В Центральном Выставочном зале "Манеж" открылась ежегодная выставка "Петербург-94", на которой представлены новые работы петербургских художников. Особенно же интересна выставка тем, что включает ретроспективу художников, принадлежавших 20 лет назад к так называемой Газа-Невской культуре. Рассказывает искусствовед ЕКАТЕРИНА Ъ-АНДРЕЕВА.
О живописи советского нонконформизма или андерграунда 1960-70-х годов в последнее время принято говорить как о дорогом покойнике: со смешанным чувством сострадания и неловкости. Неловкости от того, что этические соображения не позволяют назвать вещи своими именами. И, в частности, откровенно сказать, что "вторая волна авангарда" была вообще-то довольно скромным явлением культуры.
Так получилось, что большие выставки нонконформизма (ленинградского — "От неофициального искусства к перестройке" и "Современный Ленинград" в 1989 г. и московского — "Другое искусство" в 1991г.) — стали в такой же мере закрытием, как и открытием темы. Главная причина разочарования в том, что от андерграундной культуры ждали большего, чем она могла дать в наших весьма стесненных обстоятельствах информационной и материальной блокады.
Художники претендовали на наследство Малевича и Филонова, забыв, что революционный пафос, будучи свернутым в осьмушку пастели и пролежав так полвека, неизбежно теряет свою пассионарность и потому смысл. Претендовали и на соответствие современному искусству Запада, забывая, что сам "образ современности" для нас и до сих пор нечто вроде "воспоминания о будущем".
Бессознательное равнение на Запад в ожидании триумфа самостийности, незалежности и "собственных Платонов" — одна из главных черт отечественного культурного сознания. В этом отношении в "газа-невской культуре" основные традиции модернизма были представлены одним или несколькими именами (лирический кубизм — группой стерлиговцев; экспрессионизм — Александром Арефьевым; сюрреализм — Игорем Тюльпановым, Александром Исачевым, Михаилом Шемякиным; абстрактный экспрессионизм — Виталием Кубасовым, Юрием Дышленко и Евгением Михновым; поп-арт — Евгением Рухиным, минимализм - Леонидом Борисовым, свободная изобразительность — Борисом Кошелоховым). И следует отметить, что они были представлены хорошо: от "газа-невской культуры" осталось немало оригинальных и талантливых произведений.
Правда, раздел выставки в Манеже, посвященный ее двадцатилетию, может служить лишь поводом, но отнюдь не собственно темой разговора о живописи 1970-х годов. На стендах нет и половины картин действующих лиц этого периода. Зато многие художники представлены работами 1990-х годов, которые, как правило, намного слабее ранних. Такое впечатление, что устроители, усложнив свою задачу и отклонившись от обычного принципа больших демисезонных выставок (по 1--2 работы от каждого участника), стали действовать, как комиссия военкомата: оприходуя всех, кто попался, не очень вникая при этом в разные индивидуальные тонкости строения организма.
Меж тем, дело не только в конкретных работах. Году в 1979 некий лирический поэт показал мне вырезанную из журнала картинку и сказал дрогнувшим голосом: "Смотри, это - Калифорния". Картинка была не цветной, сложенной вчетверо и затертой до последней степени. У каждого из нонконформистов была такая же своя заветная Калифорния. Каждый строил жизнь в мечтах о ней, постоянно сверяясь с плохо различимым оригиналом. И ленинградское искусство было еще дальше от первоисточников модернизма, чем московское.
Благодаря усилиям многих художников и философов нашего века, мы научились искать и находить искусство в зазоре между неизвестно где находящимся оригиналом и полустертой репродукцией. Эта область зазора оттягивает на себя энергию истории искусства как истории духа. И с этой точки зрения маргинальные явления оказываются не менее интересными, чем известные и прославившиеся. "Газа-невская культура" говорит нам о 70-х не меньше, чем акции Бойса или альбомы Кабакова. Неоэкспрессионистическая живопись, варьирующая тему иконописи, от едва читаемых "прорисей" Анатолия Басина или холщовых нимбов Евгения Рухина, вмонтированных в размытую красочную поверхность, до страстей и мучений, которые непрерывно рисовал Александр Арефьев, говорит нам о 70-х как об эпохе советского хиппизма и обнаруживает все отличительные качества этой эстетики. Минималистское пристрастие к бедности формы, старью, ветоши. Повышенное переживание ценности личной свободы и индивидуализма, которое нашло отражение в отсутствии единого стиля, названном в американской критике "Post-Movement Art". Нарциссизм с откровенно религиозным подтекстом (лозунг Бойса "каждый может быть художником" следовало бы читать "каждый может быть Джисус Крайст Супер Стар, Будда или Мао"). Эскейпизм и кризис социального начала, усиленные за счет русско-христианского и советско-еврейского переживания жизни как исхода. Визионерство, поиск убежища в наркотических фантазиях, запутанных метафорических сновидениях (как в фильмах главного нашего семидесятника Андрея Тарковского). Вспышки агрессии и насилия как результат доведенного до крайности права на личную свободу.
Самое стыдное в "газа-невском искусстве" (с точки зрения образованного общества, не включающего в себя многочисленных поклонников Ильи Глазунова и Сальвадора Дали), самое стыдное — живопись художника Александра Исачева. Самое известное его произведение — портрет Георгия Михайлова как Иисуса Христа с голубыми волосами. Самое стыдное и есть самое заветное и самое характерное. В глубоком соответствии с учением Фрейда и человеческой природой именно в нем осуществляется полная мечта о свободе 70-х. Ведь тогда судили не за контрреволюцию, а за неучастие в советской жизни, которое в Ленинграде 70-х и означало свободу. И картины газа-невщиков были в этом отношении действительно вызывающими. Недаром к одному коллекционеру, который купил маленькую картинку Владимира Овчинникова с изображением зэка, привязанного к телеграфному столбу и утыканного стрелами, захаживал участковый и непременно интересовался, что же это все-таки нарисовано?
Впрочем, поскольку никаких санкций тогда не последовало, может быть, этот милиционер просто интересовался жизнью и искусством, как ангел, пролетавший откуда-нибудь из "Неба над Берлином" в набирающий силу стихотворный дискурс Дмитрия Александровича Пригова.