В Риксмузеуме Амстердама (Rijksmuseum, Amsterdam) открыта выставка "Искусство благочестия в Европе позднего Средневековья" (The Art of Devotion in the Late Middle Ages in Europe 1300-1500). Впрочем, "The Art of Devotion" довольно трудно перевести — это что-то среднее между "искусством благочестия" и "искусством обета". Выставка посвящена, по изящному выражению главного куратора, Хенка ван Оса (Henk van Os) "реквизиту домашнего театра духовности". Вещи, собранные в Риксмузеуме, не относятся к разряду супершедевров, отмеченных в путеводителях для туристов тремя звездочками. Однако элегантность и идеи, и исполнения выставки делает ее одним из самых интересных музейных событий последнего времени.
Экспозиция полна нарочитых эффектов: в полной тьме выставочного зала как драгоценности на черном бархате или звезды на августовском небе сияют складные расписные диптихи, небольшие деревянные статуи, раскрашенные гравюры и молитвенники с миниатюрами. Созданные различными мастерами из различных материалов и в разных концах Европы эти вещи объединены лишь своей функцией — все они предназначались не для церквей и дворцов, где их могли бы увидеть многие, а для сокровенного общения с Богом, происходящего в тиши кельи или маленькой личной капеллы. То состояние, которое однажды снизошло даже на безнравственного Клавдия, когда Гамлет застал его за молитвой и решил подождать с отмщением, чтобы не отправить душу злодея прямо в рай, стало объектом музейной экспозиции. Полагая, что современный зритель утратил способность испытывать такие чувства, Хенк ван Ос решил если не помочь ему пережить подобное, то по крайней мере показать, как оно было когда-то.
В нашем сознании с католицизмом в первую очередь связываются размах и роскошь. Перед глазами возникают башни готических церквей, купол собора святого Петра, полиптихи ван Эйка и Мемлинга, ренессансные росписи и барочные алтарные картины. Сосредоточенная молитва перед иконами в красном углу более свойственна православию, и, как ни странно, выставка в Риксмузеуме это подтвердила. Даже в самых простых и расхожих предметах, таких как гравюры на дереве, чувствуется желание великолепия в большей степени, чем благолепия: недаром в пятнадцатом веке эти гравюры продавались на ярмарках, чтобы верующие, не имея возможности заказать художнику образ любимого святого, могли повесить дешевый вариант его изображения на стену или вклеить в молитвенник. Что же говорить о пластинках из слоновой кости, покрытых орнаментами часословах, серебряных статуэтках и сияющей живописи?
Впрочем, выставка устроена не для того чтобы обличать суетность римской церкви в протестантской Голландии. Истинное наслаждение должны доставить зрителю изображения святых и их историй. Сами сюжеты как будто источают благоухание.
Святая Доротея, приговоренная к казни императором Диоклетианом, выслушала издевательскую просьбу судьи Теофилуса прислать фруктов и цветов из райского сада. Невинная, она пообещала ему это, и во время предсмертной молитвы к ней подошло дитя с корзиной роз и фруктов. Райский вкус и аромат заставили Теофилуса уверовать.
Святая Барбара, дочь богатого вельможи-язычника, построила башню, чтобы отделить себя от мира. Отец узнал о ее христианстве, когда она велела прорубить там три окна в честь Святой Троицы. Взбешенный, он выхватил меч и отрубил дочери голову.
Святая Катерина, александрийская принцесса, отвергла любовные домогательства императора Максенция, объявив, что она невеста Христа. Император послал пятьдесят философов, чтобы уговорить святую разделить с ним ложе, но Катерина силой своего ума и красоты обратила их всех в христианство. Ей тоже отрубили голову.
Святой Лаврентий, юный и прекрасный, был так вежлив, что когда его жарили на решетке, попросил палачей перевернуть его на другой бок, так как с одного он уже достаточно прожарен.
Это не имеет ничего общего с привычным православным юродством. Среди католических святых мало кликуш и нищих. Даже в небольших вещах, рассчитанных на индивидуальное внимание, католика в первую очередь умилит красота и роскошь. Римскую церковь за это часто порицали, но зато какой богатый материал она оставила и для устроителей выставок, и для посетителей!
Здесь мы подходим к забавному парадоксу, возникающему при размышлении над подобного рода зрелищем. Отбор произведений на выставке в Амстердаме сделан безукоризненно — от безымянных гравюр до картин Мантеньи и Мемлинга все блистает либо качеством, либо редкостью экспоната. К тому же все сделано по последнему слову искусствоведческой науки. На выставке не решаются какие-нибудь стилевые проблемы и не показывается та или иная художественная школа. Экспозиция, как сейчас принято, посвящена функциональному аспекту культуры. Сегодня искусство важно не стоящей за ним историей стилей и даже не историей духа, столь любимой наукой ХХ века. Сегодня искусство важно как физическая часть человеческого бытия.
Но утверждая, что на выставке показано, как верили в Европе в поздние Средние века, кураторы вольно или невольно перечеркивают абсолют веры. Если такового не существует или он поставлен под сомнение, то весьма затруднительно понять веру средневекового человека, для которого этот абсолют был очевиден и ясен. В таком случае наше представление о его вере и, следовательно, о функции всех этих произведений бесконечно относительно и не имеет ничего общего с реальностью. В любом случае все произведения вырваны из подлинного контекста и помещены в новый и чуждый им контекст музея. Если искусство рассматривается как часть человеческой деятельности и не делается разницы между популярной раскрашенной гравюрой и картиной Мантеньи, то не превращается ли выставка религиозного искусства в выставку поп-арта?
Наверное, и такой путь возможен. Сцена, изображающая, как Дева Мария явилась святому Бернарду и окропила его своим божественным молоком, на гравюре Мастера IAM похожа на отличный перформанс, разыгранный в готическом храме. А изображения святой Кунигунды или святого Себастьяна вполне могли бы стать частью знаменитой картины Ричарда Гамильтона "Так что же делает современные дома столь разнообразными, столь привлекательными?", будь она написана на сюжет из жизни позднего Средневековья. Только ни к "искусству благочестия", ни к "искусству обета" — как ни переведи "The Art of Devotion" — это уже не будет иметь никакого отношения.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ