Иегошуа 72 года, он происходит из старого сефардского рода, он очень известен в Израиле и довольно известен на Западе. В середине 80-х один из наиболее влиятельных американских интеллектуалов Харолд Блум с высокой трибуны The New York Times назвал Иегошуа израильским Фолкнером. Для Блума, который неоднократно называл роман Фолкнера "Когда я умирала" одним из лучших текстов, написанных в XX веке, такая похвала — заявление ответственное. И он от него, надо сказать, не отказался, упомянув Иегошуа уже в 90-х в своем ставшем теперь классическим, хоть и вызывающем споры, труде "Западный канон".
Иегошуа действительно писатель вполне западный, его проза практически не имеет привкуса восточности и колониальности, свойственного многим авторам, пишущим на иврите. Но дело тут, конечно, не только и не столько в стилистике — книги Иегошуа, особенно всячески премированный и почему-то до сих пор не переведенный на русский "Господин Мэни", четко вписываются в тот самый западный канон, центром которого является гуманистический роман.
В вышедшем в Израиле в 2004 году романе "Смерть и возвращение Юлии Рогаевой" Иегошуа даже более отчетливо, чем это сегодня принято, признается в приверженности гуманистическим ценностям. (Кстати, на иврите этот роман вышел под двуплановым названием "Миссия начальника отдела человеческих ресурсов".) Меньше чем за 350 страниц писатель на месте, удобренном кровью и грязью, выращивает чудо любви.
Сюжет таков: от теракта на иерусалимском рынке погибает женщина, ее тело несколько дней лежит в морге никому не нужное, а потом по найденной в ее сумочке квитанции в ней опознают работницу одной из самых больших хлебопекарен в Иерусалиме. Местная газета печатает текст, незатейливо озаглавленный "Чудовищная бесчеловечность наших ведущих производителей и поставщиков хлеба". В нем известный своей ядовитостью журналист отмечает, что никто из коллег не только ни разу не поинтересовался судьбой несчастной, но "даже и теперь, после смерти, она по-прежнему остается анонимной жертвой террора, меж тем как хозяева пекарни продолжают бессердечно игнорировать ее судьбу и не торопятся проявить заботу о погребении". Владелец хлебного производства, поднявшегося во многом на армейских заказах, упрямый и жесткий Старик вызывает к себе Кадровика (того самого "ответственного за человеческие ресурсы") и требует "искупления греха". Сам Старик согласен принести извинения, но заняться "искуплением" в практическом смысле — доставить тело на родину погибшей и заплатить компенсацию ее родственникам — должен именно Кадровик.
В этой книге вообще никто, кроме мертвой Юлии Рогаевой, имени не имеет. Все остальные зовутся согласно должностям (вроде Кадровика и Журналиста) или еще какими-нибудь условными обозначениями (вроде Старика). Это удобно — так читатель уже на первых страницах может понять, что перед ним притча, и отложить книгу, если такой тип литературы ему не мил. Текст Иегошуа действительно притча, что, впрочем, не значит, что ее герои не имеют характеров, а сюжет служит лишь обрамлением назидательных соображений. Совсем нет: главный герой, ответственный за ресурсы Кадровик, являет собой такой трогательный образ брутального и будто бы сильного мужчины, живущего с твердой и болезненной уверенностью, что все, что он делает, неправильно, не нужно и некстати, что он вполне пришелся бы к месту в каком-нибудь большом американском романе, например, Филипа Рота. А страшный понос, который настигает его в какой-то забытой богом сибирской военной части,— это, конечно, и Катарсис, и Мистическое очищение, но в то же время жесткий натурализм в духе Генри Миллера.
Все это, конечно, не значит, что роман Иегошуа обязан всем понравиться. В нем имеется лишняя сентиментальность, лишняя простота, лишняя сложность и лишняя мудрость. Из него нельзя узнать никаких живых подробностей про Израиль, а некоторые подробности про родину Юлии Рогаевой — это, конечно, Россия — вроде "домашнего вина", которое герой пьет в сибирском городе, выглядят смехотворно. Но у этого текста есть редкое качество, которое не задеть ну никак не может.
"Смерть и возвращение Юлии Рогаевой" — книга патриотическая. Книга открыто патриотическая и не стыдно патриотическая. Когда Иегошуа пишет о "далекой от еврейства Юлии Рогаевой", которая выбрала Иерусалим, "потому что он принадлежит всем", когда его герой говорит о том, что хочет "поддержать и укрепить наш Иерусалим, которому, видит Бог, нужна частица веры в будущее", в этом нет никакой позы, а есть много боли и радости. Слова "наш Иерусалим" для Иегошуа наполнены конкретным современным смыслом, хотя нам они кажутся архаическими, прямо-таки библейскими. Как, в общем, и главная коллизия книги — вопрос о том, где человек должен быть похоронен. Все-таки Иегошуа, несмотря на всю его "западность", писатель слишком израильский, не испорченный европейским хорошим вкусом. Так что он может, во-первых, иметь такие чувства, а во-вторых, не скрывать их.
М.: Текст, 2008