В Музее Коррер в Венеции (Museo Correr, Venezia) открыта выставка "Гюстав Курбе" (Gustave Courbet). Для русского зрителя этот художник крепко привязан к понятию "критический реализм". В течение долгого времени Курбе служил воплощением "прогрессивных тенденций" в буржуазном искусстве, что не способствовало популярности среди эстетствующей публики.
То, что Курбе принадлежит к величайшим художникам XIX века, сегодня никем не оспаривается. Вопрос о том, насколько пресловутый реализм мешает или помогает быть Курбе великим сегодня, как ни странно, достаточно актуален. Курбе — художник, чье творчество было отмечено чередой громких скандалов. Рассерженный император Наполеон III на одной из выставок хлыстом рассек спину "Купальщицы" Курбе, возмущенный крайне антиэстетичным видом обнаженной фигуры, слишком грубой и слишком прихотливой на взгляд человека "хорошего вкуса". Один клерикальный деятель специально купил картину Курбе "Возвращение кюре", чтобы ее уничтожить, так как полотно оскорбляло религию. Ни одну работу Курбе не приняли на Парижскую выставку 1855 года, и художник выстроил у ее входа павильон для показа своих творений, тем самым став предтечей "Салонов Отверженных" и крестным отцом импрессионистов и героев московской бульдозерной выставки. В конце концов, он был связан с Парижской коммуной и возглавлял толпу, разрушившую Вандомскую колонну — памятник Людовику XIV, воздвигнутый в подражание знаменитой Колонне Траяна и ставший символом абсолютизма. За это он был заключен в тюрьму, а впоследствии эмигрировал в Швейцарию и закончил свои дни у Женевского озера.
На павильоне, устроенном Курбе перед входом Парижской выставки, гордо красовалась надпись Le Realisme, ставшая лозунгом художника. Забавно, что это слово, раздражавшее изящную публику, воспитанную на французских Салонах, сегодня почти так же действует на просвещенных ценителей настоящего искусства. В ХХ веке трудно найти более скомпрометированное понятие, чем реализм. Оно настолько истаскалось, что теперь вызывает даже некоторое сочувствие.
Реализм скомпрометировал себя со многих сторон. Во-первых, как неотъемлемая часть прошлого века с его надоедливым позитивизмом и смешными утверждениями вроде того, что человек произошел от обезьяны, а люди стали мыслить, когда начали есть жареное мясо, — все это неизбежно должно было оказаться на свалке в век теории относительности. Во-вторых, реализм оказался скомпрометирован политически, ибо долгое время поднимался на щит как единственно возможное искусство режимами, ненавистными всему миру, — фашистской Германией и коммунистической Россией. В пропагандистском лексиконе художественных теорий обеих стран это слово употреблялось столь часто, что у любого либерального интеллигента выработалось стойкое к нему отвращение.
В-третьих, в ХХ веке, с его бесконечными проблемами масскультуры, поп-культуры и всеобщей деградации вкуса, о чем вопиют все, от Ортеги-и-Гассета до Ильи Глазунова, реализм стал синонимом кича. Как ни пылко объяснялись в пламенной любви к кичу во время рекламной акции Комара и Меламида избранные для телевизионного шоу интеллигенты, в их снисходительной мягкости к этому проявлению человеческого гения угадывалось железное знание того, что есть не кич, а подлинное искусство. Оно-то уж наверняка сегодня чуждается солнечных пейзажей, играющих детей, животных как живых и обнаженных купальщиц. В живописи Курбе всех этих радостей навалом, и то произведение, что породили Комар с Меламидом весьма походит на любимый оксюморон Курбе, — allegorie reelle (реальная аллегория), которым он определял свое творчество. То, что "Выбор народа" весьма средне покрашен, это уже частная проблема. В картине Курбе "Мастерская художника" были собраны все аксессуары, способные сто пятьдесят лет назад пленить публику: красивый художник, пишущий красивый пейзаж, трогательные дети и трогательные собачки, влюбленные поэты, музыканты и живописные нищие, а также прекрасная обнаженная женщина, она же Истина, Красота и Природа, которая придает всей сцене необходимое символически-вневременное звучание.
Картина Курбе любимым произведением народа не стала. Не станет им, судя по всему, и "Выбор" Комара с Меламидом. Тем не менее, "Мастерская художника" вполне вписывается в ряд великих манифестов времени: с "Афинской школой" Рафаэля в эпоху Высокого Ренессанса, "Похоронами графа Оргаса" Эль Греко в эпоху маньеризма, "Ночным дозором" Рембрандта в эпоху барокко, "Лавкой Жерсена" Ватто в эпоху рококо. Дальше этот список можно продолжить "Завтраком на траве" Мане, "Герникой" Пикассо, "Томатным супом" Энди Уорхола и закончить, наверное, "Выбором народа" Комара и Меламида, который народ еще не выбрал, или "Двадцатым веком" Ильи Глазунова, который народ выбрал безусловно.
Таким образом, от собрания мудрецов Рафаэля мы приходим к консервной банке Уорхола и социологическому опросу Комара с Меламидом, и становится возможным предъявить реализму еще одно обвинение, — в том, что он полностью разрушил нормативную эстетику и сосредоточил все внимание искусства на фактах реальности, какой бы она не оказалась, — на башмаках Ван Гога, на писсуаре Дюшана, на фрейдистских комплексах сюрреализма или на номе московского концептуализма. Курбе в этом во всем виноват, чего не учли столпы соцреализма, плененные минутными социальными пристрастиями художника и его любовью к эпатажу буржуа и решившие, что Курбе впрямь близок к столь отвлеченному и идеальному искусству, каковым была большевистская агитация за счастье.
Впрочем, в XIX веке некоторую противоречивость Курбе ощущали уже друзья художника, протомарксисты Прудон и Шанфлери, бранившие его за allegorie reelle и справедливо доказывавшие, что эти два понятия друг друга исключают. Они чувствовали, что авангардное смешение аллегории и реальности предвещает всевозможные безобразия. Не одобрил Курбе и наш отечественный Стасов, справедливо усмотрев в его живописи декадентское самолюбование. Еще бы — Курбе был другом Бодлера, чьи "Цветы зла" стали настольной книгой любого декадента. Только рассмотреть это можно было намного раньше, до создания "Девушек на берегу Сены" или "Сна". Взаимоотношения Курбе с реальностью были пропитаны нарциссизмом, о чем говорят его бесконечные автопортреты. Как только Курбе себя не изображал: с трубкой, с кожаным поясом, раненым, мертвым, безумным, влюбленным, мужественным, женственным, несчастным, гражданственным. В реальности он видел лишь одно: свою прекрасную живопись. И его Le realisme на самом деле представлял собой башню из слоновой кости, запертую более крепко, чем башня символиста Гюстава Моро. Поэтому не удивительно, что именно от Курбе ХХ век получил весь букет взаимоотношений искусства и реальности.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ