Пожелав представить коммунистические инсигнии в виде книги, зажатой между серпом и молотом (тут, вероятно, имела место аллюзия из Маяковского — "Я подниму как большевистский партбилет все сто томов своих партийных книжек"), 1-й секретарь ЦК партии коммунистов Геннадий Зюганов с меньшей приязнью относится к более современным средствам хранения и передачи информации. В отчетном докладе он указал коммунистам, что "богатство человеческого общения все больше заменяет один-единственный телеящик", внушающий людям самые вредные мысли. Например, что "Иуда — и есть идеал человека и гражданина".
При всех недостатках отечественного ТВ в неумеренной героизации Иуды Искариота теленачальники вроде бы не замечены, да и представленные на ТВ персоны давно уже никого лобзаниями (хотя бы и гефсиманскими) не осыпают, а изрыгают исключительно брань, что образу Иуды никак не соответствует. Отдавшись предубеждению, Зюганов зачем-то применил к безвинному телеящику слова, сказанные Репетиловым о себе, т. е. "танцовщицу держал, и не одну — трех разом, пил мертвую, не спал ночей по десяти, все отрицал: законы, совесть, веру", отчего отчетный доклад вызывает рифмованную же реакцию: "послушай, ври, да знай же меру".
Тем не менее зюгановские рассуждения касательно ТВ-Иуды произвели сильное впечатление на мэра Лужкова, который пожелал доказать, что его идеал человека и гражданина — совсем иной: "Те, кто хотят, чтобы я порвал отношения с Гусинским, вынуждают меня отказаться от дружеских контактов с Кобзоном, толкают на предательство. И при этом они не задумываются, что сегодня, предав одного, завтра человек может предать и другого. Например, президента". Мэр утешил Кобзона с Ельциным: "Сломать можно и меня. Сломать — да. Согнуть — нет!".
Трудно сказать, в какой степени сравнение с Кобзоном будет лестно президенту, но удивительно вжившись в роль муниципального Тараса Бульбы: "Пусть же знают они все, что такое значит на Русской земле товарищество!", Лужков поставил в не вполне удобное положение и лондонского изгнанника Гусинского. Апологеты Мост-банка неоднократно указывали, что не в пример банкирам-конкурентам, намертво повязанным с бандитами, Гусинский совершенно чужд бандитского общества, за что и подвергается гонениям. В то же время Кобзон такового общества, по его собственным признаниям, совершенно не чужд и даже находит в нем массу достоинств. Вероятно, для тесных сношений с бандитами у Кобзона есть вполне уважительные резоны — ведь ревниво стоящий на страже закона и также дружный с Кобзоном начальник столичного ГУВД ген. Панкратов против того нимало не возражает, однако, бестрепетно ставя на одну доску архищепетильного Гусинского и менее щепетильного Кобзона, Лужков вселяет известные сомнения в тезисе о совершенной кристальности Мост-банка.
Но вне зависимости от того, можно ли сломать верного в дружбе мэра, самому Мост-банку бояться решительно нечего. Как указывает генеральный директор федерального агентства по несостоятельности Сергей Беляев, предприниматель, "прошедший через перипетии становления собственника, приобретает бесценный опыт. Ведь и в России раньше купцы считались состоятельными, если прошли через банкротство".
Выходит, что купец, объявив себя несостоятельным, именно благодаря этому объявлению делался в глазах общества весьма состоятельным. Никакого противоречия тут нет, ибо директор агентства разумел описанную Мельниковым-Печерским стандартную процедуру злостного банкротства: "Надобно сколь можно побольше и в банках, и у купцов окредитоваться. Потом все как по маслу пойдет — администрация там али конкурс... Хорошее-то платьице припрячьте тогда подальше, дерюжку наденьте, ходите пешочком, на нищету встречному и поперечному жалуйтесь, иной раз на многолюдстве не мешает и Христа ради на пропитание у кого-нибудь попросить... Конечно, банки да кредиторы по сколько-нибудь копеек за рубль получат... А как только кончилось ваше дело, припрятанный-то капитал при вас, а долгу ни копейки. Опять пускайтесь тогда в коммерцию и опять лет через пяток бронзовых векселей побольше надавайте... Разика три обанкрутитесь, непременно будете в миллионе". Неизвестно, знакомились ли наши товаропроизводители с русской классикой или же до рекомендаций Мельникова-Печерского они дошли сами благодаря своей гениальной интуиции, но интересно, что, огорчаясь кризисом неплатежей, Беляев в качестве целебного средства и похвального примера называет полностью идентичную неплатежную методику. Разница лишь в том, что в середине XIX века злостный банкрот являлся в образе старозаветного Тит Титыча, а на исходе XX-го — в образе новозаветного new russian.
Услышав, к сколь благотворным результатам приводит банкротство, лидер РДДР Гавриил Попов решил, что оптимистические заверения Беляева относятся также и к политическим банкротам. Это по понятным причинам его воодушевило, и Попов раскрыл новый заговор: операция в Чечне была сознательно спланирована Грачевым и Ельциным в видах максимизации жертв с обеих сторон, дабы подвергнуть окомпрометированную таким образом армию свирепой чистке и, вырезав генералитет прямо как в 1938 году, установить тоталитарный режим. На такой вывод сведущего в военном искусстве Попова навел ряд несообразностей в проведении кампании, как-то: "Почему полиция шла за армией, а не наоборот? Да, у Дудаева было тяжелое вооружение. Да, такого оружия у внутренних войск не было. Ну и что? Разве нельзя было всю операцию вести все же силами ВВ, придав им авиацию, тяжелую артиллерию и, возможно, танки?".
Война приобретает полномасштабный характер не от того, кому формально подчинены участники боев, а от характера используемых средств ведения войны. Если бы в Чечню выехал вооруженный танками, самолетами и шестидюймовыми гаубицами департамент налоговой полиции и начал стрелять и бомбить, то политический резонанс был бы совершенно тот же — убойная сила боеприпаса не зависит от того, какие знаки различия носит пославший его в цель. Возник бы, правда, вопрос (кстати, задававшийся самим же Поповым в связи с наличием танков и самолетов у чеченской оппозиции): откуда у ВВ взялись совершенно несвойственные этому роду войск вооружения? Но на это Попов мог бы дать напрашивающийся ответ: в видах устройства Ериным тоталитарного переворота. Впрочем, куда интереснее иной сюжет: если, согласно Попову, с современным боевым самолетом или крупнокалиберным орудием легко могут управиться сроду их до того не видевшие полицейские, то совершенно непонятно, зачем тратить непомерные деньги на содержание авиационных и артиллерийских училищ. Более того, по мнению Попова, наши полицмейстеры настолько овладели тактикой современного общевойскового боя, что в состоянии координировать действия различных родов войск (пехоты, танков, авиации, артиллерии) и руководить операциями как минимум армейского масштаба. При наличии таких стратегических полицмейстеров нет вообще никакой нужды в содержании армии — сплошное дублирование функций. Оно бы и хорошо — большая экономия для казны, однако, столь превознося наши ВВ, лидер РДДР поневоле дискредитирует ненужную более армию, и непонятно, почему Попову можно дискредитировать, а Ельцину нельзя.
В преддверии выборов следует обратить самое серьезное внимание на Попова, ибо используемые РДДР сокрушительные логические приемы все более овладевают массами. Шахтеры Воркуты осудили "военную кампанию России в Чечне", потребовали "немедленного прекращения боевых действий" и призвали к отставке президента и правительства, после чего "к власти должны прийти патриоты-государственники".
Если бы шахтеры желали прихода к власти пацифистов-космополитов, это выглядело хотя бы логично, ибо пацифисты вряд ли немедленно возобновят военную кампанию. Патриоты-государственники, напротив, вполне солидарны с российским руководством в том, что Дудаева терпеть невозможно, так что практическая реализация плана шахтеров означала бы: а) утрату всех плодов завоеванной такой кровью частичной победы; б) предоставление Дудаеву времени для перегруппировки сил и восстановления боеспособности; в) повторное отвоевание прежде сданных Дудаеву позиций ценою такой же или еще большей крови. Единственное объяснение такой противоречивости может заключаться в том, что шахтеры желали бы прихода к власти в России не российских, а чеченских патриотов-государственников.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ