В Институте искусств в Чикаго (The Art Institute, Chicago) открыта выставка "Карл Фридрих Шинкель 1781-1841" (Karl Friedrich Schinkel 1781-1841). Шинкель был не только архитектором, но и живописцем, театральным декоратором и дизайнером, проектировавшим интерьеры, мебель, стекло, фарфор. Его необычная плодовитость и разносторонность позволяет говорить о феномене "стиля Шинкеля", сильно повлиявшем на развитие эклектики XIX века. Сегодня проблема эклектизма необычайно актуальна, но из-за того, что "стиль Шинкеля" был специфическим немецким явлением, к нему раньше относились весьма прохладно. Нынешняя чикагская экспозиция — первая крупная выставка берлинского архитектора, организованная за пределами Берлина.
Сегодня от старого Берлина мало что осталось. Кроме войны, по нему еще прошлись стройки социализма. Но и сегодня, прогуливаясь по Унтер ден Линден, в четких перспективах прямых улиц, в силуэтах музеев, похожих на архитектурную графику больше, чем на реальные постройки, в здании театра, напоминающем непомерно разросшуюся помпейскую виллу, можно уловить некий "прусско-римский дух", который отличает Берлин от всей остальной Германии. В казарменном изяществе столицы Пруссии есть определенный шарм, в чем-то схожий с обаянием профиля кайзера Вильгельма в прусской каске с имперским орлом, — он изыскан, как хорошо составленный канцелярский документ и культурен, как учебник римской истории.
Берлинский дух был на веки вечные явлен архитектором Карлом Фридрихом Шинкелем, ставшим в 1810 году главным архитектором города. С тринадцати лет Шинкель поселяется в Берлине, и с этого времени его жизнь неразрывно связана с этим городом. Он поступает в архитектурную школу, где становится учеником берлинского архитектора Фридриха Жилли, очень сильно повлиявшем на немецкую архитектуру в целом. Достаточно сказать, что любимый архитектор Людвига I Баварского, от чьих творений неотделим Мюнхен, Лео фон Кленце также вышел из этой школы.
Фридрих Жилли был типичным "бумажным архитектором" конца XVIII века, одержимым идеей идеального города. Его проекты больших общественных зданий, чаще всего неосуществленные, соединяют простоту метрических объемов с суровой дорикой храма в Пестуме. В фантазиях Жилли чувствуется влияние архитекторов эпохи Французской революции Булле и Леду и, соответственно, предвидение Большого стиля тоталитарных режимов.
Французское свободолюбие, перенесенное на прусскую почву, дало весьма своеобразные результаты. Впрочем, до того, как стать главным архитектором Берлина, а впоследствии и всей Пруссии, Шинкель прославился как живописец и театральный декоратор. Его живопись состоит по большей части из пейзажей с архитектурными мотивами, в которых он примиряет пылкую тоску Гельдерлина по Золотому веку античной Греции с не менее пылкой тоской Новалиса по Золотому веку рыцарства. Готические руины среди сумеречных германских лесов сменяются залитыми солнцем храмами среди благоуханных лимонных рощ. Переход от Греции к Германии и обратно происходит с исключительной легкостью — Шинкель, словно используя опыт Фауста, уже не затрачивает столько усилий, сколько потребовалось герою Гете, чтобы пройти путь от Вальпургиевой ночи на горе Брокен к Классической Вальпургиевой ночи в Фессалии. Романтизм пейзажиста Каспара Давида Фридриха был объединен Шинкелем с неоклассицизмом Хаккерта, любимого художника Гете, бесконечно рисовавшего виды римской Кампаньи. В Германии не произошло битвы романтиков, подобной той, что разворачивалась в Париже на премьере пьесы Гюго, — немецкий дух счастливо объединил Кельнский собор с Афинским акрополем.
В своей архитектуре Шинкель легко перелетает от ордера к стрельчатым аркам. Все его античные виллы ломкой хрупкостью и остротой рисунка напоминают о готике. Не о реальной готике средневековья, а о том стиле, что был выращен в кабинетах ученых и мансардах поэтов и одобрен впоследствии прусской канцелярией. Стиль, что лучше всего подходил Берлину, старавшемуся стать новой европейской столицей, причем образцовой. Эффекта образцовости Шинкель добился, однако откровенная эклектичность его архитектуры неожиданно спровоцировала всевозможные фантасмагории. Берлинская правильность оказалась чудесным источником для различных безумцев и безумств, от Гофмана до Деблина. Кажущаяся урегулированность застроек Шинкеля на самом деле стала погоней за миражами — из Берлина невозможно сделать греческий полис, как, с другой стороны, невозможен готический город с прямыми параллельными улицами. Архитектура миража должна быть населена призраками — и Берлин стал поставлять их в избыточном количестве.
У обоих учеников Фридриха Жилли — Шинкеля и Лео фон Кленце — Нибелунги и Илиада слились в единую экстатическую поэму о прекрасных героях, великую Валгаллу немецкого народа. Оба архитектора прославились своими музеями для античной скульптуры и проектами памятников германскому духу. Лео фон Кленце создал новый Мюнхен, Шинкель — новый Берлин. Своей величественной эклектикой оба заложили фундамент для различных безумств: один для сумасшествия Людвига II Баварского, другой — для одержимости кайзера Вильгельма и канцлера Бисмарка. Людвиг II стал жертвой нового порядка Бисмарка, но, в сущности, оба они — порождение идеалистических грез немецкой эклектики. Мюнхен, в силу своей южности и католичности, всегда был легкомысленней и импульсивней Берлина, поэтому и дело, начатое в Мюнхене пивным путчем, закончилось в более серьезной прусской столице поджогом рейхстага. Все эти события разворачивались на фоне прекрасных декораций фон Кленце и Карла Фридриха Шинкеля в греческо-готическом духе.
Не случайно, что наиболее удачными произведениями Шинкеля являются его театральные декорации. Особенно популярны рисунки к "Волшебной флейте" Моцарта, отличающиеся великолепной роскошью, перед которой меркнут самые дорогие современные оперные постановки. Именно в этих рисунках видно, как имперская серьезность Шинкеля придает веселому блеску Моцарта какой-то чужеродный вагнеровский размах, предвосхищая триумфы великой тетралогии при дворе Людвига Баварского.
Связь "Нибелунгов" и вообще германской тяги к грандиозному с вполне прозаическим фашизмом надолго навредила посмертной славе Шинкеля. Даже терпимые ко всему на свете постмодернисты с опаской относятся к проявлениям немецкой амбициозности. Чарльз Дженкс, апологет современной архитектуры, посвятил хвалебные строки Джону Нэшу, дав Королевскому павильону в Брайтоне почетный титул "начала современного эрзаца, первого здания, бьющего через край кича в Англии". Но о Шинкеле он умалчивает. Хотя слова Дженкса, что "с тех пор дурной вкус стал позитивной творческой силой" в не меньшей степени относятся и к берлинскому архитектору. Быть может, выставка в Чикаго восстановит справедливость, и Шинкелю перестанут вменять в вину грехи тех, кто спустя век пришел за ним.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ