Басни Крылова составляют тот культурный минимум, который объединяет людей русской культуры,— даже те, кто не знает пушкинской "Буря мглою...", помнят "Мартышку и очки". Басня и должна быть основой культурной памяти, потому что она в самом четком виде предлагает нам те варианты реакции, какие возможны по отношению к искусству вообще: или, как в окно, увидеть непривычный мир — с насмешливым голубком, с синицами, зажигающими море, с воронами, поющими и роняющими сыр, или, как в зеркало, увидеть непривычного себя — своих внутренних ворон и свой внутренний сыр, или же, самое унылое, увидеть других людей — в общем-то привычных, поскольку для их превращения в волков и ягнят, лисиц и ворон нам не нужна оптика искусства, а достаточно обычных наших глаз, какими мы и сами смотрим на ближних. Мы чаще всего выбираем третий вариант, потому что нам не хватает ни духу применить басню к себе, ни спокойствия ни к чему ее не применять; потому что обычно смотрим на других людей, а ни себя, ни мир видеть не хотим.
Жизнь самого Ивана Андреевича Крылова в нашей памяти сводится к анекдотам. Например, к сохраненному Пушкиным в "Table-talk": "У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, не прочен и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. "Нет,— отвечал Крылов,— угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову"". Или к рассказу о его смерти от обжорства (на самом же деле вот от чего: "Свидетельство. Дано сие в том, что состоявший на пользовании моем господин действительный статский советник и кавалер Иван Андреевич Крылов действительно страдал воспалением легких (Pnevmonia nota) и волею Божию 9-го сего ноября нынешнего 1844 года помер от паралича в легких. В чем и удостоверяю. С.-Петербург, ноября 11-го дня 1844 года. Доктор медицины и коллежский асессор Ф. Галлер").
Биография такой известной и одновременно загадочной фигуры — дело очень увлекательное и для автора, и для читателя. И никого лучшего автором такой биографии не представишь, как М. А. Гордина — специалиста по Крылову, издателя воспоминаний о нем. Его книга состоит из двух частей: "История первая, основанная на документах", охватывающая первые 30 лет жизни Крылова до "возвращения в Петербург, анекдотической славы первого чудака эпохи, его басен", и "История вторая, основанная на предположениях", обнимающая уже всю жизнь.
Вся книга написана изящным слогом, первая часть — более современным, вторая — слегка (но без впадения в манерность) стилизованным. Малознакомая публике фигура молодого Крылова изображена в ней подробно и ясно. Но есть у книги одно свойство, которое как-то уменьшает удовольствие от нее,— то, что в обеих ее частях мы слышим избегающий всего неавторского, выровненный, сглаженный рассказ. В первой, "основанной на документах", части мы не узнаем, что на те или иные эпизоды жизни Крылова можно смотреть и иначе. Например, на его ссору с Княжниным (Гордин тут целиком на стороне Крылова) или на его отношения с "партией наследника" (Гордин считает Крылова чуть ли не участником заговора в пользу Павла). Не узнаем, что можно считать Крылова не просветителем и оппозиционером, а, например, либертином (как о нем пишет Вера Проскурина). То есть, проще говоря, мы не слышим чужих мнений.
А во второй, "основанной на предположениях", то есть беллетризованной, части спрятаны в воду не чужие мнения, а источники текста, то есть не сказано, взят ли откуда-то тот или иной пассаж или целиком выдуман или собран из таких-то цитат. Например, мы читаем: "В ночном волчьем вое Крылову не слышалось угрозы или жалобы, но что-то вроде молитвенного пения, молитвы о мировом непокое, бездомности и неразумности — обо всем чужом и жутком для человека". Или распознаем в диалоге девицы Анеты и "актерки" Грушеньки разговор Грушеньки и Катерины Ивановны из "Братьев Карамазовых". Если бы мы знали, что эти пассажи как-то основаны на крыловских или околокрыловских текстах, то мы бы сказали: "Ну и ну! Какой Крылов, оказывается, был Тютчев! И даже Митя Карамазов!" Если бы мы знали, что они целиком выдуманы, то мы и читали бы это как чистую беллетристику, получая (или не получая) соответствующее удовольствие. А неопределенность, предположительность не дают нам получать удовольствие ни от вымысла, ни от подлинных фактов или текстов.
Отсутствие чужих мнений в первой части и разделения на правду и вымысел во второй требует от читателя известной доли доверчивости или простодушия (которых, кстати, у самого Крылова — в том числе в изображении Гордина — как раз и не было), то есть делает книгу в некотором смысле старомодной. И может быть, действительно стоит вообразить, что она написана лет 30 назад, в золотой век исторической беллетристики, когда писали Давыдов, или Эйдельман, или Окуджава, и читать ее без тех ожиданий, с какими мы приступаем к современным книгам.
Гордин М. А. Жизнь Ивана Крылова, или Опасный лентяй. СПб.: Издательство Пушкинского фонда, 2008.