Выставка
В Московском музее современного искусства (ММСИ) в Ермолаевском переулке открылась ретроспектива Сергея Шутова "Необязательное и необходимое", отмечающая 30-летие творческой деятельности знаменитого персонажа московской художественной сцены. Ревизию его пестрой коллекции арт-увлечений провела МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА.
Хотя сам художник, 1955 года рождения, анонсировал 1978 год как дату, когда он начал активно заниматься искусством и участвовать в выставках, самые ранние произведения в Ермолаевском относятся к 1985-му. Это невзрачная дощечка с напечатанным по трафарету лицом Людмилы Гурченко (ее можно счесть необязательной — такие объекты из подручных материалов тогда делали многие) и портрет Маяковского. Вот он уже выдает фирменную шутовскую манеру: на лбу у поэта кусок меха, в районе носа — несколько стразов, а вместо губ — колбаска подозрительного цвета.
Сам автор в эту эпоху выглядел не менее экстравагантно. На архивной фотографии с плаката выставки он глядит натуральным космическим пришельцем — с сеточкой, в которой продавались овощи в советских магазинах, на голове, в темных очках, с сигаретой в зубах и лозунгом "Россия — страна авангардных экспериментов" в руках. Этот образ авангардиста в несколько модифицированном виде в 1989 году узнала вся эта самая страна — благодаря Мальчику Бананану из соловьевской "Ассы", в которой Сергей Шутов работал художником и для премьеры которой он оформлял меховыми колоннами легендарный рок-парад "Асса" в московском ДК МЭЛЗ. Об этом времени на выставке напоминают стилизованные под китайские свитки "семейные портреты" — режиссера Соловьева, Петра Мамонова и самого художника Шутова.
Впрочем, слава настигла Сергея Шутова еще раньше — в 1986 году, когда о его картину "Барсучонок больше не ленится", показанную на 17-й молодежной выставке Союза художников в ныне несуществующем зале на Кузнецком мосту, сломала перья советская арт-критика. Трудно сказать, что ее тогда зацепило больше — дурашливое название, на какие маэстро Шутов большой мастер, или сама буйная "психоделическая" живопись, известная в мире как нью-вейв, а у нас тогда еще абсолютная диковина. Этого раритета нет на выставке, зато целый этаж подобной радужной "сорочьей" живописи конца 1980-х — начала 1990-х, как будто иллюстрирующей психоделические эффекты от перестроечной эйфории, куда художник натаскивал, как в гнездо, самые разнообразные стилевые сокровища и впечатления. В ней сквозь пестроту проглядывают-таки важные темы и моменты — вот обязательное для этого времени увлечение супрематизмом (картина "Девочки, хотите холодного?"), вот серебряные девушки-грибы (как тут не вспомнить о Ленине-грибе), вот будни петербургской Новой академии, где Шутов был профессором. Здесь же появляются и самолеты, и прочая романтика космоса, отфильтрованная художником позднее, уже в 1990-е и 2000-е, в два главных русла.
Это картины с взмывающими истребителями, где цветовая мельтешня структурирована уже в духе матюшинских полос, напоминающих о фантастических гиперболоидах инженера Гарина. Это сложносоставная инсталляция "Ковер-гортензия" на стихотворение Александра Введенского, произносимое автором словно бы сквозь эфирные помехи, где те же полосы окружают, как нимбы, головы небожителей, которых художник увидел в обыкновенных персонажах московской арт-тусовки. И это инсталляции, где сделана попытка материализовать связанную с мистической стороной космоса интеллектуальную ауру. Некоторые из этих инсталляций выглядят анекдотично — вроде "Духов", по-карлсоновски прячущихся в простынях, а некоторые пугающе — как "Apokatastasis Now", хотя эскадрилья деревянных чурбачков с именами русских космистов на бортах невольно воспринимается как пародия на знаменитый балет вертолетов из фильма Скорсезе.
Жаль, что на выставке нет самой удачной и необходимой для ретроспективы инсталляции из этого ряда — а именно "Абака", показанного в русском павильоне на Венецианской биеннале 2001 года. Но и показанного на четырех этажах музея (а тут и смикшированные на компьютере эротические "Чувственные опыты", и минималистские экзерсисы, и трогательнейшие роботы, и плюшевые медведи) достаточно, чтобы бурная биография художника не заслонила от зрителя, как скафандр космонавта, его слегка сентиментальную, но весьма изобретательную мечтательность.