В парижском Центре Жоржа Помпиду, который консервативные жители французской столицы, не признающие длинных названий, именуют "Бобуром", открылась выставка, заставившая трепетать сердца всех поклонников десятой музы: "'Патэ', первая империя кино". Церемония открытия была очень торжественной и собрала множество официальных лиц, журналистов, искусствоведов, студентов, не говоря уже о праздношатающейся интеллигенции, считающей своим долгом посетить любое подобное мероприятие. Пресса, и традиционно-газетная, и электронная, не поскупилась на репортажи, и хотя не обошлось без замечаний, мнение было единым: выставка удалась и сама по себе, и как первый шаг на пути к более крупным манифестациям, посвященным столетию кино, которое Франция готова признать национальным праздником, растянутым на год с лишним — вплоть до декабря девяносто пятого. Комментирует киновед ВЛАДИМИР ДМИТРИЕВ.
Для выставки сделали выгородку, подобие маленького лабиринта, где расставили и развесили сотни предметов, имеющих отношения к многотрудной деятельности фирмы "Патэ", начиная с 1896 года: документы, плакаты, афиши, фотографии, съемочную и проекционную аппаратуру — и весь этот кинематографический "сор" создавал удивительное ощущение волшебного мира, вроде уже не существующего, но в то же время естественного, привычного, имеющего прямое отношение к нашим сегодняшним заботам и дискуссиям. Оказалось, что здание империи, воссозданное из пыли прошлого, обладает достаточным запасом прочности и заявляет о своем пусть поблекшем, но величии.
Запланированную идею величия была призвана подтвердить и большая, на триста названий, ретроспектива, включившая в себя множество знаменитых и малоизвестных лент, в создании или прокате которых роль "Патэ" была единственной или решающей. Зрителям зала "Гаранс" пообещали ранние примитивы, комедии Макса Линдера, а также "Верное сердце" Жана Эпштейна и "Колесо" Абеля Ганса, "Братьев Карамазовых" Федора Оцепа и "Детей райка" Марселя Карне, "Потасовку среди мужчин" Жюля Дассена и "Женщину и паяца" Жюльена Дювивье, наконец, "Сладкую жизнь" Федерико Феллини и "Леопарда" Лукино Висконти. Основную часть картин позаимствовали из национальных коллекций, а недостающие выписали из синематек Бельгии, Швейцарии, Великобритании, Нидерландов, США, Японии и из Госфильмофонда России, в собрании которого организаторы показа отыскали 16 необходимых им фильмов. Концепция общемирового архивного пространства еще раз продемонстрировала свою жизнеспособность.
Можно догадаться, что, организуя выставку, нынешние владельцы большинства сокровищ "Патэ" преследовали собственные цели. Не участвуя последние тридцать лет в текущем кинематографическом процессе и живя в основном на доходы от телевизионных продаж старых игровых и особенно документальных киноматериалов, они попытались вырваться из ситуации полузабвения и заставить говорить о себе как об общефранцузской ценности, имеющей право на высокое место если не в истории культуры вообще, то уж во всяком случае в столетней истории кино. Во многом замысел удался. О галльском петухе теперь заговорили не только как о символе страны, что известно любому школьнику, но и как о фирменном знаке "Патэ". Операция по отождествлению государства, подарившего фирме символ, и фирмы, тем самым представительствующей от имени государства и естественно повышающей свой престиж, была проведена очень искусно.
И в лабиринте выставки, и особенно в зале "Гаранс", в голову приходила еще одна мысль. Исследователь, следящий за развитием киноведческой науки на Западе, знает о порой принимающем форму культа интересе, который испытывается к раннему кинематографу. Критики из газеты "Сегодня", убежденные, что кино началось с момента массового внедрения видео, а до того не было ничего, кроме мрака и запустения, вряд ли будут поняты за рубежом теми, кто становится на колени перед лентами производства до 1905 года и кликушествует перед картинами, сделанными до 1914. Подобная истерика, ранее казавшаяся мне чрезмерной, на парижской выставке выглядит вполне обоснованной. В ранних картинах, когда их смотришь подряд, да еще в роскошных отреставрированных копиях, есть такая бездна таланта, выдумки, вкуса, юмора, авангардной изощренности, что если не все, то очень многое из последующего кажется скучным и пресным, давно виденным и отработанным. Время от времени я шептал сам себе: только назад, к началу века, к Максу Линдеру, к комедиям и мелодрамам "Патэ", к простоте, естественности, смеху, слезам, всему тому, от чего бездумно отказался современный кинематограф, почему и оказался в глубокой яме.
Растянутый на несколько месяцев бенефис "Патэ" в "Бобуре" продлится до 6 марта будущего года и, вероятно, станет весомым аргументом в дискуссии, в течении многих месяцев ведущейся в кинематографических кругах Европы и Соединенных Штатов. Начавшись с весьма скромного требования об увеличении числа европейских фильмов на государственных телеканалах, она переросла в яростную конфронтацию между странами, продюсерами, режиссерами, зрителями, где с одной стороны выдвинуто требование свободы информации и допуска к культурным ценностям без национальных ограничений, а с другой — лозунг права европейских зрителей на просмотр европейских картин. Выставка в подобной ситуации — весомый аргумент для любой из сторон. Она — ностальгическое напоминание о том, как "Патэ", завоевав территорию Франции, вышла за пределы ее границ и без крови и насилия присоединила к себе кинематографические территории Германии, Италии, Великобритании, Японии, России, наконец, Соединенных Штатов. Это греза о галльском петухе, уважаемом во всех уголках Земли, о всевидящем и всезнающем "Патэ", о времени, которое никогда не вернется, почему и хочется думать о нем как о периоде великого счастья и описывать только восторженными словами. Не в силах победить Голливуд в середине девяностых на экранах, французское кино побеждает его пестрой чередой экспонатов. И это еще один урок выставки в "Бобуре".