В манере авангарда
Анна Толстова о выставке «Караваджо и последователи» в ГМИИ имени Пушкина
В ГМИИ имени Пушкина открывается выставка «Караваджо и последователи»: Караваджо будет всего один, знаменитый «Мальчик, укушенный ящерицей», последователей — множество, полсотни картин из собраний флорентийского Фонда Лонги и самого цветаевского музея.
Три года назад в ГМИИ имени Пушкина прошла первая и последняя в России выставка Караваджо. Первая, потому что весь мир тогда праздновал 400-летие со дня смерти великого революционера живописи, и главный московский музей, проявив все свои дипломатические и менеджерские таланты, оказался в хвосте юбилейной кометы. Последняя, потому что за прошедшее время у нас так катастрофически снизилось финансирование учреждений культуры и так катастрофически увеличилось число оскорбленных культурой недоумков, что, в условиях, когда полиция прекращает охрану музеев, ждать подобных выставок не приходится. Что же касается последователей Караваджо, то такая выставка в России уже была: в 1973-м, когда весь мир праздновал 400-летие со дня его рождения, в Эрмитаже показали блокбастер "Караваджо и караваджисты", сделанный на основе музейных коллекций Советского Союза. На ленинградской выставке картин Караваджо было две: одна бесспорная — эрмитажный "Лютнист", одна спорная — многострадальное, недавно украденное и, к счастью, вскоре найденное "Взятие Христа под стражу" из одесского Музея западного и восточного искусства, которое уже в ту пору многие ученые считали копией. Среди скептиков был тот самый Лонги, из чьего первостатейного собрания к нам, громящим музеи не хуже боевиков "Исламского государства", как это ни удивительно, согласились привезти целых 30 картин, в том числе одного Караваджо.
Во всяком случае знатный итальянский искусствовед, критик, писатель, куратор, педагог (среди чьих учеников в Болонском университете был, например, Пьер Паоло Пазолини) и коллекционер Роберто Лонги (1890-1970) не сомневался, что его "Мальчик, укушенный ящерицей" подлинный. С чем сегодня все единодушно согласились, признавая, что почти идентичных подлинников два — второй "Мальчик" хранится в Лондоне, в Национальная галерее. Появление лондонского близнеца объясняют коммерческими резонами: молодому и еще не снискавшему скандальной славы Караваджо приходилось копировать свои самые удачные композиции. Остальные экспонаты — из Фонда Лонги, располагающегося во Флоренции на Вилле иль Тассо, и из ГМИИ имени Пушкина — подозрений тоже не вызывают: это самые что ни на есть подлинные подражатели, караваджисты. Что, с определенной точки зрения, даже более интересно, чем сам первоисточник. И хотя искусствоведение и критика чаще предвзяты по отношению к подражателям, Лонги, крупнейший специалист по Караваджо, взялся за проблему караваджизма с азартом детектива, распознающего преступников по почерку, чтобы извлечь отдельные имена из братской могилы безымянных "последователей".
Впрочем, последователи были не только безымянны, но и, напротив, имениты. В их ряд порой включают Рубенса, Веласкеса, Рембрандта, Хальса, Вермеера — все они прошли через увлечение Караваджо, по крайней мере в юношеские годы, хотя что такое рембрандтовская светотень, как не переосмысленное караваджистское тенебросо. В сущности, весь XVII век разделился на противников и сторонников, и противники — Пуссен и Академия Карраччи, чьи ученики бежали в стан соперника, подпав под его авангардное обаяние,— как нам сегодняшним, презирающим классицизм и академии, кажется, остались в меньшинстве. География впечатляет: мало того, что тут представлена практически вся неединая — от Мантуи до Неаполя — Италия, тут представлена и практически вся, понемногу обзаводящаяся разными региональными школами, неединая Европа. Вот испанец Хусепе де Рибера. Вот французы: Валантен де Булонь, Симон Вуэ, Никола Ренье (взявший итальянское имя Никколо Реньери). Вот голландцы: Геррит ван Хонтхорст, Хендрик Тербрюгген, Ян ван Бейлерт, Матиас Стомер. Национального — если, конечно, допустимо говорить о каких-то нациях в XVII веке — разнообразия могло бы быть больше, если бы это позволяли московская и флорентийская коллекции: лотарингца Жоржа де Латура, фламандца Дирка ван Ромбоутса, немца Иоахима фон Зандрарта и многих других для полноты картины не хватает. Гендерного разнообразия тоже могло бы быть больше: среди самых верных последовательниц Караваджо оказались итальянка Артемизия Джентилески и голландка Юдит Лейстер. Словом, заразой этой манеры — манеры резких светотеневых контрастов, осязательной скульптурности форм, эффектных ракурсов и грубой натуры — была охвачена вся Европа.
Можно возразить, что панъевропейскость караваджизма — это иллюзия. Что вообще-то очагов эпидемии было всего два, Рим и Неаполь. Что вообще-то и утрехтцы, и Вуэ, и Валантен, и де Рибера — это все вариации одной, римской школы. Что история караваджизма, если обобщая и в двух словах, выглядит так: поначалу была локальная римская мода, но поскольку Рим — локус особенный, в центре мира, мода разошлась кругами по воде, иностранцы, валом валившие в вечный город, разнесли ее на кончиках кистей вплоть до Мадрида и Лондона, но круги на воде умирают — и к началу второй трети века барокко только в Неаполе сохраняли пристрастие к кровожадным сюжетам, трактованным как поле битвы света с тенью. Что ж, школа, может быть, и одна, но мы видим, как ее потихоньку растаскивают по национальным квартирам: у буржуазных голландцев все больше музыканты да пирушки, у набожных испанцев — экстазы веры и мученичество, у придворных французов — и то, и другое, и галантные сцены. Да и что значит в данном случае школа? У Караваджо, в отличие от Рубенса или Рембрандта, не было никаких прямых учеников. Совсем как у Сезанна, языком которого говорил весь европейский авангард — кто с испанским, кто с русским акцентом.
"Караваджо и последователи. Картины из собраний Фонда Лонги во Флоренции и ГМИИ им. А. С. Пушкина". ГМИИ имени Пушкина, главное здание. С 15 сентября по 10 января