В московской галерее "Дом Нащокина" в Воротниковском переулке открылась выставка известного художника андерграунда Олега Целкова. После более чем двадцатилетнего пребывания в эмиграции Целков представил вниманию почитателей его живописи полотна, созданные в конце 80-х — начале 90-х годов, которыми подтвердил верность единожды найденному им стилю и тематике — люминесцирующей красивой манере письма и своеобразному паноптикуму чудовищных персонажей.
Олегу Целкову недавно исполнилось 60 лет. С 1949 по 1955 годы он эпизодически учился, но был последовательно исключаем "за формализм" из Московской средней художественной школы, Минского театрального художественного института и Академии художеств в Ленинграде. Его первая выставка состоялась на частной квартире в 1956 году. Первый раз официально экспонировался в 1957 году на выставке в рамках Международного фестиваля молодежи и студентов. В том же году окончил Ленинградский театральный институт по специальности "художник--технолог сцены". В 1966-м — персональная выставка в ДК атомной энергии им Курчатова, в 1977-м — в Доме архитекторов. Участник эпохальной выставки нонконформистов в Павильоне пчеловодства на ВДНХ в 1975 году. В 1977-м эмигрировал по израильской визе. Живет в Париже. Экспонировался в галерее Нахамкина, в музее Бохума (1979), на парижской FIAC (1981), на московском АРТ-МИФ-93.
В отечестве к Олегу Целкову судьба была несправедлива. В свое время высоко оцененный заезжими Пабло Нерудой и Сикейросом, он с удивительным постоянством отвергался и преследовался советскими функционерами от культуры и органами — пожалуй, как никто другой. Нередко дело доходило до трагифарса, например, когда его выставка в московском Доме архитекторов длилась всего 15 минут после открытия. Во времена триумфального шествия по страницам специализированных журналов и выставочным залам СХ либерально-фрондерской концепции "искусство как карнавал" живописные полотна Целкова вызывали у официоза стойкое неприятие. Тот же безопасный, салонный сюрреализм под театральным флером, разрешенный "левомосховцам", не прощался художнику, связанному с андерграундом. Скорее всего, раздражал "прямой текст", посредством которого высказывался Целков, хотя смысл его был достаточно абстрактен.
Его пафос обличения зла был (и, как явствует из нынешней выставки, остался) вневременным, социально неопределенным и расплывчатым. "Я не испытываю к людям ни презрения, ни жалости, ни сострадания. Они для меня олицетворяют физическую жизнь, и я даже отношусь к ним со странным восторгом. Как путник, который, глядя на кипящий вулкан, восклицает: Ух ты!", — признавался художник. Однако в гротеске блиноподобных масок, в монструозных персонажах, пожирающих друг друга, чиновникам, очевидно, виделась не столько опасность самоузнавания, сколько намерение художника обличить сам тип homo sovetiqus: неслучайно один из навязчивых мотивов картин Целкова — зеркало (метафора вполне прозрачная — то, на что не следует пенять). Тем не менее они достаточно высоко оценили произведения художника, готовившегося выехать за рубеж, — по тысяче рублей за картину.
Оказавшись на Западе, Целков вполне успешно вписался в систему арт-рынка: одним из первых к нему в мастерскую пришел Эдуард Нахамкин — галерист, хорошо чувствующий конъюнктуру. Он не ошибся. Театр розовых, голубых и изумрудных монстров, воссозданный на полотнах с помощью тонких лессировок, как нельзя лучше отвечал представлениям западных зрителей о художнике из советской России, вынужденном растрачивать свое мастерство в стране перманентных кошмаров. Однако, как могут убедиться посетители нынешней выставки, видения радужных упырей продолжают преследовать живописца и в мастерской на улице Сен-Мор, где и были созданы прибывшие на выставку работы.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ