идеал изображен в этой статье, напечатанной в июле 1935 года в газете "Вечерняя Москва", где, заметим, прекрасно все — от искусно подобранных тем разговоров и морали в последних строках до выверенного набора имен и фамилий персонажей.
"За чаем на террасе Яков Рафаилович читает второй том "Петра I", а его жена — "Гиперболоид инженера Гарина". Тут же возникает маленькая дискуссия о творчестве автора этих произведений Алексея Толстого. Люсия Харитоновна (жена Рустема), развернувшая последний номер газеты, прерывает дискуссию запросом: "Из чего сделана оболочка стратостата?" Потом друзья — инженер Рустем и начальник цеха Файнштейн — делятся последними заводскими новостями. Когда новости исчерпаны и чай выпит, наступает тишина. "Тишина такая,— шутит кто-то,— что слышно, как на наших грядках растет лук". "Еще бы не расти! Полили мы его на ночь изрядно. А картофель-то как разошелся? Прямо буйствует на грядках!" Когда гаснет свет в окнах, дачка эта совсем теряется в лесу. Много под Москвой таких лесов, много таких дач, и много таких людей отдыхает в них. Но отдыхает лучше тот, кто лучше работает!"
Ловелл не только подробно изучает условия бытования и привычки дачного большинства, но даже готов взглянуть его глазами на привилегированное дачное меньшинство. "Жена писателя Юрия Лебединского вспоминает, как однажды, в 1950-х, ей довелось случайно услышать завистливые комментарии посетителей Переделкино: "Видите, какие дворцы понастроили! Недавно в Ясной Поляне побывала, там дом куда скромнее. Эти живут получше графа, а пишут что?"" Эти слова Лидии Лебединской Ловелл предваряет цитатой из датированного 1938 годом письма советского писателя Леонида Соболева: "Переделкино — это "феодальное" поселение, где титаны советской литературы играли роль писателей-феодалов".
Но если феодалы советской дачной жизни интересуют Ловелла куда меньше, чем ее рядовые представители, то феодалы теперешние не интересуют его почти совсем. Он умудряется даже практически не поддаться искушению пройтись по их украшенным донжонами дворцам. Те же, "для кого дача была средством сэкономить деньги, набраться сил или запастись продуктами для очередной продолжительной схватки с мегаполисом", занимают британского исследователя куда больше. Но тут — признается автор "Дачников" — возникает практически неразрешимая проблема. Этих людей он совсем не может понять. Невозможно — пишет Ловелл — подобрать определение, покрывающее "все разнообразие форм поселения и проживания, именуемых в постсоветской России "дачей"". "Согласно одному из расхожих и не нуждающихся в дальнейших обоснованиях исторических мнений, представители среднего слоя русских городских жителей всегда были разобщены и страдали отсутствием самосознания. За последние полтора века единственное, что их объединяло, это, на мой взгляд, загородные привычки; если и можно в России навесить на кого-то ярлык "средний класс", так это на дачников. Однако это соображение нас не сильно выручает — ни в моральном, ни в интеллектуальном отношении. Не существует более яркого подтверждения общественной слабости и политической маргинальности этого якобы среднего слоя, как то, что его многочисленные представители напяливают в пятницу вечером или в субботу утром резиновые сапоги и отправляются на свои земельные участки".