Колесо "Русских сезонов", двигаясь на Париж, закатилось на пару дней в Петербург. Некоторые результаты проекта Андриса Лиепы, обращенного на восстановление шедевров хореографии русского Серебряного века, были показаны в Петербурге на сцене Михайловского театра. В невозвратности легенд убедилась ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.
Почти двадцать лет назад Андрис Лиепа продемонстрировал неведомый для отечественного балета историко-теоретический подход к хореографической практике: он дерзнул восстановить канувшие в небытие балеты Михаила Фокина, сочиненные для "Русских сезонов" в Париже. Работа проводилась со свойственным господину Лиепе археологическим пылом и скрупулезностью исследователя. Попытка удалась превосходно, "Шехерезада" и "Жар-птица" прочно вошли в репертуар Мариинского театра. Однако администрация не увлеклась танц-исследованиями, и господин Лиепа нашел единомышленников в Кремле. Точнее в "Кремлевском балете" Андрея Петрова. Балеты из репертуара "Русских сезонов" пеклись, как горячие пирожки: за пять лет выпущено семь названий, среди которых "Синий бог" и "Павильон Армиды" — вряд ли найдется балетовед, не мечтавший увидеть хотя бы во сне "живьем" эти легендарные спектакли. Правда, в Петербург их не привезли — сказалась экстренность организации гастролей. Второй выезд коллектива в Петербург (о первом визите "Ъ" писал 06.10.2009) продолжил тему томления и буйства плоти: были показаны уже знакомая по предыдущим гастролям "Тамар", а также "Послеполуденный отдых фавна" и "Болеро".
Балет "Тамар" изменений никаких не претерпел. Однако явственно недоставало объявленной в программе и занедужившей Ирмы Ниорадзе: ее чувственная пластика и томная недосказанность прикрывали огрехи эпигонской хореографии Юриюса Сморигинаса. Румяная и загорелая в солярии дублерша ну никак не соотносилась с образом Тамары Карсавиной (на которую ставился этот балет почти 100 лет назад), чью роковую утонченную красоту, мертвенно-бледное лицо воспевали поэты и художники. В общем, первый "пирожок" показался подгорелым.
Николай Цискаридзе, полтора года назад еще способный выдержать балет (хотя бы одноактный — в октябре 2009 года он танцевал в "Шехерезаде"), нынче величаво прошелся в "Послеполуденном отдыхе Фавна". В десятиминутном балете-истоме его Фавн в экстаз впал, похоже, еще до поднятия занавеса — поедание фруктов на завтрак на фанерном пригорке было исполнено столь глубокой чувственности, что глаз стал невольно выискивать останки уже загубленных страстью и распиханных по нарисованным кустам нимф. Однако когда Фавн господина Цискаридзе распрямил члены, за целомудрие невинных дев можно было не беспокоиться: крупные пятна, нарисованные на костюме и руках танцовщика, делали его похожим на милейшую буренку, пришедшую на водопой.
Завершало программу "Болеро", появившееся на свет благодаря незаурядной Иде Рубинштейн и ее состоянию. Решившая начать карьеру классической балерины в возрасте, когда профессионалы уходят на пенсию, Ида Рубинштейн в "тюниковой" хореографии казалась бесформенным пакетом, висящим на руках партнера. Однако именно она в 1928 году заказала и оплатила Равелю его знаменитое "Болеро", которое в хореографии Брониславы Нижинской имело шумный успех. Критики, впрочем, отмечали, что без участия госпожи Рубинштейн оно было бы, несомненно, еще лучше. Рецепт "пирожка" 1928 года Андрису Лиепе дала внучка Брониславы Нижинской: у нее сохранились записи танцев великой бабушки. "Болеро" открыло ту традицию, без которой ныне не мыслит себя любой балетмейстер, причисляющий себя к современным: танцы на столе. Мрачная декорация Александра Бенуа в стилистике Гойи вводила зрителей в прокуренную таверну. Там, в центре стола, под огромной люстрой, угрожающе нависающей над присутствующими, плела свои пластические заклинания женщина. Возраст танцовщицы (Иде Рубинштейн было глубоко за 40) и отсутствие у нее профессиональной школы вынуждали Нижинскую ограничивать полет хореографической фантазии, втискивать рвущийся наружу темперамент в статичные позы, рискованные запрокидывания корпуса, многозначительные выстукивания и падения на руки мужчин. Илзе Лиепа (находящаяся в возрасте Рубинштейн в момент премьеры "Болеро") потрудилась в этом балете за троих. В ней была сумрачная бледная красота "Тамар", пылающий экстаз "Фавна", затаенная страсть и горделивость испанских мах. Взор ее, устремленный куда-то вдаль, и не отвлекающийся на копошащихся вокруг мужчин, словно вычитывал таинственные закорючки, которыми записывала танец Бронислава Нижинская.