Хранящие свободу

Роман Должанский о театрах «Дах» и «Ильхом» на «Золотой маске»

Фестиваль "Золотая маска" с недавних пор взял на себя труд знакомить московскую публику с лучшими спектаклями постсоветского пространства. Задача непростая: ни для кого не секрет, что за вычетом балтийских стран, театральные дела идут в бывших советских республиках — если смотреть на процесс в общемировом контексте — не слишком интересно. Тем ценнее исключения. Но и к ним привлечь внимание зрителей в перекормленной (в том числе и благодаря "Маске") зрелищами Москве не так просто. Между тем два театра, приезжающие на фестиваль, "Дах" из Киева и "Ильхом" из Ташкента, достойны пристального внимания. Тем более что оба театра являются независимыми коллективами.

Театр "Дах", помимо прочего, интересен и тем, что на его творческую политику очень серьезно влияет Клим — культовый московский театральный философ-маргинал конца 80-х — 90-х годов. Его "рука" чувствуется и в спектакле руководителя "Даха" Владислава Троицкого "Эдип. Собачья будка". Это весьма оригинальное театральное сочинение, в котором античная пьеса соединяется с современным текстом, а пространство мифа — с сегодняшней ситуацией на Украине. Вообще, пространство в спектакле Троицкого и Клима играет определяющую роль. В первом действии зрители сидят на антресолях небольшого театрального зала и смотрят вниз — сквозь заменяющую пол металлическую решетку. Там, внизу, в разделенном на закутки стесненном пространстве, напоминающем не то тюрьму, не то лагерь для беженцев, не то ночлежку (так можно было бы сыграть "На дне"), живут люди — выстраиваются на утреннюю проверку, получают пайку, готовят себе еду... В этом мире, где свобода давно не просто предана-продана, но и проклята, идет буквально звериная борьба за лидерство, и вот вчерашние предводители оказываются поверженными, а на их место быстро взбираются новые, которым тоже нет доверия. Очень быстро понимаешь, что этот сложносочиненный мир — не просто фантазия, но жгуче-актуальное политическое высказывание на тему общественной ситуации на Украине.

Перед антрактом нижний мир забивают досками, а после него зрителей приглашают вниз: пригнув головы, публика рассаживается там, где в первой части играли актеры. Действие же теперь происходит наверху — буквально на голове у зрителей, над решеткой. Там актеры "Даха" разыгрывают "Эдипа" Софокла — с хорами, многоголосьем, раскатами трагической декламации. Ракурс, конечно, уникален, но зритель, вынужденный запрокидывать голову и вслушиваться в убаюкивающе-возвышенный строй классического перевода Ивана Франко, не сразу понимает смысл этой двухчастной композиции. И только в конце спектакля, когда, в рифму с завершением первого действия, подвал сверху забивают досками, и публика фактически оказывается в коллективной могиле, начинаешь понимать строгий и страшный замысел Клима и Троицкого: истоки нынешнего состояния общества, кажущегося буквально проклятым, на самом деле коренятся в нераскаянных грехах отцов, и путь к искуплению лежит вне протоптанных дорог.

Но если театр "Дах" сам по себе — дитя свободы, то история ташкентского "Ильхома" тянется из глубин брежневского застоя. Как и тогда, театр этот, название которого переводится как "вдохновение", сегодня не пользуется признанием и поддержкой со стороны официальных властей — уж больно независим и свободен этот русскоязычный коллектив в выборе репертуара и в способе говорить со зрителями. Три с лишним года назад "Ильхом" пережил трагедию — был убит основатель и бессменный руководитель театра Марк Вайль. По всем законам театра, после смерти единоличного лидера-учителя должно было наступить увядание. Но заложенное и выращенное Вайлем оказалось столь сильным, что театр выжил и после его смерти, пытаясь обрести новое лицо.

В Москву "Ильхом" привозит свой новый спектакль "Семь лун", поставленный Владимиром Панковым по произведениям Алишера Навои. Основатель известного по другим его работам движения "саундрамы", Панков попытался принципы этого стиля, соединяющего и переплетающего музыку, слово и пластику, приложить к классической поэме, написанной больше полутысячи лет назад. "Использование староузбекского языка принципиально, это основной язык спектакля,— говорит режиссер.— Я бы даже не хотел уходить в поиски смыслов, но прикоснуться к этому языку в поисках какого-то нового ритма в нем. Когда смешиваются староузбекский и русский языки, музыка авторская и национальная — рождается какой-то третий, доселе не существовавший язык. На этих стыках и строится проект". Можно лишь добавить, что такие поиски и двигают театр вперед.

Роман Должанский

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...