Десятилетие сервильного ТВ вернулось к нему бумерангом: сериал "Школа" Валерии Гай-Германики — это прорыв Первого канала, который оказался не нужен зрителю.
Первая и, вероятно, самая сильная реакция от фильма — общее ощущение тревожности у зрителя. Ее порождают и быдловатые диалоги подростков — "че, ниче, кароче", и серая непричемность учителей; и псевдодокументальная манера, порхающая, ручная камера, точка съемки часто из положения "лежа на полу". Кажется, что речь подростков льется не столько из ртов, сколько из брюк, что в каком-то смысле даже более органично — с учетом их словарного набора. Наконец, общая атмосфера отчуждения, равнодушия на фоне беспросветного зимнего неба и многоэтажек. Многие зрители в блогах, делясь ощущениями от "Школы", и начинают с того, что их тошнит, — и это часто не метафора. Удивляться тут нечему: современное искусство на том и стоит, и у того, кто с жанром знаком по театрам и арт-хаусному кино, есть иммунитет против этой тошноты; однако большая часть зрителей Первого канала, которые воспитаны на образцах "долюмьеровского кино", как называет сериалы кинокритик Юрий Богомолов, естественно, в шоке.
Хотя, если вдуматься, что там шокирующего: ну, бьют школьники друг другу морды, ну, матерятся, ну, бездуховны ниже некуда; ну, бухают пиво и занимаются любовью, вместо того чтобы учиться. С другой стороны, кто из нас в те же годы, как говорится, хоть что-нибудь из перечисленного не... — тот пусть первым бросит в меня учебником по биологии. Если вдуматься, по-настоящему беспокоит нас не это, а отсутствие нормы. Нас долго приучали к тому, что когда речь заходит о школе, то в первых же кадрах фильма появляется Образец, который и задает моральную норму. Если бы в фильме Германики при прочих равных появился бы Настоящий Учитель с Грустью в Глазах, или Высоконравственный Четверочник с Убеждениями, или, наконец, Хулиган с Настоящим Сердцем Внутри, или Жертва Жестокости Одноклассников — словом, один из тех типов, на которых всегда держалось наше кино о переходном возрасте, — все остальное, будучи оттенено этим Учителем-образцом, Мальчиком-истиной или Девочкой-жертвой, выглядело бы не так пугающе. Когда другие матерятся, бухают и любятся где попало, наши глаза отдыхают на мыслях и поступках Норматива, который как бы компенсирует своим светом общие пробелы в нравственном образовании.
Главный казус "Школы" в том, что здесь как раз и нет такой нормы; тут не на кого и не на что опереться: здесь нет и, главное, понятно, что и не будет никакого морального авторитета — как в "Доживем до понедельника": ни среди пожилых, ни тем более среди молодых. И те и другие здесь подчеркнуто вне этики и вне интеллекта: они лишены даже каких-то явно злодейских черт, потому что превалирующим качеством является заурядность, посредственность, усредненность: отсутствие в кадре личности, в том смысле, в котором это слово употреблялось в ХХ веке, и порождает ощущение пустоты у зрителя. И хотя впоследствии герои окажутся не настолько тупыми и внеморальными, как мы можем судить из первых серий, все равно: вот это общее чувство безотцовщины, безрежиссерщины, неотцентрованности — что и составляет фирменную манеру Германики — в соединении с масштабами и ресурсами Первого канала произвело почти революционное воздействие на аудиторию. Она впервые за многие годы почувствовала себя брошенной, оставленной без опеки — вынужденной самостоятельно решать, что такое "хорошо" и что "плохо". А решать что-либо самостоятельно телевидение последнего десятилетия ее, публику, как раз старательно и отучало.
После тотального воцерковления на экране нового канона — в виде серо-зеленых и розовых сериалов о прямых дорогах и счастливом быте, с несуществующими в природе кадетами и курсантами, дочерьми и матерями, честными ментами и душевными нянями — ТВ с таким набором к концу "сытых лет" оказалось один на один с пенсионерами. Ну, а как вы хотели?.. Вся более или менее адекватная аудитория давно свалила в интернет, который за те же 10 лет и набирал вес именно за счет тех, кто искал альтернативы телевидению. В результате ТВ сегодня лишилось наиболее дееспособной и думающей аудитории, а значит, теряет и в притоке рекламы, и в актуальности, и в конечном итоге во влиянии. Вернуть интернет-аудиторию к телеэкрану можно только радикальными способами: так же поступало в 1990-е годы и элитарное искусство — за счет радикализации смыслов и стилистики. Этим и объясняется кажущаяся смелость Константина Эрнста и Первого канала, которая на самом деле является сознательной тактикой, рассчитанной именно на такую реакцию: возмущение старшей аудитории, что неизбежно в силу естественных причин вызовет интерес и возвращение к экрану аудитории молодой.
Недаром даже в самой "Школе" так явно просматривается противопоставление не поколения отцов и детей, что было бы еще естественно, но именно поколения внуков и дедов, внучек и бабушек. Пожилой учитель истории, которого в первой серии доведут до инсульта, успевает дважды произнести свой приговор молодым. На реплику героя: "Но я же личность" — он отвечает: "Ну, положим, личность я в последний раз видел году так в 1980-м". В этой фразе — вся сила отчуждения, вся пропасть между мировоззрением 16-летних и условно 60-летних, которые еще составляют существенную часть преподавательского состава в российских школах. Условные отцы — 30- и 40-летние — пошли в бизнес, в частные вузы, куда угодно, но только не в школьный ад, а в школе остались советской еще закалки учителя, на нищенской зарплате и при полном отсутствии мотивации, продолжающие учить детей "по Ушинскому, а не по интернету". "В наших условиях демократия означает возвращение в пампасы и превращение в дикарей, поэтому здесь все решать буду я", — говорит директор школы в сериале. Причем, уже получив некоторое представление об этом классе и этой школе, мы едва ли не склонны согласиться с ним. Впрочем, мысленно выбирая, за кого мы, с кем мы — с учителями или с учениками, мы понимаем, что в результате ни с кем: они стоят друг друга, и кто победит в этом террариуме, в общем-то неважно.
Зато Германика вернула на экраны подлинную конфликтность взамен липовой, в духе соцреализма, которая утвердилась сегодня в большинстве сериалов: "борьба хорошего с еще лучшим", которая в лучшем случае трансформировалась в духе "но людей хороших у нас больше, чем плохих". Мы все воспитаны на этой условной надежде на победу "хороших над злыми": не то чтобы автор совсем уж был против этой формулы, но в жизни все оказывается сложнее, и зрителя хорошо бы предупредить об этой сложности. Виктор Ерофеев в "Огоньке" 1990-х писал о том, что у нашего общества нет прививки злом: мы все воспитаны на идеальных и плюшевых художественных образцах, в результате при столкновении с действительностью мы не готовы ни распознавать, ни противостоять подлинному злу. В этом смысле сериал "Школа" является хотя и радикальной, но прививкой от зла: на телеэкране сегодня трудно представить нечто более близкое к действительности, чем сериал "Школа" — с отсутствием в нем явно плохих и явно хороших, вместо которых есть просто аморфная и в общем-то бессмысленная масса, которая проводит время, так сказать, по Гоббсу — в борьбе "всех против всех". Такая картина мира, как у Германики — без героев, является гораздо более сложной, но и более правдивой. Родители учеников, которые сегодня строчат возмущенные письма с просьбами запретить сериал и восклицают "где вы видели такие школы", не знают своего счастья: раз это непохоже — то и слава Богу, радоваться надо. Пусть уж лучше кино будет страшней, чем реальность, чем наоборот. Лучше горькая правда, даже если она не совсем правда, чем сладкая ложь, даже если она не совсем ложь.