XVIII век был веком маски. Но в Венеции маска стала почти что государственным институтом, одним из последних созданий этого утратившего всякий серьезный смысл государства. С первого воскресенья в октябре и до Рождества, с 6 января и до первого дня поста, в день св. Марка, в праздник Вознесения, в день выборов дожа и других должностных лиц каждому из венецианцев было позволено носить маску. В эти дни были открыты театры — это карнавал, и он длится, таким образом, полгода. "И пока он длится, все ходят в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске исполняют свои дела, защищают процессы, покупают рыбу, пишут, делают визиты. В маске можно все сказать и на все осмелиться; разрешенная Республикой маска находится под ее покровительством. Маскированным можно войти всюду, в салон, в канцелярию, в монастырь, на бал, во дворец, в Ридотто. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, который целует ее край, ни шпиона, ни монахини, ни сбира, ни благородной дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца. Нет ничего, кроме одного титула и одного существа, Sior Maschera..." Надо представить себе все это, — но как уйти от наших вечных деловитых будней, как вообразить целый город, целый народ, охваченный таким прекрасным сумасбродством, какого никогда до тех пор не видел мир и какого он больше никогда не увидит. Нам остается перечитывать книги счастливых путешественников того времени и над страницами старинных записок вновь переживать энтузиазм спокойного Гете, остроумного де Бросса, фантастического Бекфорда и проницательного Архенгольца. Но, благодарение судьбе, нам остается больше, чем это. Венеция XVIII века еще жива в тех ее образах, которые бережно и преданно сохранил для нас последний из ее художников, Пьетро Лонги.
XVIII век был веком маски. Но в Венеции маска стала почти что государственным институтом, одним из последних созданий этого утратившего всякий серьезный смысл государства. С первого воскресенья в октябре и до Рождества, с 6 января и до первого дня поста, в день св. Марка, в праздник Вознесения, в день выборов дожа и других должностных лиц каждому из венецианцев было позволено носить маску. В эти дни были открыты театры — это карнавал, и он длится, таким образом, полгода. "И пока он длится, все ходят в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске исполняют свои дела, защищают процессы, покупают рыбу, пишут, делают визиты. В маске можно все сказать и на все осмелиться; разрешенная Республикой маска находится под ее покровительством. Маскированным можно войти всюду, в салон, в канцелярию, в монастырь, на бал, во дворец, в Ридотто. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, который целует ее край, ни шпиона, ни монахини, ни сбира, ни благородной дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца. Нет ничего, кроме одного титула и одного существа, Sior Maschera..." Надо представить себе все это, — но как уйти от наших вечных деловитых будней, как вообразить целый город, целый народ, охваченный таким прекрасным сумасбродством, какого никогда до тех пор не видел мир и какого он больше никогда не увидит. Нам остается перечитывать книги счастливых путешественников того времени и над страницами старинных записок вновь переживать энтузиазм спокойного Гете, остроумного де Бросса, фантастического Бекфорда и проницательного Архенгольца. Но, благодарение судьбе, нам остается больше, чем это. Венеция XVIII века еще жива в тех ее образах, которые бережно и преданно сохранил для нас последний из ее художников, Пьетро Лонги.