Этот квартальный обзор суммирует многое из уже сказанного нами о текущем состоянии российской экономики. Однако на наш взгляд, аргументация, подведенная под один знаменатель, позволяет однозначно говорить о том, что у экономики остался последний шанс остановиться в своем падении и лечь на "депрессивное дно", хотя достижение и этого не столь уж завидного результата потребует от правительства значительных усилий.
Текущая же ситуация осложняется тем, что на экономическом горизонте уже явственно вырисовываются контуры относительно нового для нас явления — открытой безработицы.
Инвестиционный кризис оставляет экономике только два пути
Не будем повторяться и воспроизводить подробности макроэкономической обстановки начала 1994 года — она достаточно детально изложена в публикациях Ъ. Дадим лишь общую картину положения дел в народном хозяйстве.
Осенью прошлого года наметился перелом в тенденции промышленного спада. Новое качество спада выразилось в ускорении свертывания выпуска продукции в условиях стабилизации неплатежей, роста безработицы и остановки производств. Появились признаки кризиса перепроизводства: выпущенную продукцию не то что не оплачивали (неплатежи), а попросту не принимали.
В декабре "отрапортовала" инфляция — индекс отпускных цен промышленности упал до беспрецедентно низкого за годы реформ уровня. В январе темпы инфляции восстановились, но лишь для того, чтобы в феврале--марте вновь упасть — до еще более низкой отметки.
В течение этого же периода резко обострился инвестиционный кризис. Масштабы недоинвестирования, спад в производстве строительных и конструкционных материалов, а также подрядных работ оказались столь велики, что можно уже заранее с уверенностью говорить: весенне-летний строительный сезон 1994 года будет провален.
Все вместе это создает впечатление, что в народном хозяйстве начался переходный период, от спада к какой-то новой экономической фазе — не может же линейный спад продолжаться до бесконечности. Как только ни экспериментировали с экономикой за последние два года — и дефляционные шоки пробовали, и инфляционные накачки, и капиталовложения обрубали, и доллар то стабилизировали, то заставляли скакать как козла...
Да и в этом году шансов на status quo прямо-таки никаких. Валовый внутренний продукт (ВВП), исчисленный в сопоставимых ценах, как падал эти годы, так и будет продолжать падать. А ведь именно ВВП, используемый для накопления, создает предпосылки для изменения положения дел в экономике. Начинаем мы получаемый доход вкладывать в дело — через какое-то время вложенное дает отдачу. Будем на заработанное выпивать-закусывать — дело заглохнет.
В 1992-1993 годах использование ВВП шло по второму сценарию — доля накопления снижалась. В текущем году Минэкономики прогнозирует рост удельного веса инвестиций — по крайней мере, в текущих ценах. Однако при ближайшем рассмотрении этот рост оказывается мнимым.
В самом деле, в 1992 году дефлятор ВВП, то есть средний рост цен на все произведенные товары и услуги, составил 17 раз, а в 1993 году — 10 раз. Но за эти же годы дефлятор инвестиций составил 21 и 11 раз соответственно, то есть опережал средний показатель. А если рост цен на инвестиции опережал средний рост цен, то реальная доля накопления в инвестициях снижалась. И действительно, в ценах 1991 года валовое накопление составило в 1992 году около 17%, а в 1993-м — около 15% (против 20% в текущих ценах).
Разница в 5 процентных пунктов имеет принципиальный характер. Ведь, как мы показали в последнем инвестиционном обзоре (Ъ #14, стр. 46-49), инфляция в инвестициях продолжает раскручиваться, и существенно быстрее, чем по народному хозяйству в целом. Поэтому диспропорция между проектировками Минэкономики в текущих ценах и в реальном масштабе будет нарастать. Это означает, что доля инвестиций вновь снизится.
Кроме того, мы должны учесть и то, что накопление в составе ВВП — валовое, а не чистое, то есть в него входит и величина компенсации за изношенные и выбывшие фонды. Начиная с прошлого года валовое накопление в России уже не способно компенсировать даже выбытие основных фондов — происходит сокращение производственного потенциала.
Все это свидетельствует о том, что продолжение линейного спада маловероятно. А это означает альтернативу: либо обвальное свертывание производства, ведущее к разрушению внутреннего рынка и к едва ли не натуральному хозяйству, либо стабилизация производства на низком и примитивном уровне, растущая безработица, вялый рост цен, словом — депрессия.
В наших обзорах мы уже отмечали, что из двух зол депрессия — зло меньшее. Но это, повторим, лишь один из сценариев дальнейшего развития ситуации, в депрессию надо еще умудриться войти (или, точнее, вползти). И делать это надо срочно — в феврале признаки депрессии вроде как забрезжили. Попробуем это показать.
Промышленные индексы: внучка считала, считала — не посчитала, Жучка считала, считала...
Тем не менее прежде чем вплотную перейти к разбору депрессионного феномена в экономике, следует осуществить небольшой методологический экскурс. Вот уже почти два года эксперты Ъ занимаются подсчетами величины промышленного спада, изобретая все более изощренные подходы к оценке и представлению этого феномена. Мы перебрали целый ряд способов устранения сезонного эффекта, варьировали наборы видов промышленной продукции, включаемые в расчет, меняли графические способы представления результатов. В конце концов даже самим себе мы стали напоминать героя рассказа Даниила Хармса, приговаривавшего при каждом ударе соседки топором по полену: "Тюк!"
Но эта настойчивость была вызвана отнюдь не ослиным упрямством экспертов Ъ и не маниакальными их наклонностями. Причина абсолютно рациональна: корректный расчет промышленного индекса имеет крайне важное значение для главных субъектов народного хозяйства — как для правительственных администраторов, определяющих экономическую политику, так и для вырабатывающих бизнес-планы предпринимательских кругов.
И дело даже не столько в аптечной точности расчета — ловить процентные пункты вовсе не обязательно. Погрешность присутствует при определении величины любого измеряемого показателя, и при определении моментов изменения тенденций.
Для того чтобы уразуметь, откуда берется неточность определения глубины промышленного спада, рассмотрим график 1. На нем показаны доли (в процентах) от общего числа видов промышленной продукции, уровень производства которых в феврале 1994 года попадает в заданный процентный диапазон от уровня производства в январе 1990 года. Хорошо видно, что разброс видов промышленной продукции по глубине промышленного спада удивительно велик: например, производство газа даже несколько выросло, производство теплоэнергии и алюминия снизилось незначительно, зато производство кузнечно-прессовых машин и обуви за это же время уменьшилось в 5-10 раз; производство же тракторов и ткацких станков снизилось так, что и цифру называть неприлично. Если бы производство всех видов промышленной продукции уменьшилось за годы реформ в одной и той же пропорции (хотя бы приблизительно), то не было бы проблем и с тем, как эту пропорцию определить. Она (эта пропорция) и дала бы значение индекса промышленного производства февраля 1994 года по отношению к январю 1990-го.
В реальности же, как мы видим, дело обстоит иначе. Раз масштабы спада для различных видов промышленной продукции столь сильно различаются, необходимо их как-то усреднить — для того чтобы получить один обобщающий показатель для всей промышленности. Виды же усреднения бывают разные. На графике 1 приведены только два из них: среднее арифметическое (47,6% от уровня января 1990 года) и среднее геометрическое (39,6%). Разница между ними составляет ни много ни мало 18 пунктов. Какая же из двух приведенных оценок уровня промышленного производства февраля 1994 года по сравнению с январем 1990-го более точная?
Не углубляясь в методологические вопросы, констатируем, что при спаде промышленного производства более чем вдвое в нынешних российских условиях измерение глубины этого спада возможно лишь с точностью до нескольких процентных пунктов. Причем чем дальше по времени отстоит текущий момент времени от базового (по отношению к которому измеряется текущий уровень), тем больше будет погрешность. Если же кто-то скажет, что знает с точностью до процента эту самую глубину, то мы ему не поверим и отошлем к графику 1.
Гораздо важнее понять тенденцию, нащупать момент ее перелома, правильно его интерпретировать и использовать для дела. А вот это не всегда удается.
Госкомстат, например, использует индекс промышленного спада без сезонной корректировки — см. график 3 (здесь и далее заштрихованное пространство между кривыми показывает разницу между расчетами по различным методикам). Этот индекс отражает физический объем производства промышленной продукции в конкретном месяце. Хорошо просматривается сезонная волна, влияющая на месячные значения показателя. Именно в силу наличия значительной сезонной волны такой показатель имеет смысл определять только на продолжительном временном интервале, охватывающем несколько лет. Но даже и тогда точность определения моментов изменения тенденций оставляет желать лучшего. Однако данный показатель нередко приводят на интервале год--полтора, что, на наш взгляд, лишено смысла, поскольку не позволяет отличить смену тенденции от сезонного роста или спада.
А еще Госкомстат и вслед за ним специалисты Минэкономики любят побаловаться так называемыми годовыми оценками — апрель этого года к апрелю прошлого, первый квартал к первому кварталу и так далее, вплоть до годового индекса, скажем, 1994 год к 1993-му (так, спад в этом году прогнозируется Минэкономики в размере 12-20% к 1993 году). Причина подобной любви состоит в желании избавиться от затемняющего влияния сезонного фактора — отнеси апрель к апрелю, и сезонность вроде бы устранена.
И все бы было хорошо в годовых оценках, если бы не одно обстоятельство. Они хороши для очень плавно меняющихся экономических показателей, то есть для стабильной экономики. В условиях же нынешней российской свистопляски срабатывает своего рода "эффект базы": рост или падение индикатора бывают обусловлены не только замедлением или ускорением промышленного спада в текущем месяце, но и в той же самой степени ускорением или замедлением спада ровно год назад. Когда об этом забывают (а об этом обычно забывают), то дела годичной давности доставляют доверчивым пользователям этого индикатора много радости (или огорчения), что, однако, не имеет решительно никакого отношения к реалиям текущего момента, с которым и связывают изменения индекса. Например, во второй половине и особенно в конце 1994 года подобные индикаторы, вероятно, окажутся очень милыми и приведут многих экономических комментаторов в состояние эйфории. Однако красивыми эти цифры будут не по причине текущего подъема, а из-за глубокого провала промышленности во второй половине 1993 года.
И уж совсем некорректны годовые оценки, когда речь идет о перспективе. Ну в самом деле, какая разница, 12 или 20% спада прогнозирует Минэкономики? Ведь если, скажем, в варианте 20-процентного спада со второго полугодия вдруг начинается промышленный подъем, то это качественно более благоприятный сюжет, чем 12-процентный спад.
А вот на графике 4 приведен индекс промышленного производства, скорректированный на календарный (учитывающий число рабочих дней в месяце) и сезонный факторы. Именно этот индекс позволяет "поймать" момент смены тенденции: если для идентификации этого момента по индексам в годовой оценке требуется год--два, то по индексу промышленного производства, приведенному на этом графике, требуется всего месяц--два. Поэтому такой индикатор используется нами как основной.
Хотя при построении индекса промышленного производства более корректным нам представляется метод усреднения размеров спада по отдельным видам продукции с использованием среднего геометрического, начиная с данного обзора мы все же перешли к использованию среднего арифметического. Причины этого шага были весьма прозаическими: просто производство некоторых видов промышленной продукции либо вообще прекратилось (например, зерноуборочных комбайнов в январе выпущено 14 штук, а в феврале — и вовсе ни одного), либо сократилось во много раз (см. график 1). Новый индекс (см. график 4) дает несколько более высокие значения по сравнению с прежними, причем расхождение становится заметным только с прошедшей осени. Тем не менее все сделанные в наших предыдущих публикациях качественные выводы, базирующиеся на прежней методике, соответствуют и новой.
На базе сезонно скорректированного показателя мы посчитали еще один, производный от него индекс (график 6). Он показывает, каким мог бы быть промышленный спад за год, если бы он весь год продолжался темпами данного месяца. Этот индекс является наиболее чувствительным из всех рассмотренных и позволяет с наибольшей точностью определять моменты смены тенденций.
Некоторые признаки перехода к депрессии
Высказанное нами предположение о переходе экономики России в состояние депрессии, а также приводимая аргументация иногда не вполне верно интерпретируются, что вносит определенную путаницу в этот и так непростой вопрос. Поэтому представляется необходимым еще раз остановиться на тех индикаторах и признаках, которые свидетельствуют в пользу нашего предположения.
Чтобы не было неясности по поводу того, в каком смысле мы используем термин "депрессия", приведем классическое, содержащееся во многих учебниках определение, которое, как нам кажется, наиболее точно описывает это понятие.
Депрессия — такое равновесное состояние экономической системы, когда реально произведенный доход и реальный объем производства находятся на уровне ниже потенциально возможного для текущего состояния системы. А это значит, что существуют неиспользованные экономические ресурсы, в первую очередь, рабочая сила.
Теперь рассмотрим характеристики состояния экономики России, которые мы считаем признаками перехода к депрессии.
1. Как мы отмечали в предыдущих публикациях (и как хорошо видно на графиках 4 и 6), на протяжении последних четырех лет периоды ускорения и замедления промышленного спада неоднократно сменяли друг друга, образуя циклы продолжительностью 7-9 месяцев. События последнего полугодия нарушили эту традицию (см. графики 4, 6): за периодом умеренных темпов спада первой половины 1993 года с июля последовал этап ускорения темпов спада, который, в свою очередь, сменился в ноябре новым периодом еще более быстрого свертывания производства. Темпы спада в ноябре-январе, характерной особенностью которого стала массовая остановка промышленных предприятий, составляют, по разным оценкам, 47-54% в пересчете на год (или 5,1-6,3% в месяц) против соответственно 27-28% (или 2,6-2,7% в месяц) в июле-октябре.
Именно в силу столь высоких темпов спада, установившихся в ноябре, они, по нашим прогнозам, вряд ли могут продержаться дольше, чем несколько месяцев. И действительно, согласно нашим расчетам (опять см. графики 4, 6), январь еще лежал в полосе этого спада, однако в феврале уже проявились некоторые признаки его замедления. Если итоги марта (которыми мы пока не располагаем) подтвердят наметившийся сдвиг, можно будет говорить о том, что наблюдаемый с июля 1993 года и все усиливающийся промышленный спад, кажется, достигнет своего "дна". На этом "депрессивном дне" он и стабилизируется — в случае подавления очага инфляции издержек в промежуточном секторе.
Как видно из вышеизложенного, производство приближается к своему очередному равновесному уровню, который составит порядка 40% от января 1990 года. Причем, если наметившееся в феврале замедление спада продолжится и в марте (к сожалению, "вычищенные" данные могут быть получены со значительным опозданием), то уровень "депрессивного дна", скорее всего, будет достигнут летом.
2. Как мы неоднократно уже писали, налицо все проявления кризиса сбыта и перегрева производства.
3. Снижение инфляции. Важны не только наблюдаемые в последние месяцы относительно низкие темпы роста цен. Долгосрочная тенденция снижения темпов инфляции фактически имеет место уже целый год, что говорит в пользу предположения о нелокальном характере сегодняшней невысокой инфляции — спад производства обостряет кризис сбыта и, таким образом, становится фактором, автоматически сдерживающим рост цен.
4. Попытки фиксации цен со стороны производителей. Известное замораживание цен на три месяца компанией "Лукойл" не единственный факт из этой области. Известны попытки производителей в топливно-энергетическом комплексе и сопряженной с ним нефтехимии заключить картельные соглашения, которые позволят сдерживать отпускные цены путем некоторого перераспределения прибыли внутри технологического контура.
5. Переход безработицы в открытую форму. Существует большой разрыв между количеством официально зарегистрированных безработных и количеством лиц, фактически не работающих и не получающих зарплату. В последнее время наблюдается быстрый рост как официальных, так и неофициальных безработных, причем количество первых растет быстрее. Вполне вероятно, что начался переход к "нормальному" положению дел, когда уровень безработицы соответствует уровню спада. В наших условиях безработица должна составить 15-20% от числа трудоспособного населения. (Более подробно мы остановимся на этой проблеме ниже.)
6. Положительная связь между ценами и производством. Рассмотрение изменения характера краткосрочной связи между объемом производства и ценами интересно не столько количественными результатами, сколько возможностью идентифицировать явный переход системы из одного состояния к другому.
Варианты связи между этими показателями могут быть следующими.
а) Производство и цены (здесь и ниже имеются в виду отклонения от тенденций) изменяются в фазе, возможно, с незначительными сдвигами. Такая картина характерна для периода индустриального капитализма. В этом случае отдельные хозяйствующие субъекты связаны между собой только или в основном через рынок, и цены рассматриваются как непосредственные индикаторы рыночной конъюнктуры, поэтому их относительное падение или рост вызывают соответственно относительное падение или рост производства. Здесь же вступает в силу положительная обратная связь, и через изменение спроса производство, в свою очередь, влияет на цены. Эта связь достаточно легко разрывается в периоды подъема, но оказывается очень устойчивой в периоды депрессий.
б) Производство и цены меняются в противофазе. По нашему мнению, такой характер связи присущ постиндустриальному периоду, для которого характерно функционирование мощных планирующих систем. Планирующие системы обеспечивают более устойчивую связь между субъектами рынка, и цены не являются важнейшим индикатором конъюнктуры. Более того, система сама осуществляет контроль за конъюнктурой, благодаря размерам контролируемого капитала и сети связей с прочими хозяйственными институтами. Манипуляции с ценами и объемами производства совершаются в значительной части искусственным образом. Легкая управляемость достигается благодаря созданию неэластичного спроса между элементами каждой из планирующих систем и разделением потребительских рынков на достаточно изолированные сегменты. Такая система безусловно более устойчива по сравнению с конкурентной и может обеспечить при определенных условиях быстрое развитие хозяйства.
На графике ** показано изменение характера связи между производством и ценами, которое произошло в России в 1992-1994 годах. Очевидно, что российская экономика за период реформ проделала некий ретроспективный путь в сторону упрощения хозяйственной системы. Некоторое время после начала либеральных реформ хозяйствующие субъекты пытались контролировать объем производства независимо от цен, однако уже примерно с августа 1993 года возникла устойчивая положительная обратная связь между ценами и производством: ускорение спада вызывает снижение темпов роста цен, а его замедление ведет к ускорению роста.
Таким образом, в настоящий момент вялая конъюнктура рынка является сдерживающим фактором роста цен.
7. Снижение немонетарной составляющей инфляции. Эконометрические оценки немонетарной составляющей инфляции показали, что на протяжении 1992-1994 годов она колебалась в весьма значительных пределах — от 4% до 15% в месяц. Особенно интересен период с весны 1993 года, когда проводилась последовательная дефляция. Немонетарная составляющая в этот период почти монотонно снижалась, достигнув в октябре 4%. В настоящий момент вклад немонетарных факторов в инфляцию составляет 4-5% в месяц. Это означает, что эффект денежного сжатия дошел даже до тех производителей, которые далеки от конца технологических цепочек, от конечного потребителя. Производители промежуточной продукции, также испытывающие кризис сбыта, вынуждены ограничивать рост цен, снижая тем самым инфляцию издержек.
Однако следует учитывать, что по мере остановки спада и адаптации экономической структуры к новому качеству внутреннего спроса может пойти очередная волна инфляции издержек от добывающих и сырьевых отраслей по всему передельному циклу.
8. На финансовых рынках отмечаются признаки изменения инфляционных ожиданий. В частности, на рынке межбанковских кредитов после долгого перерыва реализуются кредиты сроком на 6 месяцев, причем эффективные ставки по ним ниже, чем по кредитам на 3 месяца.
Таким образом, очевидно, что спад приобрел самовоспроизводящийся инерционный характер — для его развития уже не требуется прежних ценовых встрясок, дефляционных шоков, неплатежей и прочих пиротехнических эффектов. Причем, как будет показано ниже, свертывание производства сопровождается быстрой деградацией структуры выпускаемой продукции — выживают, как в естественной природе, самые простые и нетребовательные виды производств. В совокупности же все это указывает на то, что период последовательной дефляции (декабрь 1992-го — август 1993 года) примерно в сентябре 1993-го сменился этапом перехода экономики к состоянию глубокой депрессии, который, вполне вероятно, сейчас близок к своему завершению. Вот и интересно: как же будет выглядеть промышленность времен депрессии?
Структура промышленности периода "депрессивного дна"
Помимо индикаторов объема промышленного производства, мы рассчитали индексы, отражающие происходящие при этом структурные сдвиги. На графике 7 приведен индекс, отражающий скорость структурных изменений в промышленности: чем больше значение этого показателя, тем быстрее происходят структурные изменения, и наоборот. Как видно из графика, резкое усиление спада в июле 1993 года сопровождалось значительным ускорением структурных изменений в промышленности, которые стали особенно быстрыми с ноября. Анализ показал (см. таблицу 1), что этот структурный сдвиг определялся ускорением спада в машиностроении, химической и нефтехимической промышленности, легкой промышленности, промышленности строительных материалов, причем, что характерно, последние две отрасли начали особенно стремительно свертываться с октября. Это значит, что помимо конечных отраслей (машиностроения, легкой и пищевой отраслей промышленности), спад сильно затронул и промежуточный сектор (химическую и нефтехимическую промышленность, промышленность строительных материалов). Депрессия, как ей и положено, коснулась всех отраслей.
Таблица 1
Темпы спада в отраслях промышленности (сезонность устранена)
| Отрасли промышленности | Июль-октябрь | Ноябрь-февраль | ||
|---|---|---|---|---|
| в среднем за месяц (%) | то же в пересчете на год (%) | в среднем за месяц (%) | то же в пересчете на год (%) | |
| Топливно-энергетический комплекс | -0,5 | -6,3 | -0,5 | -6,1 |
| Черная металлургия | -4,1 | -39,6 | -3,6 | -35,6 |
| Цветная металлургия | -1,1 | -12,0 | +0,3 | +3,4 |
| Машиностроительный комплекс | -5,4 | -48,7 | -10,2 | -72,5 |
| Химическая и нефтехимическая | -4,9 | -45,3 | -6,1 | -53,0 |
| промышленность | ||||
| Лесная, деревообрабатывающая и | -3,0 | -30,4 | -4,9 | -45,3 |
| целлюлозно-бумажная промышленность | ||||
| Промышленность строительных материалов | -0,2 | -1,9 | -10,5 | -73,7 |
| и конструкций | ||||
| Пищевая промышленность | -1,8 | -19,9 | -4,9 | -45,2 |
| Легкая промышленность | -1,8 | -19,2 | -9,9 | -71,4 |
| ВСЕГО по промышленности | -2,7 | -28,3 | -4,9 | -45,0 |
Заметим, что предыдущий максимум интенсивности структурных сдвигов приходился на лето 1992 года — период кульминации кризиса неплатежей. Разрешение платежного кризиса осенью 1992 года приостановило общий спад производства и одновременно снизило интенсивность структурных изменений (запомним это).
Индекс интенсивности структурных сдвигов, приведенный на графике 7, показывает, как быстро происходят структурные изменения, но не дает представления о качественной стороне произошедших сдвигов (т. е. определяет их скорость, но не показывает направления). В то же время очевидно, что направленность структурных сдвигов может носить как характер "утяжеления" структуры промышленного производства, когда доля производимой продукции высокой степени переработки падает (в наших условиях такие структурные сдвиги можно квалифицировать как регрессивные), так и обратную направленность, когда доля продукции высокой степени переработки повышается. На графике 8 приведен индекс, дающий оценку качества структурных сдвигов в промышленности. Для этого каждому из видов промышленной продукции (на основе которых получены индексы промышленного производства и интенсивности структурных сдвигов) были присвоены баллы, отражающие положение того или иного продукта в передельном цикле (от нуля, соответствующего сырью, до единицы, соответствующей конечной продукции). Оценка качества получена как средняя из этих баллов с весами, соответствующими производственной структуре в конкретный момент времени.
Результаты расчетов, приведенные на графике 8, указывают на "утяжеление" структуры производства с августа 1993 года, причем осенью темпы такого "утяжеления" резко ускорились. В ноябре глубина "утяжеления" превысила предыдущий минимум августа-сентября 1992 года, после чего обозначился переход на другой, еще более низкий уровень. При этом есть основания полагать, что именно с этой или с весьма похожей на нее структурой промышленного производства нам и придется жить весьма долго — вплоть до периода промышленного подъема.
Действительно, рассмотрим динамику индексов промышленного производства продукции высокой и низкой степени переработки на фоне производства по промышленности в целом (графики 9 и 10). Сопоставление этих индексов показывает, что оба периода дефляции (первое полугодие 1992 года и период с октября 1993 года) оказывали воздействие прежде всего на производство конечной продукции, ускоряя темпы его спада. Производство сырья и промежуточной продукции демонстрирует существенно более плавную динамику, в то время как производство конечной продукции проваливается рывками, быстрее откликаясь на изменения в экономической политике. С 1992 года производство продукции низкой степени переработки задает своего рода границу сверху для производства конечной продукции (см. график 9). Конечная продукция то проваливается под эту границу (при проведении дефляционной политики), то возвращается к ней (при ее ослаблении, как это было в конце 1992-го — начале 1993 года). Поэтому если в ближайшей перспективе нас и в самом деле ждет депрессия, то из нынешнего провала обрабатывающий сектор промышленности уже не "вынырнет", и достаточно продолжительное время ряды индексов промышленного производства продукции высокой и низкой степени переработки будут идти с сохранением значительного отрыва друг от друга. Это и будет отражением нового качества промышленного производства.
Особенности совместной динамики продукции разной степени переработки еще лучше видны на графике 10, где приведены соответствующие индексы промышленного производства в пересчете на год. Видно, что динамика производства продукции низкой степени переработки более плавная. Четко идентифицируются моменты резкого расхождения темпов промышленного спада для продукции высокой и низкой степени переработки. При этом следует особо обратить внимание на то обстоятельство, что между периодами ускорения и замедления спада производства продукции разной степени переработки отсутствует временной лаг. Если бы ускорение спада производства продукции низкой степени переработки происходило с некоторой задержкой по отношению к ускорению спада производства конечной продукции, то это можно было бы трактовать как результат воздействия спросовых ограничений на всю технологическую цепочку. Поскольку этого не просматривается, то можно сделать вывод, что спад производства конечной продукции не влечет за собой адекватного свертывания производства сырья и промежуточной продукции. По всей видимости, это является отражением процесса разрушения технологических связей: промежуточный и конечный секторы начали жить своей жизнью, реагируя не столько на нормальные межотраслевые взаимодействия, сколько на внешние раздражители, главным образом на денежную политику.
Ясно, конечно, что подобная "внутренняя автаркия" долго не продержится. Сырьевому сектору нужен сбыт и оборудование, обрабатывающему — сырье и тот же сбыт. Но если сырье может продаваться на экспорт и на вырученные деньги можно приобретать оборудование, то наша обрабатывающая промышленность на мировом рынке неконкурентоспособна. Поэтому существовать она будет лишь в меру емкости внутреннего спроса. А спрос этот в период депрессии весьма ограничен — сам обрабатывающий сектор свертывается, потребительский спрос все больше переориентируется на импорт. Остаются сырьевые отрасли, потребности которых ограничиваются сравнительно простым оборудованием. А это, в свою очередь, означает, что высокотехнологическому производству наступает конец.
Формирование новой структуры промышленности хорошо просматривается и непосредственно на графиках отраслевых индексов промышленного производства (графики 11-14), а также в таблице 1, где даны средние темпы спада в отраслях промышленности для двух выделенных нами периодов ускорения темпов промышленного спада (июль--октябрь и начиная с ноября). Газовая промышленность и электроэнергетика демонстрируют пока относительное благополучие (во второй половине прошлого года наблюдалось резкое снижение добычи газа, но затем ее уровень был восстановлен — см. график 11). Добыча угля продолжает постепенно снижаться, хотя и не в той пропорции, что промышленное производство в целом. В значительном отставании глубины спада в производстве газа, электроэнергии, угля нет ничего удивительного: их потребление, помимо промышленных потребностей и экспорта, определяется еще и запросами существующей пока инфраструктуры — транспорта, жилищно-коммунального хозяйства, непроизводственной сферы. Угольная промышленность, заметим, обязана своим существованием еще и государственным дотациям.
С добычей нефти дела обстоят сложнее: в феврале из-за неплатежеспособности потребителей возникло относительное перепроизводство нефтепродуктов, что привело к снижению уровня добычи сырой нефти. Интересно, что официальный прогноз на 1994 год давал годовой объем добычи нефти на уровне 327 млн т, что было заметно выше прогноза по тенденции конца прошлого года. Если даже провал февраля не будет иметь значительного продолжения в ближайшие месяцы, то можно ожидать добычи нефти на уровне 280-285 млн т, т. е. на 42-47 млн т меньше официального прогноза.
В действительности ситуация может оказаться еще более скверной. Причина — ухудшающаяся конъюнктура мирового нефтяного рынка. Причем, судя по всему, это долгосрочная тенденция, заложенная на последней плановой встрече ОПЕК в Женеве 25-27 марта. По заключению экспертов, результаты этой встречи могут оказаться наиболее значимыми с точки зрения ее последствий за всю историю существования этой организации.
Когда начиналась эта встреча, мировые цены на нефть с учетом инфляции уже почти провалились до отметок 1960 года, когда была организована ОПЕК. Напомним, что в 1960 году, в момент образования нефтяного картеля Ираном, Ираком, Кувейтом, Саудовской Аравией и Венесуэлой, цена барреля саудовской легкой нефти (которую тогда использовали как индикатор состояния мирового рынка топлива) составляла $2, что сейчас, с учетом инфляции за 33 года, эквивалентно $11,5. Нынешний же индикатор, брент-смесь, лишь на 50-75 центов дороже.
Однако многочисленные уверения секретариата ОПЕК в том, что на нынешней встрече будут предприняты срочные меры по стабилизации цен, столкнулись с активным сопротивлением со стороны Саудовской Аравии. Поэтому договориться на встрече не удалось, и было решено сохранить нынешний уровень добычи в 24,52 млн баррелей в день до конца текущего года.
В результате этого решения цены на брент-смесь (с немедленной поставкой) 31 марта упали уже до $13,20 за баррель по сравнению с $14,60 в середине марта. При этом эксперты прогнозируют, что сложившаяся тенденция к снижению цен способна в недалеком будущем довести их до уровня в $10 за баррель.
Применительно к российской нефти это означает вот что. В среднем за март мировая цена составляла $80-90 за тонну (по сорту "уральская нефть") при внутренних ценах в 80-100 тыс. руб., что обеспечивало приемлемую эффективность экспорта. Но уже в мае при достижении мировыми ценами прогнозируемых отметок разница будет выглядеть следующим образом: $58-65 за тонну уральской нефти на внешнем рынке при внутренней цене около 90-100 тыс. руб. В этом случае рентабельность экспорта снизится до минимума, причем она вообще будет иметь место лишь в случае очень умеренного роста курса доллара на ММВБ. А что будет дальше — понятно и без специальных расчетов: нам окажется выгоднее завозить нефть по импорту (если будет чем платить). Таким образом, добыча нефти скорее всего упадет еще больше, а экспорт ее резко снизится, что, в свою очередь, приведет к ощутимому падению валютных поступлений.
Уровень производства в цветной металлургии, кажется, стабилизировался (график 12), причем в немалой степени опять-таки под воздействием внешнеэкономического фактора — улучшающейся конъюнктуры мирового рынка цветных металлов (см. обзор цен в Ъ #13). Черная металлургия демонстрировала темпы спада, примерно соответствующие средним по промышленности с некоторым замедлением в последние месяцы. А вот темпы спада в машиностроении и химической и нефтехимической промышленности с середины прошлого года резко ускорились. Осенью к ним присоединились промышленность строительных материалов и конструкций и легкая промышленность (хотя, казалось, ей-то уж куда дальше падать). Постепенно ускоряясь, продолжился спад в пищевой промышленности. На динамику снижения уровня производства в легкой и пищевой промышленности, по всей видимости, оказала влияние конкуренция со стороны импортной продукции, возросшая из-за стабилизации курса доллара с середины 1993 года. Лесная, деревообрабатывающая и целлюлозно-бумажная промышленность как стагнировала в последние годы, так и продолжила стагнировать и после ускорения промышленного спада в середине прошлого года.
Подведем итоги. На графике 15 показаны изменения отраслевых индексов промышленного производства за период с января 1990-го по февраль 1994 года. Отрасли расположены в порядке, примерно соответствующем передельному циклу: от отраслей, производящих первичную продукцию, к отраслям, производящим конечную продукцию. Как видно из графика, производство в легкой промышленности и машиностроении претерпело наибольший спад — примерно до 30% от уровня января 1990 года. Лесная и деревообрабатывающая промышленность, промышленность строительных материалов и конструкций, химическая и нефтехимическая промышленность сократились примерно до 40% от уровня января 1990 года, т. е. в 2,5 раза. Производство в черной металлургии, пищевой промышленности и цветной металлургии в настоящее время составляет от 50 до 63% уровня января 1990 года. Топливно-энергетический комплекс претерпел наименьший спад и сохранил три четверти объема производства.
Таким образом, график 15 демонстрирует ярко выраженные структурные характеристики промышленного спада в целом за все время реформ: экономика приняла откровенно сырьевой характер. Помимо этого, график дает возможность приблизительно оценить отраслевую структуру промышленного производства в области депрессивного "дна" (если, конечно, стабилизация все-таки
произойдет). Действительно, явное замедление спада просматривается в топливно-энергетическом комплексе (обеспечивающем экспортные поставки и удовлетворяющем витальные потребности населения), в цветной и отчасти черной металлургии (экспорт), пищевой промышленности (витальные потребности). Таким образом, эти отрасли (плюс сельское хозяйство), обеспечивающие сегодняшние (но не завтрашние) экспортные и витальные потребности, образуют некий каркас новой экономики. Остальные же производства либо прекратят свое существование, либо сохранят выпуск продукции на уровне, обеспечивающем этот каркас.
Приведем пример подобной селекции в производстве товаров длительного пользования. Холодильники в настоящее время входят в круг товаров, обеспечивающих текущие потребности населения. Неудивительно поэтому, что их производство сохраняется на высоком уровне. А вот, скажем, стиральные машины в этот круг не входят, и их производство в 1993 году неуклонно сокращалось от месяца к месяцу (за год упав почти в два раза). Постирать можно и руками.
Подчеркнем, что такая перестройка структуры промышленности ориентируется именно на текущие потребности. Потребности же даже близкой перспективы промышленностью практически не учитываются. Пример здесь — произошедший в последние месяцы колоссальный спад производства продукции сельскохозяйственного машиностроения (комбайны, тракторы, грузовые автомобили и т. д.), вызванный неплатежеспособностью аграрного сектора. Некоторое время аграрии протянут на старых запасах техники, а также разбирая обширные свалки. Когда же через пару лет эти источники иссякнут, будет впору переходить на соху, т. к. производители сельхозтехники вряд ли доживут до того времени. Кто же в ту пору будет удовлетворять витальные потребности? Заметим также, что по мере деградации машиностроения представляется более чем проблематичным и поддержание обороноспособности государства: автоматы "Узи" нам еще продадут, а вот противоракетный комплекс, пожалуй, нет, даже если бы было чем оплатить.
Опасная двойственность оценок безработицы: не так благотворна истина, как зловредна ее видимость
В рассуждениях о российском экономическом кризисе все еще на удивление тихо звучит тема безработицы. Чуть ли не единственное, что по этому поводу слышится, — радостное изумление: как же нам повезло, что гигантский спад производства не усугублен адекватной ему по масштабу волной сокращений и увольнений рабочей силы! После этого принято добавлять, что, разумеется, безработица не сможет вечно пребывать в латентном состоянии, что (скорее рано, чем поздно) она неизбежно перейдет в открытую форму. Но, по оценкам специалистов, и это не смертельно. В прогнозе правительства, направленном в Государственную думу на прошлой неделе, говорится, что в 1994 году "уровень безработицы в среднегодовом исчислении составит 3,6% от общей численности трудовых ресурсов. К концу года уровень безработицы может повыситься до 5-6%". Такие цифры не производят впечатления надвигающейся большой беды и потому не вызывают желания немедленно разбираться с проблемой безработицы всерьез и что-либо всерьез предпринимать.
Между тем такое благодушное (сравнительно) отношение к проблеме безработицы есть, на наш взгляд, следствие двух если и не ошибочных, то, во всяком случае, небесспорных тезисов.
Во-первых, позволительно поставить под сомнение общепринятый метод измерения глубины спада экономики России. Точнее говоря, не сам метод, а его единственность и универсальность. Ну в самом деле, не странно ль в столь важном вопросе сосредоточиваться на сопоставлении текущего уровня выпуска продукции с докризисным, когда всякому школьнику известно, что отнюдь не всю выпускавшуюся в те времена продукцию вообще следовало выпускать. А вот тогдашний уровень занятости являлся бесспорным благом. Так может быть, стоит оценивать ситуацию в экономике и по этому показателю? По его текущему уровню, по его краткосрочной и более отдаленной перспективе? Тогда и вся проблема безработицы выглядела бы иначе, в более подобающем ей свете, и о социально-экономических последствиях спада можно было бы судить более достоверно.
Такая постановка вопроса особенно актуальна, потому что сейчас перед экономической политикой стоят противоречивые цели: борьба с инфляцией, преодоление спада производства и необходимость социальной защиты населения, в том числе от резкого роста безработицы. А значит, расстановка приоритетов в немалой степени зависит и от набора индикаторов, употребляемых для оценки ситуации.
Во-вторых, официальная статистическая информация по данному вопросу, чаще всего мелькающая в публикациях, носит чрезвычайно умиротворяющий характер и создает у публики твердое впечатление, будто широкомасштабная безработица нам не угрожает. А ведь эти показатели — именно показатели, а не их значения — далеко не адекватны настоящему положению дел.
В отчете Госкомстата за прошлый год сообщается, что из состоящих на учете в службе занятости 1084,5 тыс. трудоспособных граждан официальный статус безработного имеют 835,5 тыс. человек, то есть 1,1% экономически активного населения (заявленная предприятиями и организациями потребность в работниках — 351,7 тыс. человек). Эти цифры вызывают некоторое недоумение: слишком уж явно не соответствуют они картине спада производства. Единственное, о чем они свидетельствуют, так это о справедливости общепризнанного тезиса, согласно которому пока ситуацию на рынке труда фактически определяет скрытая безработица.
А дело в том, что считать безработицу можно — и должно — и другими методами. Так (по оценке того же Госкомстата), общая численность лиц, не имеющих работы и активно ее ищущих, а также работающих в режиме неполной занятости (потенциальные безработные), составила на конец прошлого года 7,8 млн человек, или 10,4% экономически активного населения. Из них в соответствии с методологией Международной организации труда (МОТ) классифицируются как полностью безработные 3,8 млн человек (5,1%).
Методика МОТ подразумевает определение уровня безработицы на основании периодически проводимых опросов семей. К безработным относятся лица 16 лет и старше, которые в рассматриваемый период: не имели работы (доходного занятия); занимались активными поисками работы; были готовы приступить к работе. На основании этих же опросов устанавливается и численность экономически активного населения (то есть рабочей силы).
Очевидно, различие в методологиях подсчета численности безработных — не столь уж невинная вещь, если приводит к почти пятикратному расхождению результатов!
Что же стоит за столь полярными оценками одного и того же явления официальной статистикой и международными стандартами? На наш взгляд, совершенно разный подход к определению роли и места безработицы в экономической жизни вообще и в процессе реформирования экономики в частности. Согласно господствующей точке зрения, безработица как один из макроэкономических показателей не имеет заметного самостоятельного значения; она рассматривается скорее лишь как результат и следствие антиинфляционной политики, как неизбежная плата общества за финансовую стабилизацию.
Совершенно очевидно, что при таком взгляде на этот сюжет хочется одного: из существующих оценок нормы безработицы выпятить наименее тревожную — хотя бы затем, чтобы не подогревать по такому второстепенному поводу и без того весьма горячие антимонетаристские воззрения широких слоев общества.
Противоположная точка зрения исходит из того, что норме безработицы принадлежит ключевая роль в оценке "здоровья" народного хозяйства, а потому признает объективную необходимость ее реального измерения — и естественно, по международным стандартам — хотя бы потому, что мировой опыт анализа и динамики безработицы и сравнительной эффективности различных подходов к борьбе с ней куда богаче отечественного. Приверженцам этой точки зрения представляется очевидным, что напряжение на рынке труда будет определяться не столько числом зарегистрированных службами занятости, сколько общей численностью полностью и частично безработных (потенциально безработных). Насколько различны результаты двух описанных подходов, в числовом выражении показывает таблица 2, а в графическом — график 16.
Таблица 2.
Безработица в России (в среднегодовом исчислении, млн человек)
| 1992 г | 1993 г | 1994 г оценка* | |
|---|---|---|---|
| Численность лиц, имеющих официальный статус | 0,6 | 0,7 | 3,0 |
| безработного | |||
| Численность безработных по методологии МОТ | 2,9 | 3,8 | 5,4 |
*оценка Минэкономики, верифицированная выборочным опросом территориальных служб занятости.
Итак, прогноз показывает, что в 1994 году общая численность полностью и частично безработных возрастет (в среднегодовом исчислении) до 12,1 млн человек, что соответствует 16% экономически активного населения. Понятно, что такой уровень безработицы помимо собственно экономической опасности — о которой чуть ниже — может стать в 1994 году реальным фактором социальной нестабильности. И, к сожалению, этот прогноз никак не назовешь чрезмерно пессимистическим: текущая статистика Госкомстата показывает, что (с учетом лиц, работающих в режиме неполной занятости) общий потенциал безработицы в марте нынешнего года уже составил 8,8 млн человек, или 11,7% общей численности экономически активного населения. Официальный же статус безработного в органах государственной службы занятости имели 1 млн человек, или 1,3% экономически активного населения.
Безработица как цена финансовой стабилизации
Вне зависимости от уровня безработицы в 1993-1994 годах, кризис занятости будет продолжаться в течение по крайней мере нескольких последующих лет. Возникнут разнообразные социально-экономические диспропорции, в том числе — резкие региональные различия в динамике занятости, усиление стратификации и сегментации рынка труда, его маргинализация. И безработица, точнее, ее резкий рост может запустить в действие механизм дополнительного, кумулятивного снижения деловой активности. Возникнет, по всей видимости, и явление "макроэкономического гистерезиса": помимо основной причины роста безработицы — сжатия потребительского и инвестиционного спроса, — ее рост будет определяться и динамикой незанятости предшествующих периодов. Другими словами, безработица приобретет свойство самовоспроизводимости — и вызовет "вторичную депрессию", порождаемую долговременной, застойной незанятостью рабочей силы. По эконометрическим оценкам специалистов Минэкономики, "гистерезисная составляющая" будет давать от 15 до 20% общего изменения безработицы.
(Следует отметить, что уже сейчас территориальные и профессионально-квалификационные диспропорции спроса на рабочую силу и ее предложения на рынке труда стали проявляться в застойной форме: увеличилась доля лиц, у которых стаж безработицы превышает 4 месяца. Если к концу I квартала 1993 года их удельный вес в общей численности безработных составлял 42%, то в настоящее время — около 56%. Доля трудоустроенных граждан в общей численности ищущих работу практически неизменна — 6-8% каждый месяц.)
Одной из таких глубинных "самовоспроизводимых" причин роста безработицы станет, например, резко нарастающая в последнее время социально-экономическая стратификация общества, которая, естественно, по мере роста безработицы будет усугубляться и которая перераспределяет национальный доход в пользу элитных слоев населения. Последние в силу особенностей своего экономического поведения не могут сформировать мощного спроса на предметы массового потребления, а потому существенная дифференциация населения по доходам будет способствовать дальнейшей стагнации производства — и следовательно, безработице.
Как известно, программой правительства на 1993-1995 гг. "Развитие реформ и стабилизация российской экономики" предусматривалось резкое сокращение темпов инфляции до 10% к концу 1993 года и снижение этого показателя в 1994 году до 5-7% в месяц с тем, чтобы в 1995 году довести его до величины, не превышающей 30-40% в год. Однако к сожалению, в этой программе нет оценки последствий такого резкого торможения инфляции — и не только в терминах дальнейшего спада производства, о чем уже неоднократно писалось, но и в терминах возможного роста безработицы.
А ведь четкая связь между темпом инфляции и нормой безработицы, описываемая хорошо известной экономистам кривой Филлипса, никем, вроде бы, не оспаривается. Даже в нынешней российской экономике, где, как мы успели убедиться, работают отнюдь не все классические закономерности, кривая Филлипса имеет свой законный гиперболообразный вид — см. график 17.
Отметим, кстати, что обратная связь между темпами инфляции и нормой безработицы, описываемая этой кривой, вовсе не так очевидна, как принято думать. На "противоречивую простоту" этой взаимосвязи указывал еще фон Хайек. В самом деле, инфляция, особенно растущая, обеспечивает возможность создания дополнительных (в нашем случае — сохранения имеющихся) рабочих мест. Но она в то же время обусловливает дезориентацию при размещении трудовых ресурсов. Поэтому рост (в нашем случае — сохранение) занятости, обеспеченный инфляцией, в ходе резкого торможения последней будет снижаться еще более резко. Возникающая безработица является, таким образом, "платой" за инфляцию предыдущего периода.
С учетом таких соображений специалисты Минэкономики сделали попытку оценить антиинфляционные мероприятия в терминах безработицы. Модельные расчеты, проводившиеся в ходе разработки прогноза экономического развития страны в 1994-1995 годах, показали, что при жестких мерах по резкому ограничению инфляции безработица (исчисленная по методологии МОТ) в 1995 году составит 6,7 млн человек, увеличившись по отношению к базовому (так называемому инерционно-адаптационному) варианту примерно на 3 млн человек. Много это или мало? Нам все-таки представляется, что эта "цена" за образцовое проведение рестрикционной политики чересчур велика — увеличение реально неизбежной безработицы почти вдвое.
Важно подчеркнуть, что при оценке издержек безработицы в их агрегированной форме невозможно использование официальной статистики: она занижает реальный масштаб безработицы, приуменьшая тем самым действительные размеры недоиспользования человеческого капитала, Если рассматривать процесс высвобождения занятых в динамике, то действительный масштаб безработицы будет в несколько раз больше, чем это показывает официальная статистика. Ведь уровень безработицы исчисляется в среднегодовом измерении, и для оценки числа реальных физических лиц, испытавших безработицу в течение календарного года, этот уровень надо умножить на соответствующий коэффициент (обычно лежащий в интервале 2-3), а также учесть и занятых неполный рабочий день.
В США в 1966-1970 гг. официальная норма безработицы в среднегодовом исчислении составила 3,9%, а число лиц, испытавших за этот период один или несколько раз безработицу, составляло 13,2% от рабочей силы, т. е. в 3,4 раза больше зарегистрированной нормы безработицы. В 1976-1980 гг. при официальной норме безработицы в 6,7% реально побывали безработными 17,3% занятых — то есть в 2,6 раза больше.
Но ведь совершенно естественно требовать, чтобы рассуждения о безработице велись не только на языке структурно-инвестиционной политики — пусть и во взаимосвязи с инфляционными факторами, — но и с учетом социального аспекта. А значит, решая вопрос, допустим ли в перспективе прогнозированный уровень безработицы, надо брать круг реально охватываемых этим явлением людей. Тут-то и выяснится, что их число (даже без учета нетрудоспособных членов семей) настолько велико, что социальные последствия подавления инфляции за счет преднамеренного (про Филлипса-то кто не знает!) роста безработицы, по-видимому, просто несопоставимы с какими бы то ни было результатами финансовой стабилизации.
Немного о будущем рынка труда — и о политике занятости
В среднесрочной перспективе — до 2000 года — причины роста безработицы будут состоять не только в падении общей величины конечного спроса, но и в существенном несоответствии складывающегося распределения производства по отраслям и регионам сложившемуся размещению трудовых ресурсов, для которых традиционно характерны низкая мобильность и невысокая эластичность предложения труда относительно роста производства.
Мощные инфляционные процессы, внося дезорганизацию в размещение и потоки производственных ресурсов, в том числе и трудовых, при относительно строгой региональной специализации производства уже привели и в еще большей степени приведут в будущем к дополнительному приросту незанятости структурного характера. Это становится важным ограничивающим фактором прогнозируемых изменений на рынке труда (и, естественно, настоятельно требует увеличения мобильности трудовых ресурсов между регионами).
На этот вид структурной безработицы может наложиться незанятость циклического происхождения, вызванная очередным переходом в 1994 году к жесткой антиинфляционной политике. Поэтому в ближайшее перспективе на динамику безработицы, помимо структурных факторов, начнут оказывать влияние институциональные (фонд занятости; минимальный размер оплаты труда, устанавливаемый на основе прожиточного минимума; система страхования от безработицы).
В долгосрочном аспекте структурных изменений кризис больнее всего затронет рынок труда. Многим миллионам людей придется принять участие в массовых перемещениях рабочей силы, необходимых для трансформации отраслевых и профессиональных структур. Повторимся: кризис безработицы будет продолжаться в течение по крайней мере нескольких последующих лет, и потребуется развернутая и нестандартная политика в области трудовых ресурсов и рынка труда. Основная цель такой политики, которая должна стать ведущим приоритетом структурной перестройки, — не допустить долгосрочной, застойной безработицы и уменьшить, насколько это возможно, уязвимость в сфере труда. Другими словами, экономическая безопасность в сфере труда в этот период должна стать доминантой всей структурной политики.
В 1994 году спад в экономике вышел на тот уровень, при котором рост безработицы становится относительно самостоятельным фактором развития — хотя бы потому, что станет действовать в сторону дополнительного сокращения инвестиционного и потребительского спроса. А рост этот будет весьма резким. Вот лишь одна деталь: по данным Министерства труда, 500 тысяч выпускников школ этого года не пойдут дальше учиться и не найдут работы — то есть к 1 сентября пополнят ряды безработных. Молодежная же безработица во всем мире считается особенно неблагоприятной — по многим вполне очевидным соображениям.
Все это может вызвать долгосрочную застойную безработицу, а стоимость содержания безработных будет превышать поступления в фонд занятости. При безработице в 5-6% потребуется дополнительных средств бюджета в объеме 1-1,5% от ВНП, а при безработице в 8-10% (помните? именно такой ее уровень стал бы следствием жесткого антиинфляционного варианта) на выплату пособий по безработице потребуется примерно 2,5% от ВНП, что, в свою очередь, подстегнет инфляционный процесс и создаст дополнительную нагрузку на бюджет.
Итак, жесткая антиинфляционная политика не соответствует адаптационным возможностям экономики: она ведет к застойной безработице порядка 8-10%, которая, в свою очередь, просто раздавит бюджет — а ведь для его санации вся каша и заваривалась. В то же время взвешенная экономическая политика — например, описанная в первых главах нашего обзора — позволит стабилизировать безработицу на уровне 5-6%, а этот уровень можно считать социально приемлемым. (Отметим в скобках, что еще год назад подписан указ "О дополнительных мерах по защите трудовых прав граждан Российской Федерации", в котором предлагалось определить на 1993 год допустимый уровень безработицы в регионах в целях использования его в качестве регулирующей нормы. К сожалению, этот эксперимент не был реализован.)
Оценку влияния резких макроструктурных сдвигов на динамику занятости необходимо измерять по отношению к так называемому естественному уровню безработицы, то есть к той норме безработицы, которая устанавливается в равновесном состоянии данной экономической системы, когда фактическая инфляция совпадает с ожидаемой. Такая, свободная от инфляционного давления норма безработицы для России оценивается сегодня специалистами примерно в 3-3,5% трудовых ресурсов. Эти результаты, полученные модельными расчетами, косвенно подтверждаются графиком Р2, на котором кривая Филлипса — можно предположить — готовится "пересечь" ось абсцисс где-то в районе 1-1,1 млн человек. И если принять, что фактический уровень безработицы выше числа зарегистрированных безработных примерно в три раза, как раз и получится приведенная оценка ее естественной норма.
В сложившихся условиях политика занятости должна будет выполнять активную роль стабилизирующего фактора, не дающего безработице чересчур намного превзойти свой естественный уровень, предотвращая переход временной безработицы в застойную, долговременную, которая неизбежно стала бы мощным дополнительным двигателем процессов детериорации экономики.
К счастью для нас, России не придется на ровном месте изобретать способы борьбы с безработицей — в мире накоплен богатейший опыт по этой части, и опыт самый что ни на есть практический. Многие подходы к решению этой проблемы апробированы в десятках стран не далее как в конце 1970-х гг., когда нефтяные шоки повели к массовому сокращению числа рабочих мест в индустриально развитых государствах.
Понятно, что стандартные подходы к решению проблемы безработицы: создание (или стимулирование создания) рабочих мест, массовая переподготовка кадров — остаются вполне актуальными. Но столь же понятно, что их одних явно не достаточно.
Нельзя упускать из виду, что и сама безработица, и борьба с ней — вещи очень дорогие. Чего стоит безработица? В США в 1980-х гг. "цена" одного процентного пункта роста безработицы составляла, по данным комиссии Конгресса, примерно $75 млрд недополученного ВНП — и $25 млрд дополнительного бюджетного дефицита. Чего безработица стоит у нас, мы пока не знаем. Зато уже примерно знаем, чего стоит борьба с ней. По оценкам специалистов Минэкономики, возвращение одного безработного в ряды работающих обходится в нынешней России в 1,5 млн рублей, а в Москве — в 2 млн. Совершенно очевидно, что не допустить исчезновения рабочего места в огромном множестве случаев обошлось бы дешевле — при том, что руководство подавляющего большинства предприятий пока не на словах, а на деле доказывает свою готовность чуть ли не любой ценой сохранять свои трудовые коллективы.
Хотя бы только поэтому — не говоря уже о соображениях социальной безопасности — напрашивается вывод, что действенная политика занятости должна в нынешних условиях иметь, если угодно, профилактический характер; она должна включать целый комплекс мер государственного регулирования, упреждающих рост безработицы и, что очень важно, предотвращающих переход ее в застойную форму.
Не претендуя на системность изложения, перечислим некоторые важнейшие, на наш взгляд, меры такого рода.
Перераспределение имеющегося спроса на труд путем стимулирования перехода предприятий на неполный рабочий день, неполную рабочую неделю — и т. п. Предприятия, сделавшие шаги такого рода, должны поощряться налоговыми льготами: им следует снижать ставки налога на прибыль — хотя бы в той мере, чтобы компенсировать их затраты на включение в трудовой коллектив предприятия дополнительного контингента трудящихся.
Многообещающий вариант — бюджетное субсидирование дополнительной (по отношению к фактическому уровню) рабочей силы на действующих предприятиях. Оно может выглядеть как кредитование государством зарплаты дополнительно нанятых рабочих. Предприятия, расширяющие занятость по отношению к ее уровню в предшествующем году, могут получить льготный кредит, соразмерный зарплате, уплаченной дополнительно занятым на производстве.
Снижение фактического предложения рабочей силы за счет снижения установленного законом пенсионного возраста; этой же цели послужит и как можно более широкое развитие государственных служб переподготовки и повышения профессиональной квалификации.
Предоставление временных рабочих мест, которые не ориентированы на получение прибыли, а связаны с работами, выполняемыми в интересах общества, — например, санация бывших промышленных территорий, работы в области охраны окружающей среды и т. д.
И — last but by no means least — кардинальное реформирование переговорного процесса по установлению уровня заработной платы. Здесь имеется в виду создание механизма выработки трехсторонних соглашений (работодатели — профсоюзы — государство), имеющих целью разумное ограничение роста заработной платы. Роль таких соглашений в ограничении нормы безработицы трудно переоценить.
К этой же группе мер, по-видимому, следует отнести и взимание с работодателей прогрессивного налога за средства, потраченные на заработную плату. Для полного изящества следовало бы законодательно установить, что все собранные таким образом налоги идут исключительно на субсидирование занятости.
И вообще — средств на борьбу с безработицей жалеть никак не следует. Во-первых, потому, что, как мы только что видели, предотвратить ее разрастание можно с помощью трат гораздо меньших, чем она неизбежно потребует потом.
Во-вторых, потому, что эти средства, как показывает мировая практика, приносят прекрасные результаты. Вот, скажем, упомянутое выше кредитование государством зарплаты дополнительно нанятых рабочих. С первого взгляда кажется, что эта мера безумно расточительна — вовсе нет. В 1977-1978 гг. такая схема применялась в Соединенных Штатах. Кредитовалась заработная плата не более чем 2% прироста численности работников, причем абсолютная величина кредита не могла превышать $100 тыс. И при этом многим корпорациям столь скромное вспомоществование дало возможность создать до 50 новых рабочих мест.
И, наконец, в-третьих, — потому что пора, наконец, признать, что, сколь бы ни были громогласны обещания сдерживать в тех или иных рамках дефицит госбюджета, они суть всего лишь обещания, то есть "даются по соображениям, а выполняются по обстоятельствам" (Н. Лесков, "Железная воля"). Хватит делать из финансовой стабилизации священную корову. Она ведь — не цель, а средство; а будучи обращена в цель, делает собственное достижение невозможным — и к этому выводу мы на протяжении нашего обзора пришли, если вы помните, дважды (и много раз до этого случая).
Есть ли шанс на инфляционное оживление?
В последнее время многие специалисты (в их числе Григорий Явлинский с коллегами) внезапно заговорили о резком ухудшении состояния экономики России. Говорят об усилившемся спаде промышленного производства (причем особенно резкий спад отмечают в январе), нарастании платежного кризиса, о снижении налоговых поступлений и потенциальном увеличении дефицита госбюджета. Основной причиной ухудшения ситуации называют жесткую финансовую политику, проводимую в 1993 году и направленную на быстрое снижение инфляции.
Г-н Явлинский считает ошибочной постановку цели на скорое снижение инфляции, поскольку "ее (инфляции) корни носят глубокий институциональный характер". При этом констатируется, что экономика России перешла в пульсирующий режим stop and go, в котором периоды ужесточения денежной политики сменяются периодами ее смягчения.
Можно было бы согласиться со всеми приведенными тезисами, если бы не целый ряд неточностей, сводящих на нет всю стройную логику этого теоретического построения.
Во-первых, промышленный спад усилился не в январе 1994-го, а летом--ранней сенью 1993 года. (О досадных ошибках в методиках измерения объемов промышленного производства речь шла выше.)
Во-вторых, в сегодняшней быстро меняющейся ситуации крайне важно, чтобы управляющие воздействия осуществлялись вовремя и были адекватны сегодняшнему состоянию экономики, а не тому, в котором она находилась несколько месяцев назад. Возможно ли это, если ускорение спада производства было обнаружено с опозданием в полгода?
В-третьих, денежная масса сейчас в среднем растет так же, как растут цены. А с учетом сжимающегося рынка реальное количество денег в экономике даже возрастает.
В-четвертых, финансовый сектор, осознав положительность процентных ставок, начинает приспосабливаться к этой новой ситуации. Некоторое снижение процентных ставок, пусть пока незначительное, появление после длительного перерыва шестимесячных кредитов по ставке ниже, чем по трехмесячным, а также ряд других признаков свидетельствуют об изменении инфляционных ожиданий на финансовых рынках. Это очень важное достижение, и потерять его было бы неразумно.
В-пятых, реальное оживление в производственном секторе (которого и следует добиваться) возможно только в случае появления инвестиционной активности, для чего необходимы низкие темпы инфляции и положительные реальные процентные ставки, при которых возможно осуществление, по крайней мере, среднесрочных инвестиционных проектов. При уровне инфляции 15-20% в месяц (предложение Явлинского) никто не пойдет на осуществление более или менее долгосрочных инвестиционных проектов.
В-шестых, в настоящий момент заметны признаки улучшения ситуации. Февральские данные свидетельствуют о замедлении промышленного спада. Уменьшилась доля немонетарной составляющей инфляции. Снижается и напряжение платежного кризиса (хотя данные о неплатежах противоречивы), что происходит из-за остановки производства на предприятиях нетто-должниках, вследствие чего снижается не обеспеченный реальными деньгами спрос. Переход безработицы в открытую форму снижает реальную заработную плату, что сдерживает инфляцию на потребительском рынке. Что касается задолженности по зарплате, то, скорее всего, она так и не будет погашена полностью именно в силу прекращения работы предприятий.
Мы вовсе не хотим сказать, что происходящие процессы в принципе позитивны, но они являются следствием решений, принятых уже давно, время потеряно. Предлагаемый переход от политики "stop" на политику "go", то есть фактически — денежная накачка экономики, сегодня вряд ли приведет к реальному улучшению в производственном секторе. Простое повторение положения второй половины 1992 года скорее всего уже невозможно и в нынешней ситуации даже нежелательно. При этом значительное возрастание инфляции станет неизбежным. Политика stop and go в реальности может оказаться политикой back and go, что ассоциируется не с движением вперед, а скорее с возвратно-поступательным движением. Однако экономика — не механическая система, и третьего денежного сжатия, которое почти наверняка последует в ответ на растущую инфляцию, она не выдержит.
Попробуем разобраться в этом подробнее, в структурном разрезе.
На графике 18 представлена динамика показателя "качества" структуры промышленного производства и темпы роста потребительских цен (данные слегка сглажены).
Как можно заметить, в течении всего периода либеральных реформ (с 1992 года) более высокому уровню инфляции соответствовало лучшее качество промышленного производства. При падении уровня инфляции, которое достигалось денежными ограничениями, качество структуры промышленности России ухудшалось, если понимать под ухудшением увеличение доли "тяжелых", то есть сырьевых производств и производств, относящихся к первичным стадиям переработки сырья. В моменты смягчения денежной политики качество производства действительно относительно улучшалось. Однако позитивное влияние инфляционной накачки было в принципе ограничено. Существенных изменений в состояние отраслей вливание денежных ресурсов не несло. Депрессивные отрасли оставались по-прежнему в условиях ограниченности спроса и, соответственно, не могли кардинально улучшить свое финансовое положение, хотя более или менее свободное предложение денег позволяло им поддерживать выпуск при высоких издержках. При возобновлении дефляционного давления позитивные изменения в структуре довольно быстро были разрушены.
Это, впрочем, достаточно известный факт — любые структурные улучшения, достигнутые благодаря инфляционному расширению предложения денег, довольно быстро исчезают, как только это расширение прекращается. Действительно, для устойчивых структурных изменений (имеются в виду позитивные изменения) необходимы устойчивые предпосылки: естественный и растущий спрос, достаточно равномерное распределение доходов потребителей. Этим достигается высокая эластичность спроса по цене, позволяющая производителям улучшать свои финансовые результаты при снижении цен и увеличении выпуска, правильное соотношение предложения взаимозаменяющих товаров, в том числе импортных (что оказалось крайне важно для наших условий), активная инвестиционная деятельность etc. Понятно, что при инфляции, тем более при гиперинфляции, перечисленных предпосылок не существует. Поэтому нам кажется весьма опрометчивым предложение некоторых наблюдателей вновь прибегнуть к инфляционной накачке, тем более что за последние полгода депрессия коснулась всех отраслей.
Для того чтобы в более полном виде представить сложившуюся ситуацию и бесперспективность инфляционной накачки в сегодняшних условиях, вернемся ненадолго к рассмотрению состояния отдельных отраслей, воспользовавшись для этого отраслевыми кривыми предложения.
Отраслевые кривые предложения показывают, как изменяется выпуск продукции при изменении относительных цен на нее. Относительные цены показывают, как изменилась цена на конкретный товар (или группу товаров) по сравнению с общим изменением оптовых цен.
На графике 19 представлены кривые предложения для машиностроения, легкой и пищевой промышленности. Все эти отрасли производят продукцию заключительных стадий переработки, обслуживают в основном внутренний рынок (причем главным образом потребителей с невысоким уровнем доходов и относительно медленным их ростом), испытывают сильную конкуренцию со стороны импортных производителей, особенно со второй половины 1993 года — в результате неестественного завышения курса рубля.
Именно вследствие этих особенностей отраслей они сразу оказались в разряде депрессивных, столкнувшись с постоянным сужением рынков сбыта и повышенной чувствительностью потребителей, при которой любые попытки производителей повысить цены ведут к еще большему сужению рынков сбыта и ухудшению финансового положения. Наиболее наглядно постоянное падение агрегированного спроса представлено на кривых предложения для машиностроения и легкой промышленности, которые демонстрируют скатывание отрасли в депрессию прямо-таки по учебной графической модели. В последние полгода уменьшение выпуска происходит при постоянном уровне цен, так как опускать относительные цены, по-видимому, дальше некуда.
Изменение состояния пищевой промышленности несколько сложнее. Однако и эта отрасль с середины лета 1993 года переживает постоянное сужение рынков сбыта, вероятно, в первую очередь благодаря замещению отечественной продукции импортной. С начала 1994 года производители этой отрасли начали снижать относительные цены на свою продукцию.
На графике 20 представлены кривые предложения отраслей, производящих промежуточный продукт, но обслуживающих в основном внутренний спрос. Как можно увидеть, почти одновременно — примерно с августа 1993 года — эти отрасли столкнулись с ограничениями рынков сбыта. Причем даже снижение относительных цен предприятиями черной металлургии и химии и нефтехимии не позволяют им добиться стабилизации производства. Что касается промышленности строительных материалов, то пока производители этой отрасли придерживаются тактики сохранения уровня относительных цен при сокращении сбыта, возможно, рассчитывая на сезонный рост спроса летом — он позволит им стабилизировать выпуск не только не снижая относительных цен, но даже и увеличивая их. Это уже было сделано летом 1993 года, и тогда финансовое положение отрасли улучшилось. Тем не менее пока можно констатировать, что все отрасли, обслуживающие в основном внутренний рынок, переходят в депрессивное состояние.
ТЭК и цветная металлургия находятся в лучшем положении (график 21) в основном благодаря возможности экспортировать значительную часть своей продукции. Для ТЭК, кроме того, характерен внутренний спрос, относительно слабо реагирующий на увеличение цен.
Эти особенности позволяли предприятиям отрасли придерживаться в основном стагфляционной тактики (т. е. одновременно с относительно небольшим сокращением выпуска увеличивать относительные цены). Однако примерно с лета 1993 года производители цветной металлургии были вынуждены пойти на снижение относительных цен при сохранении выпуска, что скорее всего объясняется сокращением общего спроса.
Предприятия ТЭК периодически предпринимают попытки повысить относительные цены, но и их стагфляционная тактика наталкивается на естественное сужение рынка сбыта.
Нужен хотя бы минимальный успех. Лучшие шансы — в денежной области. Закрепив инфляцию на новом, относительно низком уровне, переведя тем самым реальные процентные ставки в положительную область и добившись дополнительными усилиями нормального соотношения доходностей различных финансовых активов, можно надеяться на усиление управляемости экономики денежными рычагами. Только обеспечив плавный переход экономики в депрессию (новое равновесное) состояние и восстановив управляемость народным хозяйством, можно рассчитывать на эффективное решение среднесрочных задач по оживлению экономики.
Как же войти в депрессию и не зайти слишком далеко
Это непросто. Прежде всего придется погасить эффект от недавнего повышения цен на электроэнергию (масштаб этого явления и его последствия анализировались нами в обзоре оптовых цен в Ъ #13). В принципе это возможно — двумя способами.
Первый (простой) — возмещать разницу между прошлым и действующим тарифами из бюджета. Однако простота, как известно, хуже воровства. Способ этот неэффективен: через какое-то время ценовой "флюс" набухнет где-нибудь в другом месте, и бюджетных дотаций просто не хватит.
Второй способ и сложнее, и действеннее. Он уже не раз обсуждался — речь идет о контроле над ценами. Наши расчеты показывают, что если добиться стабилизации цен на первичное сырье (топливо, продукция черной и цветной металлургии), то фоновый индекс инфляции тем самым можно уменьшить вдвое. И пагубное воздействие новых тарифов будет полностью компенсировано — и компенсировано за счет подавления самой зловредной из форм инфляции — инфляции издержек.
Эффективность описанных мер связана еще и с тем, что ТЭК, черная и цветная металлургия очень тесно связаны между собой межотраслевыми взаимодействиями и сравнительно меньше — с остальными, внешними по отношению к ним отраслями. А это значит, что период замораживания сырьевых цен может пройти несколько менее болезненно, поскольку фоновый рост цен в прочих отраслях будет сказываться на производстве сырья не очень сильно, не слишком увеличивая издержки. А через какое-то время и фоновое подорожание поутихнет — за счет, повторим, подавления инфляции в сырьевом секторе.
Такое замораживание может быть осуществлено через заключение межотраслевых соглашений о ценах в заинтересованных отраслях. Вполне вероятно, что если таких соглашений не будет, на некоторое время может потребоваться прямое регулирование цен. Потребительские же цены безусловно должны оставаться свободными. Можно применить и наш способ — прогрессивное налогообложение сверхнормативной рентабельности.
Соответствующие изменения должны быть внесены и в денежную политику. В частности, на период контроля над ценами должны быть сформулированы особые критерии ее жесткости, которые для других условий (гиперинфляции, стагфляции или инфляционного оживления), видимо, будут выглядеть избыточно мягкими. Эти критерии, на наш взгляд, должны учитывать два обстоятельства. Первое — это естественный (сезонный) рост потребности экономики в деньгах, приходящийся на III квартал года в связи с оживлением аграрного сектора.
Представляется, что нетто-эмиссия централизованных денежных ресурсов должна в этот период быть такой, чтобы реальное (дефлированное на индекс инфляции и индекс спада физических объемов производства) количество денег как минимум не падало бы ниже 40-45% (именно на этой отметке спада находится сейчас народное хозяйство) от уровня последнего "денежно нормального" месяца — июня 1991 года. А поскольку особые критерии жесткости денежной политики будут применяться на ограниченном (в оптимистическом варианте) интервале времени, принимать в расчет кредитный мультипликатор при определении необходимой суммы эмиссии централизованных денежных ресурсов, видимо, нецелесообразно — с учетом временного лага (определяемого реальной скоростью обращения денег) его эффект может сказаться за интересующим нас временным горизонтом. После прохождения сезонного пика спроса на деньги, лимиты эмиссии могут быть дисконтированы с учетом мультипликации кредитной эмиссии, осуществленной в III квартале.
Второе обстоятельство — предприятия физически не смогут (даже при максимальном использовании собственной прибыли) поддерживать объем производства, если не сохранят в реальном (дефлированном) выражении как минимум неизменный объем оборотных средств в части, обеспечивающей осуществление необходимых материальных затрат. Поэтому в течение периода депрессии нельзя допустить ситуации, при которой чистая (за вычетом суммы налогов, реально поступивших в бюджет) рентабельность производства (по отношению к оборотному капиталу) была бы меньше темпов инфляции. В случае, если дефлированная рентабельность станет отрицательной, необходимо эмиссионным путем компенсировать эту разницу. Значит, нижним пределом размеров эмиссии в конце второго и в третьем кварталах должна быть выбрана максимальная из двух величин, рассчитанная с учетом каждого из перечисленных выше обстоятельств, с ежемесячной корректировкой в зависимости от прогноза темпов инфляции и спада.
Кроме того, денежную политику в особых условиях следует проводить, принимая во внимание, что рост цен сегодня в максимальной степени эластичен от прироста агрегата М0. В соответствии со сделанными выше предложениями масштабы безналичной эмиссии на период депрессии должны быть увязаны с общими темпами инфляции, так что для минимизации автоинфляционного эффекта в первую очередь необходимо добиться того, чтобы в течение этого периода доля М0 в совокупной денежной массе как минимум не увеличилась.